Чуть поодаль за соседним столом сидели две главные красавицы класса: блондинка Саша Бондаренко и брюнетка Оля Куц. Украдкой я поглядывал на них, когда сидел за последней партой. Я любовался стройной талией Оли или не мог оторвать взгляд от бедер Саши, когда она приподнималась и слегка наклонялась вперед к сидящему перед ней. Они абсолютно разные, но одинаково привлекательные. Многие парни бегают за ними – точнее, все, кроме Миши. А как Эдик вьется вокруг Саши – это словами не передать – словно виноградная лоза вокруг талии Афродиты. Они не участвовали в общем диалоге – они вообще сидели за другим столом, но в тот момент мне вдруг показалось, что и они обернулись, что и они ждали моего ответа.
– Ничего особенного, – сказал я. – Просто прогнали по врачам. Поназадавали дурацких вопросов и отпустили.
– А что проверяли? – спросил Эдик.
– Все.
– Вообще все?
Я невольно засмеялся.
– Да ладно – там нечего бояться. Все проходит долго, нудно, но ничего страшного нет.
– Так ты годен? – спросил Дима.
– Конечно. Там нет не годных.
– Чтобы тебя признали негодным, надо еще постараться, – встрял Эдик, и на этот раз он был чертовски прав.
Прозвенел звонок. Мы все вместе нехотя поплелись к классу физики. Нам предстояла последняя контрольная в четверти, и мне нужно было придумать, как и у кого ее списать, потому что сам я едва ли смог бы решить хоть половину.
В итоге контрольную я списать не смог – скорее всего получу за нее двойку, но она уже пойдет в следующую четверть. Впереди неделя свободы: не надо будет вставать в семь утра, тащиться в дребезжащей маршрутке, сидеть за одной партой с Корниловой, в одиночестве блуждать по коридорам школы, чтобы хоть как-то убить время между уроками. Но каникулы означают еще и окончание четверти – а значит, и четвертные оценки. Там у меня все не очень хорошо. Тройки почти по всем предметам, кроме русского, истории, математики и физики. По первым двум я каким-то образом умудрился получить четверки. По двум вторым… Скажем так, мне пока удалось избежать того, чтобы в дневнике оказались двойки – договорился что-то принести: выполнить какие-то задания на каникулах, чтобы «задним числом» закрыть эти пробелы.
Очевидно, я этого делать не буду – пусть ставят что хотят – мне плевать. Только вот мать этого не поймет. Она еще не смотрела дневник, а когда посмотрит – расстроится. Вот чего бы мне меньше всего хотелось – так это расстраивать ее, но тут, видимо, уже ничего не поделаешь.
3 ноября 2019. Воскресенье
Сказать, что каникулы пролетели незаметно, как в таких случаях говорят, ничего не сказать. Неуловимое мгновение между нулем и единицей тянется дольше, чем эти каникулы. Щелчок пальцев звучит дольше, чем эти каникулы. Усэйн Болт на стометровку тратит времени больше, чем длятся эти каникулы. Короче – послезавтра снова в школу.
За всю неделю я ни разу не притронулся к листу бумаги (фигурально выражаясь, разумеется) – не сделал ни одной записи в блоге/дневнике. Честно говоря, у меня совершенно не было потребности выговориться, излить душу или что-то в этом духе: я чувствовал себя замечательно. Я прихожу к мысли, что человек может стать писателем, только когда страдает. В принципе, это относится к искусству вообще. Без «страдания души» у творца, видимо, не получится великого произведения. Взять хотя бы Достоевского – он четыре года ни за что отмучился на каторге. Хемингуэя ранили на фронте Первой Мировой. Эдгар Алан По страдал от психического расстройства. Гоголь – от шизофрении. У Горького было тяжелое детство. И так далее. У меня же все хорошо – вполне заурядное типичное детство – значит, не стать мне писателем…
В течение недели каждый день я встречался с друзьями, и мы шлялись по городу в поисках приключений. Иногда мы их находили, иногда они находили нас, чаще – просто скучали. Один раз в начале каникул мы довольно жестко накидались в «Мидасе» – бильярдной и нелегальном казино. Туда пускают без паспорта и разрешают проносить свой алкоголь. Обычно мы часа на три снимаем теннисный стол – он дешевле бильярдного – приносим что-то из спиртного и выпиваем, изредка поигрывая в теннис. В этот раз мы купили недорогой трехзвездочный коньяк и две полуторалитровые бутылки пива. Наш столик был занят – пришлось подождать полчаса, пока он освободится. В это время Авдей клянчил оставшиеся деньги – ему приспичило сыграть в игровые автоматы, но все наши скудные финансы ушли на коньяк, пиво и бронь теннисного стола. У меня оставалось только тридцать рублей на автобус.
