– Почему, Александр?
Елена спрашивала почти ласково; Громов отметил, что его никто так часто и так мягко не называл по имени.
– У них нет номеров.
– Как – «нет»? Не может быть. Новый год прошел, да и не думаю, что много народу приезжало сюда праздновать.
– Да не в том смысле, что просто «нет», а нет пригодных. Этот чертов откос был построен при Мафусаиле, сейчас идет под капремонт на реставрацию, но поэтапно. Верхние этажи закрыты. Второй еще работает, но там только двухместные номера. Одноместные были выше, там все разломано. Едем обратно, найдем полицейский пост и выясним, где у них нормальная гостиница.
Громов снял машину с ручного тормоза и взялся за рычаг переключения передач.
– Александр, успокойтесь, ради бога!
Елена переместила его руку к себе на колени.
– Успокойтесь и простите меня, я доконала вас своими проблемами. А здесь проблемы нет. Никакой. В этой гостинице есть душ?
– Не знаю. Даже не спросил. Должен быть, на табличке четыре звезды. Горячая вода есть, я слышал, администратор кому-то говорил по телефону, что еще не отключили.
– Ну так что нам еще нужно? Возьмем двухместный номер, всего и делов-то. Кстати, обойдется дешевле, чем два «сингла».
– Мы? С вами?? Двухместный?!
Предложение казалось диким.
Представить, что эта женщина – еще утром не подозревавшая о его существовании – ляжет спать поблизости и ночью он услышит ее сонное дыхание… было невозможно.
– Мы с вами в двухместный. А что в этом такого?
Она смотрела спокойно.
– Александр, ну не будьте мальчишкой…
Он помотал головой..
–…Мы что – пионеры? Мы взрослые люди. Представим, что едем в поезде. «Москва – Санкт-Петербург», мягкий вагон, всего одна ночь.
– Ммм…да… – промычал Громов.
Прошлая жизнь его имела такие опыты даже в жестких вагонах, что не хотелось вспоминать.
– Или вы чего-то боитесь, Александр?
– Я – нет, – ответил он. – Мне нечего бояться.
– Мне тем более.
– И руки у вас… крепкие, как не знаю что.
– Будут крепкие, – серьезно подтвердила она. – Попробовали бы вы поиграть на виолончели со слабыми руками.
Дверь под полуосвещенной вывеской открылась, из отеля вышли двое мужчин.
– В общем так. Я больше никуда не поеду. Если боитесь спать в одной комнате со мной – снимайте себе номер, я лягу в вашей машине.
– На всю ночь не хватит бензина, замерзнете.
Ехать больше никуда не хотелось.
Запас сил на этот день был исчерпан. Как и Елена, он мечтал лишь об отдыхе.
– Александр, – мягко заговорила она. – Может быть, этот «Плес» не такой уж и плохой. По крайней мере, его построили в прошлом веке, на хорошем месте. Мы попросим номер, выходящий на Волгу. Выспимся, как суслики, утром принесем завтрак, выйдем на балкон, будем стоять, любоваться и пить ваш кофе с круассанами.
– «С круассанами», – Громов нервно усмехнулся. – Это я так сказал. Из какого-то глупого французского детектива. «Инспектор Ло Мурлон сидел в кафе четырнадцатого уровня на Монмартре и пил кофе с круассанами.» И еще доливал сливки.
– Настоящих круассанов и я никогда не видела. Их в России никогда не будет. За круассанами надо ехать в Париж. Но мы с вами и здесь что-нибудь найдем.
– Ладно, Елена…
Громов вздохнул.
– Воля ваша. Я тоже до смерти устал, напиться бы поскорее и спать бы поскорее. Едем ставить машину, потом заселимся.
– Нет, Александр, – возразила Елена. – Давайте сначала возьмем номер, а то если тут работает только один этаж, чего доброго, заселятся какие-нибудь другие… молодожены.
– Именно, что молодожены, – он покривился. – Умри, Денис, лучше не скажешь.
– Номер застолбим, подниматься не будем, отгоним машину, пройдемся пешком. По этому снегу, вдвоем под фонарями, и я возьму вас под руку. Разрешите?
– Конечно.
