– А где мы возьмем стекла?
Саша уцепилась за эту отговорку, хоть и знала, что на Лесобазе валялось много разбитых бутылок, но вдруг Анька поленится искать?
– Где-где? Дак полно же. Вон, вчера, помнишь, били дяденьку у нашего подъезда? У него же пиво было. Бутылки-то, поди, все расколотили. Пойдем посмотрим!
– Что с кладом? Ты полезешь?
Саша отвлекла Аньку и указала на тоннель в куче бревен. Анька приподнялась немного заглянуть внутрь – с другой стороны виднелись парни, один даже курил. Она внимательно рассмотрела дыру и сунула туда голову.
– А нету! – удивленно сказала она.
Они прятали свои драгоценности глубоко, пропихивали их в тоннель палкой. Анька перевела дух и засунула голову еще раз:
– Да нету! Стыбзили!
Стало понятно, что бумажки и камни украли парни. Наверное, они прямо сейчас на другом конце бревен рассматривают вкладыши и картинки из журнала «Мурзилка», который Саша с Анькой как-то нашли выброшенным у библиотеки и вырезали оттуда все фигурки.
Ничего не поделаешь, парней они боялись. Анька снова присела на корточки. Можно побежать в их городок на качели, но там всё давно разломали: качели не качались, карусель не крутилась. За дом Саше было нельзя. Вообще-то мама не отпускала Сашу и на дрова, и даже к Анькиному подъезду. Разрешалось только гулять в своем дворе или находиться у Аньки в гостях. А Аньке запрещали уходить дальше ее подъезда, хотя они всё равно бегали. Но родители дома и в любой момент могут выйти. Саша возила пальцем по песку и думала.
– Это какая буква? – спросила вдруг Анька.
– Это не буква. Я просто так черчу.
– Но ты же пишешь?
Анька была уверена, что любые выведенные рукой линии – это буквы. Саша смахнула линии рукой и на гладком песке написала:
– Это «А».
Анька внимательно посмотрела. Саша написала следом «н».
– А это какая? – спросила Анька.
Саша ответила и написала еще одну «н». И затем – «а».
– Вот видишь, – объясняла она, – что получается? Ан?.. – она медленно провела пальцем по двум слогам, как бы подсказывая Аньке окончание ее имени.
Анька кивала, рассматривая буквы, но не так, как нужно, а вверх ногами. Саша развернула ее правильно.
– Ну? А-н-… Дальше что? Видишь же, что такая же буква идет опять?
– Какая такая?
– Буква «нэ».
Анька долго думала, пока вытирала рукой вытекшую из носа соплю. Она так никогда не делала, но сейчас была очень увлечена. Потом подчеркнула пальцем две первые буквы:
– Это – «ан»? А это – «нэ»?
– Ну да, – обрадовалась Саша, – что получается?
Анька крутила головой, подступалась к буквам так и эдак, но не могла догадаться.
– А ты сама-то можешь прочитать? – вдруг ехидно спросила она.
Саша вздохнула:
– Конечно, могу. Это ведь я написала. Получается «Анна», – сказала она без раздражения. Обычно она злилась, когда Анька становилась глупой, но сейчас было видно, что та хочет читать, но не умеет. Саша удивлялась, что Аньку еще не научили буквам, ведь ее мама была воспитательницей. То ли у Анькиных родителей так мало свободного времени, то ли Анька такая неспособная? Но учиться она хотела:
– А научи? Я уже тоже хочу читать. Если умеешь читать, да еще и писать, тебе разрешат сидеть на последней парте и рисовать во время уроков, пока дураки учат буквы. А я-то с кем буду сидеть?
Саша удивилась:
– Это кто тебе сказал?
– Мама!
– Она тебе показывала буквы?
– Да. Много буков!
– Букв. А почему ты не научилась?
– Не знаю. Скучно. Научи.
– А цифры ты знаешь?
– Ну, цифры легко…
Саша разровняла песок и написала «1990».
– Что здесь написано?
Анька наклонилась:
– Один… девять, девять… «О».
– Да не «О», а ноль!
– Как это?
– Потому что не один, девять, девять, ноль, а тысяча девятьсот девяносто. Год сейчас одна тысяча девятьсот девяностый…
Анька прищурилась:
– А ты откуда знаешь?
– Так в газете же наверху пишут…
– Не, цифры я знаю, кроме ноля, че это – ноль-то?