Наш стол освободился. Я сыграл партию с Игорем, Тарас – с Севой. Авдей, не дожидаясь нас, откупорил коньяк и, расстроенный тем, что не удалось сыграть в казино, залпом осушил половину пластикового стаканчика. Мы присоединились к нему чуть позже. От глотка этого омерзительного пойла мгновенно хотелось извергнуть содержимое желудка на пол – пришлось запивать пивом. Через час меня уже шатало. Параллельно с нами два мужика глубоко за сорок играли в бильярд. Точнее, они тоже делали вид, что играют – кием по шару они едва попадали, зато каждые пять минут прикладывались к бутылке водки. Через два часа мы уже бухали вместе. Увидев, как мы пьем коньяк и запиваем его пивом, один из них возмущенно заорал:
– Что вы делаете, Ироды! Коньяк с пивом – это святотатство.
Потом он попросил:
– Дайте попробовать, что ли?
Потом он предложил выпить с ним:
– Водку пьете?
А дальше мы каким-то образом поменялись столами. Я уже слабо соображал, что происходит – помню, как целюсь кием в большой белый шар, случайно попадаю, и шар, вылетев с зеленой поверхности стола, несется прямо в стену.
Затем мы пустились гулять по городу – как всегда влезли в какую-то потасовку с кавказцами, но обошлось только криками и взаимными угрозами. Авдей ходил с банкой «Страйка». Стемнело – мне пора было возвращается домой. В карманах я не обнаружил ни рубля. Оказалось, Авдей все же выпросил у меня и остальных последние деньги и купил на них тот самый «Страйк». Пришлось идти домой пешком. Мать была во вторую смену, поэтому меня не спалили.
Больше я на каникулах не пил. Во-первых, кончились карманные деньги, сохраненные на обедах за последние две недели. Во-вторых, не хотелось. Авдей выпивал почти каждый день. Обычно это выглядело так: мы договаривались собраться все вместе, например, часа в три; Авдей подговаривал меня или Севу пересечься на час раньше; сидя во дворе на лавочке, мы болтали о какой-нибудь чепухе, пока Авдей приканчивал одну-две банки ягича или «Страйка». Затем подтягивались остальные, и все вместе мы соображали, что делать дальше.
С Авдеем я познакомился в пятом классе. До этого я учился в маленькой школе у себя на районе – она состояла только из четырех классов начального образования. Когда-то давно, в советские времена, это был даже не район, а совхоз – деревня, но город за года разросся, всосав ее в свои индустриальные улицы. Городские власти решили оставить школу, переделав под православную гимназию, где в меня безуспешно четыре года вдалбливали закон божий. Закончив четыре класса, я перешел в другую, где уже учились Авдей, Игорь и Сева. Тогда я с ними мало общался – я продолжал дружить с пацанами с района – шпаной и хулиганами, пока пару лет назад все резко не изменилось… Но об этом я не хочу вспоминать.
Авдей живет в однокомнатной квартире с мамой, которая работает учительницей младших классов. Его отец умер лет пять назад от алкогольного угара. Однажды напившись до белой горячки, он расшиб себе лоб об пол. Когда его нашли, было уже поздно. Иногда Авдей говорит, что отец смотрит на него с небес и не одобряет его поведения, потом он подносит ко рту банку с ягичем и грустно из нее отхлебывает.
В один из дней мы сидели на лавочке во дворе возле «Магнита». Погода преподнесла приятный сюрприз – возможно, последний теплый день в этом году. Игорь притащил откуда-то гитару. Он тихонько перебирал струны. Мимо проходили отдаленно знакомые парни и девушки. Их привлекла музыка, и они присоединились к нам, чтобы послушать. Постепенно возле нашей лавочки столпился народ. Мы обступили Игоря со всех сторон, и он невероятно чутким голосом запел божественно прекрасные песни: «Детство золотое», «Настя, подари мне счастья», «Обычный автобус», «Дед Максим» и другие. Мы все как могли подпевали: кто-то, как я, просто орал, кто-то попадал в ноты. В этом было что-то теплое, вечно родное, отчего хотелось закрыть глаза и позволить слезам катиться по щекам и дальше по шее – на пол, под ноги, где мелкими брызгами разбиваться о грязный асфальт. Хотелось, чтобы музыка не замолкала – пусть играет вечно для нас, для всех людей на Земле: кому скучно и одиноко, кого забила безжалостная судьба, кого приперло к стенке и, кажется, выхода нет – для всех нас пусть бы вечно играла эта шестиструнная волшебница…
Игорь прекратил играть. Народ, больше не удерживаемый магией музыки, растекся по своим делам. Гитара оказалась в руках подвыпившего Авдея. Он неумело ударил по струнам – они жалобно заскулили, а он, не обращая внимания на их плач, пустился во фристайл, изредка подгоняя свое безумное рифмоплетство хлесткими ударами по струнам. Я катался по полу от смеха. Остальные: Тарас, Игорь и Сева – тоже держались за животы. Жаль, я не запомнил его импровизированных стихов – да и невозможно в напечатанном тексте передать интонацию, тембр голоса, мимику – все то, что заставляло нас задыхаться от хохота.