– Я надену шапку с кисточками, чтобы вы не переживали, – она тепло улыбнулась. – Прогуляемся, продышимся после дня в машине, вернемся и ляжем спать без задних ног и нижних мыслей. Годится, Александр?
– Годится, Елена. Идемте заселяться.
– Правда, паспорта я не нашла. Не придется ли мне все-таки спать в машине?
– Не придется. Заселят вас, Елена, куда денутся, черт бы их подрал. Сейчас не советские времена, всем нужны деньги. Вы посидите в уголке, я зарегистрирую вас как свою жену. Если что… есть иные средства.
Ситуация складывалась так, что он мог позиционировать Елену либо как жену, либо как проститутку, подобранную на улице.
Так диктовала жизнь. Все зависело от притязаний портье – которую по-советски до сих пор называли администратором.
Однако не существовало проблем, не имеющих решения. У Громова хватало наличных, чтобы заплатить за «жену» без паспорта.
Вздохнув, он уточнил:
– Вы не против?
– А куда я денусь? – Елена усмехнулась. – Придется до завтра побыть вашей женой.
– Прекрасно. Проблем нет.
Замок зажигания щелкнул, выпуская вынутый ключ.
– Подождите, я помогу выйти, чтоб вы не поскользнулись.
– Не утруждайтесь, Александр, не надоело вам бегать вокруг меня? Снег морозный, на нем не скользко.
Она улыбнулась.
– Но, конечно, если вы подадите мне руку, это… не будет неприятным.
Громов вышел из машины.
Снег падал, падал и падал – и не собирался останавливаться.
13
– Ну что, Александр, поднимаемся спать?
От ходьбы по морозу Елена раскраснелась.
Лицо ее не напоминало бледную маску, увиденную за стеклом серой машины.
– Я думаю, сначала стоит поужинать, – предложил Громов. – Вы когда ели в последний раз?
– Когда…
Она подняла глаза к круглым белым часам, щелкающим над стойкой портье.
–…Не помню, если честно. Днем точно не ела. Кажется, утром. А может быть, и не утром, а еще вчера. Сегодня у меня…
Махнув рукой, Елена замолчала.
– Я почти так же, – сказал он. – В Москве что-то перехватил, уже не считается. Так вот давайте сейчас поедим.
– Я вообще-то вечером не ем, – ответила она. – Почти не ем. Ну так, чаю выпить, съесть грейпфрут, в нем нет сахара. Стоит хорошо поужинать – наутро плюс шестьсот граммов.
– Ну, знаете, Елена, – Громов усмехнулся. – За сегодняшний день вы скинули килограммов десять. Хороший ужин вам не повредит. Хотя вряд ли, конечно, в такой гостинице накормят чем-нибудь хорошим. Подадут какие-нибудь пролетарские пельмени со сметаной из порошка… но я так проголодался, что даже им буду рад.
– Ладно, уговорили. Гулять, так гулять…
Елена встряхнула головой.
Волосы блестели капельками растаявших снежинок: не подчиняясь указаниям, от машины до гостиницы она шла с непокрытой головой.
–…Только давайте сначала поднимемся в номер, оставим сумки. И еще я хотела бы по-быстрому принять душ. Знаете, Александр, я бодрюсь, но на самом деле меня бросает то в жар, то в холод. До сих пор трясет. Надо смыть с себя все это.
– Нет, Елена, – возразил он. – Подниматься мы не будем. Если поднимемся и вы пойдете в душ, то или вообще не спустимся, или ресторан к тому времени закроется. Кстати, он и так скоро закроется, туда перестанут запускать: это ведь не Москва, не ночной клуб, а провинциальная гостиница на откосе, да еще идущая на рестайлинг.
– Пожалуй, вы правы, Александр. Я на самом деле ужасно хочу есть, только сейчас поняла. Оттуда, кстати, вкусно пахнет.
– В общем так, Елена. Никуда не идем.
– Но дайте, я хоть пойду и сниму эти леггинсы, – просительным тоном сказала она. – Мне жарко. И вообще я в них – как рабочий и колхозница. Мне, конечно, все равно, но…
– Вы не рабочий и не колхозница. Вы музыкант и прекрасны, как виолончель. А от своих легинсов освободитесь здесь. Если тут ресторан, значит, где-то есть – как там у них называется – «дамская комната». Спросите у портье, она скажет. Давайте вашу шубу и сумку за двадцать тысяч, я пойду займу столик, прикину, что тут можно заказать.