И тут же добавила:
– Это неинтересно. Давай буквы.
Саша стерла написанное и хотела начать алфавит по порядку, но с той стороны бревен зашумели парни. Они с Анькой тут же подскочили, побежали прочь. Сами не заметили, как оказались в Сашином дворе. Здесь песка не было, а был асфальт и заросшая травой земля. Саша думала, где бы показать Аньке буквы.
«Грамота на то и есть!
Надо вывеску прочесть», – вспомнила она вдруг.
У них на Лесобазе были только три вывески: название детского сада «Ветерок», «Продукты» на магазине и надпись на пивной цистерне «Пиво». В детский сад возвращаться она не хотела, там еще сидит Фая с воспитательницей. В магазин, где они только что отстояли очередь, тоже не тянуло. Цистерну с пивом сегодня не привозили.
– А побежали к нам в коридор, там столько слов написано! – Саша обрадовалась своей выдумке. – Только на шестой, на нем еще есть свет. Тучи, скоро дождь и стемнеет, ничего не будет видно.
В подъезде было темновато. Надписи на стенах начинались у самого входа, но разобрать буквы было сложно. На шестом этаже, куда пробивался с седьмого желтый свет окрашенной лампочки, Саша нашла на стене кровавый след от руки и надпись «Любка гнида» – первое, что она прочитала сама, выучив буквы. Теперь она решила учить по этой надписи Аньку.
– Вот, смотри, – она ткнула пальцем в первую букву, – это какая буква?
Анька переспросила:
– Эта? – она тоже хотела ткнуть в «л» пальцем, но отдернула его, заметив кровавый след.
– Да, эта!
– Это «А»?
Саша не ожидала от Аньки таких способностей.
– Почти! Это «Л» – большая. А дальше «ю». Вот эта. А дальше «б»…
Саша приготовилась показывать Аньке все буквы, но заметила, что та как-то съежилась, напряглась и прижалась спиной к стенке. Аньке было страшно. У них в подъезде никогда не было так грязно. Саша знала, что Анька боялась приходить в ее дом без взрослых. Просто сейчас, видимо, в учебном азарте забылась.
– Это «ю», это «б»… – повторила Саша уже не так уверенно, видя, что Анька не слушает и, не отрываясь от стенки, заглядывает вниз через прутья решетки. К ним поднимался кто-то большой, тяжелый. Да это муж дворничихи, бородатый и всегда пьяный старик. Значит, он не свернет на шестой и пойдет мимо них выше.
– Бежим на другую лестницу! – схватила она Аньку и потянула наверх.
Они пробежали почти два пролета, нырнули в коридор и помчались вперед. Однако на этаже горела только одна лампочка, освещая лишь половину этого бесконечного коридора, а дальше – темнота. Они остановились на середине, у пожарного шкафа, из которого давно вырвали и шланг, и крючья, на которых он висел. Саша и Анька схватились за шкаф: впереди был ярко-желтый свет, позади – темнота. Они прижались к стене и смотрели не мигая туда, откуда вот-вот должен был появиться муж дворничихи, но его всё не было. Анька первая отошла от испуга:
– Да он прошел давно, побежали! – она потянула Сашу назад.
– Мы не могли пропустить, его нет.
– Я домой хочу, – заканючила Анька, – мне здесь не нравится.
– Ну, пойдем ко мне, – неуверенно предложила Саша.
Она ведь жила всего этажом выше. Некрасиво не пригласить Аньку к себе в гости, когда они почти дошли. Но дома мама и, возможно, еще не ушла на работу бабушка.
– Не хочу! Я домой хочу! Лучше давай ко мне, – Анька тянула Сашу к главной лестнице.
– Ну, давай к тебе, – Саша вздохнула с облегчением: вдруг мама разозлится из-за гостей. – Только пойдем по этой лестнице? Всё равно везде темно. А вдруг он еще не поднялся?
Они взялись за руки и побежали по черному коридору. Лестница действительно была черной. Свет просматривался только где-то на втором или третьем этаже. Они потрясли сцепленными руками, как бы проверяя, на месте ли, и стали медленно, вдоль стенки, спускаться. Саша считала пролеты.
– Раз… два… три… четыре… пять…
– Это какой этаж? – спросила Анька, было слышно, что она от страха плачет.
– Четвертый с половиной. Смотри, внизу свет. Бегом до второго! – Саша дернула Аньку за руку к перилам, чтобы она своими глазами увидела свет и скорое облегчение, но та не сдвинулась с места.