– За двенадцать. Шубу отдам, сумку – нет. Там косметичка и все прочее, надо хоть губы накрасить.
– Ладно, давайте, я вас жду.
– А вам не будет тяжело? – Елена расстегнула крючки. – И без того навьючены, как осел, да еще моя шуба?.. Извините!
– Не будет. Ваше манто невесомо.
Поставив командировочную сумку на пол, Громов встряхнул Еленину шубку от снега, и отметил, что вблизи она оказалась не новой.
14
Дверной проем, ведущий в ресторан, уходил к невидимо высокому потолку.
За тяжелой портьерой открылся зал – узкий и длинный, протянувшийся вдоль фасада.
Вероятно, в лучшие времена здесь бывало людно, шумно и светло, звенела посуда, слоился табачный дым, плыли запахи хорошего коньяка и разнообразных духов.
Но сейчас тут царил упадок, говорящий, что гостиница доживает последние дни. Из матовых шаров на разлапистых старомодных люстрах теплилась лишь четвертая часть. Большинство столов было сдвинуто в дальний угол и составлено друг на друга, уныло торчали ножки перевернутых стульев.
Скатертей и приборов не было, стояли только мельхиоровые вазы с салфетками.
Общий развал подчеркивала оркестровая эстрада с подставками для нот и пустой стойкой микрофона.
В зале сидели люди, что-то ели. Музыки не звучало; слышались невнятные обрывки фраз да перестук вилок по фарфору.
Маленьких столиков в зале не осталось, стояли только большие, на шесть персон: остатки былой роскоши еще ориентировались на «шведский» завтрак.
Выбрав место в полутемной глубине, он повесил одежду, сел лицом ко входу и принялся ждать Елену.
Очень быстро, бесшумно появилась круглолицая официантка в передничке, молча положила кожаную книжку меню. Громов так же молча кивнул, но смотреть не стал.
Он сидел и думал, что умирающий ресторан как нельзя лучше подходит к ситуации.
В прежней жизни Громов часто посещал гостиничные рестораны: иногда один, иногда с женщиной. Порой он приходил один, а уходил с женщиной – такой же полуприкаянной искательницей приключений. Но тогда все происходило по-другому.
Рестораны сияли огнями, гремели музыкой, а женщины смеялись, молоды и доступны…
Впрочем, нет, они не обязательно оказывались молодыми и далеко не все изначально были доступными, это Громов кипел энергией, шел на поводу своих желаний – и они осуществлялись сами собой. Ночи в придорожных отелях дышали восторгом сладострастья, длились долго и не несли ничего, кроме радости. А завершались всегда одинаково: тихим вздохом закрываемой двери и замирающим стуком каблуков по коридору. Утро приходило в спокойном одиночестве – без круассанов на балконах, но и без раскаяния.
Громов ездил в командировки, находил женщин на одну ночь, возвращался домой – не ущербленный и не виноватый, поскольку вины ни перед женой, ни перед семьей как категориальной общества не имелось.
А потом снова ездил, снова находил и снова возвращался.
Сейчас он понял, что незаметно постарел.
Это казалось странным; пятьдесят три года не могли считаться серьезным возрастом. Громов был бодр, имел стопроцентное зрение, спал безмятежно и по утрам у него не болел ни один орган. Его тело не покинула сила: весной, сменив резину вместе с дисками на шиномонтаже, он нес домой два колеса в сборе, по одному в каждой руке.
Его кто угодно мог назвать «мужчиной хоть куда».
Однако что-то произошло в последнее время: то ли он устал от жизни, в которой главным удовольствием стали разъезды ради разъездов, то ли = пресытился одинаковыми наслаждениями. Как любому мужчине надлежит выпить свою цистерну алкоголя, так Громов познал свою дивизию женщин и успокоился.
Точнее, сменил приоритеты и не рвался в бой по первой ракете.