– Ну, давай быстрее!
– Иди одна, я обкакалась, – Анька пропищала чужим голосом.
И села на ступеньку.
Куда же Саша без Аньки пойдет? Как Анька останется здесь? Что она будет делать?
– Иди, позови мою маму, я обкакалась.
– Да ты что? Ты тут сидеть будешь?
– Позови твою маму, – снова запищала Анька.
– Так пока я добегу, пока она придет. Здесь ведь тоже люди ходят. Ты что, вставай. Пошли к нам.
– Иди одна, я стесняюсь! – заревела Анька.
Саша крутилась вокруг:
– Как я пойду? Ты что? Давай вместе сидеть. Всё равно же тебя будут искать. И найдут.
Она подумала немного и неуверенно добавила:
– Ну, или меня, – хотя знала, что искать ее днем никто не будет.
Она села рядом с Анькой. Стала нащупывать в темноте ее руку, чтобы взять, поддержать, но передумала – у человека горе, не надо лезть. Саша заерзала: она села на какой-то мусор, наверное, шелуху от семечек. Встала, отряхнула подол платья, обернула им ладонь и провела по ступеньке – смести мусор. Сидеть на темной лестнице было холодно и страшно. Надо бы позвать маму, она придет за ними, помоет Аньке попу, даст Сашины трусы и колготки. А вдруг запасы воды закончились?.. А вдруг дома нет чистых трусов? И как такая смелая Анька вдруг обкакалась? Она же никогда ничего не боялась. Хотя Саша вспомнила, что давным-давно, когда они вечером ждали родителей в садике на веранде, Анька сильно плакала и просилась к маме. Наконец появились тетя Лена, а потом и Сашина мама. Анька от радости тогда накакала в штаны. У тети Лены на руках была маленькая Женя, поэтому мыть Аньке попу пришлось Сашиной маме. Их с трудом пустили назад в садик и дали воды.
Саша вспоминала этот случай и жалела Аньку. Хотела даже погладить ее по плечу, но снова осеклась. Анька продолжала рыдать. Чтобы никто не услышал, она вжалась лицом в свое плечо и зычно в него ревела. Саша сидела преданно рядом.
– Эй, а ведь не пахнет! – поняла вдруг Саша.
– Чем не пахнет? – нормальным голосом, будто и не было у нее никаких слез, спросила Анька.
– Ну как, чем? Уже бы пахло. Ты это… трусы проверь.
Анька глупо спросила:
– Как?
– Как-как? Руку сунь!
– Ты сунь. Я боюсь, – неожиданно призналась Анька.
– Сама суй, твои трусы. Я тоже боюсь. Вдруг у нас воды нет, как потом мыть?
– Отвернись, – не то рявкнула, не то тявкнула Анька.
– Да тут не видно ничего! – возмутилась Саша.
– Отвернись! – сказала Анька, срываясь на писк от беспомощности.
Саша спустилась на пару ступенек.
– Далеко не уходи! – заволновалась Анька.
Она всё же засунула руку в трусы, высунула, нащупала Сашино плечо и шепотом сообщила ей на ушко:
– Показалось. Не обкакалась!
– Я же говорю, не пахнет. Когда ты в прошлый раз в садике обкакалась, так пахло!
– Да кто обкакался-то? Сама и обкакалась!
Они осторожно добежали до второго этажа и заскочили в освещенный коридор. Здесь тоже горела только одна лампочка, на удивление, прозрачная, не окрашенная, освещая только половину коридора. Они остановились отдышаться.
– Но я всё равно хочу какать, – запищала снова Анька.
Саша задумалась. Они стояли под дверью Светки Пащенко. Та жила с мамой и иногда с бабушкой здесь, в 201-й квартире. Саша забарабанила в дверь.
– Открой, это я!
Никто не открывал.
– Света, это я! – Саша уже развернулась к двери спиной и стучала теперь ногами. За дверью послышались шаги и взрослый голос:
– Кто там?
– Это Саша. А Свету можно?
– Светы нет.
– А где она?
– Петух жареный тебя с твоей Светой клюнул, носитесь весь день, спать не даете. В соседнюю комнату стучи, – послышалось из-за двери.
Это точно не был голос Светиной мамы, которая никогда так и не говорила. Точно, не та квартира. Саша побежала в 201-ю. Постучала три раза по три – никого.