Он открыл обтрепанный том меню со страницами, засаленными по краям, переправленными ценами и карандашными росчерками поперек названий блюд. Откуда-то выпала желтая визитка с несколькими мобильными номерами и женщиной в сетчатых черных чулках. Бездумно повертев, Громов сунул приглашение обратно.
Все входило в правила. Проститутки при гостинице были таким же атрибутом, как богомолки при церкви.
Женщин, помимо жены, у Громова было столько, что он их не считал, опасаясь сбиться. Все прошли без следа.
Елена настояла, чтобы они устроились ночевать в двухместном номере. Она была права насчет поезда. Но женщина, живущая под химерой «целомудрия» – при запрете земных удовольствий в угоду бесполым радостям рая – не согласилась бы провести ночь в одном помещении с почти незнакомым мужчиной. Такая предпочла бы деревянную скамью на вокзале.
Елена не производила впечатления недоступной.
Ее жизненный статус: ушедший муж, две взрослые дочери и одиночество в расцвете лет – располагал к интрижке.
Но тем не менее нечто невнятное говорило, что привычное по отношению к ней недопустимо.
Впрочем, такие мысли пришли непонятно откуда. Ни о чем подобном Громов даже не собирался думать.
Официантка подошла опять, поставила на стол две тарелки, беззвучно положила две пары приборов.
Разговора о том, что ужинать будут двое, не было. Она знала свое дело и изучила людей до такой степени, что понимала без слов.
Выкладывая вилку и нож, девушка склонялась низко. Громов видел ее грудь в расстегнутой кофточке; ущелье между сдвинутыми полушариями казалось влажным.
Оттуда пахло молодостью, какой у него уже никогда не могло быть.
Когда она ушла, он взял меню, вытряс карточку со шлюхой, смял и зашвырнул в темноту под соседний стол.
Где-то за спиной упала на пол то ли вилка, то ли ложка, что-то весело проговорила женщина, что-то невнятно ответил мужчина, кто-то прошаркал к выходу, скользнул тенью в боковом зрении.
Вдруг показалось, что не было ни Елены, ни напряженного вечера, что он по неясным причинам завернул в Нижний Новгород и приземлился в агонизирующем «Волжском плесе». И был тут один – как всегда на трассе.
Одиночество пробило и высосало позвоночник.
Впору было разыскать визитку борделя. Лишь близость с женщиной – любой, даже продажной – возвращала жизнь мужчине.
Громов поежился. Ситуация выходила из-под контроля.
В сумрачном зале дрожал запах прокисшей еды, несвежего хлеба и пролитого спиртного всех видов: от пива до коньяка. Такой многослойный аромат был характерен для всех ресторанов. Обычно он подстегивал аппетит, сейчас показался духом тления.
Тут все шло под откос.
Стоило заказать вожделенную селедку с луком колечками – сразу две порции – и полулитровый графин водки.
– Черт бы все побрал… – сказал кто-то над самым ухом.
Встряхнувшись, Громов понял, что это проговорил он сам.
На стоячей вешалке тускло чернела Еленина норковая шубка. Он был не один, нужда в проститутке отпала.
Ему предстояла ночь с женщиной – без всякого секса, просто в ее поле, ее тепле, ее запахе. В нынешнем состоянии этого хватало.
Вернулась круглолицая официантка, взглянула вопросительно.
Громов улыбнулся, покачал головой и кивнул, взял подмышку барсетку с деньгами и пошел умыться.
Туалет был чистым, но полуразрушенным.
Кафель во многих местах отвалился, отовсюду зиял голый цемент. Раковина качалась, на расколотом полу серело известковое пятно от подтекающего слива. Вместо сушилки из стены торчали два оголенных провода между вырванными из стены пробками.
Но горячая вода текла исправно и вселяла надежду.
15
От самой двери он увидел Елену, сидящую за столом.
Вероятно, она нашла свою шубку и определила назначенное место.
Волосы ее были расчесаны и уложены, губы подкрашены сдержанной помадой. Это была та женщина, которая провела с ним несколько часов, и в то же время другая.
Громов шел не спеша, она смотрела по сторонам.
– Елена… – позвал он, подойдя вплотную.
– Ой! Александр… – она испуганно выпрямилась. – Это вы… Я вас не узнала в свитере.