– Я уже не могу, пошли на лестницу, – заныла Анька.
– Там он спускается!
– Я сейчас по правде обкакаюсь, – заплакала Анька.
– Подь ты к шуту! – простонала Саша, подражая своей бабушке, которая всегда так говорила, если раздражалась или уставала слушать одно и то же.
– Ты на козырек залезешь? – Саша придумала, где Аньке покакать. Туда можно было выбраться через окно между первым и вторым этажами.
– Залезу-у-у-у, – рыдала Анька, теперь готовая лезть куда угодно, только бы быстрее.
Саша помчалась по коридору. Светлую половину пробежала одна, на темной дождалась зареванную Аньку и взяла ее в темноте за руку. Они выскочили на площадку между вторым и первым этажами и подтянулись на подоконник межэтажного окна. Хорошо, что стекло в нем было аккуратно вырезано: самим им окно не открыть, а в разбитое лезть больно. Они сначала хотели спрыгнуть с подоконника на козырек, но побоялись.
– Высоко-о-о-о-о! – протянула Анька, как будто забыв, зачем сюда пришла.
– Надо сесть и потом осторожно слезть ногами вниз.
– А ты слазила? – недоверчиво спросила Анька, она уже совсем не плакала.
– Нет, не слезала. Но видела, как другие слезают.
– Прыгать-то надо. Прыгать-то.
Саша молчала. Она вдруг совершенно ясно поняла, что никогда не сможет прыгнуть с этого подоконника. И, значит, все ее подбадривания Аньки, держание за руки, предложение прыгнуть на «раз! два! три!» будут нечестными. Анька смелая, Анька прыгнет. А она, Саша, останется наверху.
– Давай! Раз! Два! Три! – закричала первой Анька и выпустила Сашину руку.
Саша зажмурилась и не думала прыгать. Она представила, как откроет сейчас глаза, увидит Аньку одну на крыше, и их дружба навсегда закончится – Анька не простит. Саша не сможет больше приходить к Аньке в гости, тетя Лена не будет учить их делать аппликации, рисовать на вощеных листах и складывать из бумаги разных зверей. Дядя Валя не станет катать Сашу на велосипеде, а Анькина бабушка Клава не возьмет ее с собой на дачу. И Анькины родители, такие дружные, надежные, счастливые, никогда больше не придут к ним с мамой в гости.
– Надо прыгать, – подумала Саша и открыла глаза, чтобы взять Аньку за руку и спрыгнуть. Но та тоже сидела. И тоже зажмурилась. Наверное, тоже думала, что Саша никогда больше не придет к ней в гости.
– Давай снова на «раз! два! три!» – задорно крикнула Саша и теперь уже точно решилась прыгать. Она глубже вдохнула и только собралась произнести «р-р-раз!», как кто-то похлопал ее по плечу. И тут же увидела на плече Аньки большую опухшую руку с грязными загнутыми ногтями. Они обернулись – сзади стоял муж дворничихи. Пьяный, с огромной, наверное до пояса, путаной пожелтевшей бородой, с таким же, как руки, опухшим лицом и почему-то в теплом сером пальто. Старик еще раз похлопал обеих и что-то сказал. Саше показалось, что вместо слов из-под бороды вылилась какая-то каша. Старик еле ворочал языком и говорил так, будто рот его был набит давлеными сливами. Саша почувствовала, как толстая рука почти ухватила ее за живот. В ту же секунду Анька дернула Сашу – и они полетели вниз. Саша упала на застланную рубероидом и усыпанную осколками битых бутылок крышу подъездного козырька, руки и ноги горели от боли, но посмотреть на них было некогда – вдруг старик лезет за ними? Она кинулась к краю козырька и, не вглядываясь, есть ли кто во дворе, закричала в раскинувшиеся под ней ивы:
– Помоги-и-и-ите!
Потом вспомнила про Аньку. Та лежала под окном, держалась за коленку и, корчась от боли, перекатывалась на спине туда-сюда. Саша подбежала к ней, стала тянуть в сторону:
– Давай, давай! Он же сейчас за нами спустится!
Анька, не оставляя коленки и не переставая перекатываться, прокричала:
– Да нету его уже!
Действительно, в окне старика не было, он ушел.
Анька поперекатывалась еще немного, затем встала и обиженно передразнила:
– «Помоги-и-и-ите! Помоги-и-и-и-ите!» Когда ты упадешь, я тебя тоже брошу.