– Тебе надо играть в подземном переходе, – отдышавшись, сказал я, когда Авдей, уставший, отдал гитару Игорю. – Сможешь заработать себе на выпивку.
Сева с Тарасом заржали, Авдей усмехнулся, но в его глазах я заметил нехороший блеск, будто эта идея и вправду могла заслуживать внимания. Тарас начал доставать Севу:
– Сыграй «Батарейку», – говорил он.
– Отстань, – отвечал Сева.
Пару лет назад он закончил музыкальную школу, но так ничему и не научился. Его туда отдали родители. Сам он не горел желанием заниматься музыкой, да и, по-видимому, не имел способностей – так отходил для галочки и для родителей. Оставалось загадкой, как он вообще умудрился сдать экзамены. Мы не упускали случая подколоть его. На все вопросы, ответы на которые не водились в его голове, он всегда отвечал: «Отстань».
– Ну сыграй «Перемен», – не унимался Тарас.
– Отстань.
– Ну сыграй, что умеешь.
– Отстань.
Вот так прошли каникулы. Уже завтра надо будет собирать сумку, выложить ненужные учебники, которые пылятся там еще с прошлой недели, лечь желательно не поздно, чтобы потом встать в семь утра, и тащиться в школу в переполненной маршрутке.
Когда это уже закончится? А самое страшное: когда это закончится – что будет потом?
6 ноября 2019. Среда
Мать сегодня ходила на родительское собрание… О том, что было, когда она вернулась, писать нелегко. Нелегко подобрать слова. Что-то типа «и земля разверзлась, и грянул гром среди ясного неба, и проклятия всего мира обрушились на мою несчастную голову…» Нет, такие слова не подходят. Ирония тут совершенно ни к чему. Потому что она права. Я сначала хотел проигнорить, как обычно, пропустить мимо ушей, потом злился, думая – она ничего не понимает… Но сейчас, после нашего разговора, осознаю: она права.
Оценки за прошлую четверть у меня хреновые – да и те, что есть, я получил чудом: кто-то поставил якобы авансом, кто-то сжалился, кто-то просто не захотел портить статистику. Так что ничего хорошего от сегодняшнего похода матери в школу я не ждал.
Вернувшись домой, она долго молчала. Еще с порога я понял – дело дрянь. Она не смотрела на меня. Даже не поздоровалась. Пока на кухне она разогревала еду, я тихо сидел за столом, не решаясь уйти в свою комнату. Она стояла ко мне спиной. Размеренно гудела микроволновка. В соседней комнате неразборчиво бубнил телевизор. Все звуки долетали словно издалека, словно сквозь вату. Напряжение на кухне росло. Звенел сам воздух, будто наполненный угарным газом. Казалось, неверное движение или, что еще хуже, какой-нибудь звук, подобно искре, способны были взорвать всю квартиру к чертям собачьим. Потом внезапно напряжение спало. Я осторожно поднял глаза на спину матери и увидел, как ее плечи сотрясались, а сама она, склонившись над раковиной, беззвучно плакала.
Больно кольнуло в сердце. Ножки стула внезапно словно изогнулись. Я потерял уверенность в твердости пола. Нерешительно и как-то жалобно я протянул:
– Мааам.
Послышался отчаянно потрясший меня всхлип. Она не отвечала.
– Мам, ну ты чего?
Не оборачиваясь, она сказала:
– Зачем ты так со мной?
Меня накрыло дежавю. Когда-то давно в прошлой жизни уже было такое. Хотя тогда, конечно, хуже – мать плакала с надрывом, в голос, не успокаиваясь и причитая «за что?» Но и сейчас было нелегко вынести ее слезы. Я почувствовал себя мудаком, последней мразью на Земле.
Мама села за стол передо мной. Тушь потекла – глаза превратились в два расплывчатых черных пятна. На щеках блестели слезы.
– Скажи, ты меня совсем за человека не считаешь?
Я тяжело сглотнул застрявший в горле ком.
– Я на двух работах пашу как лошадь днем и ночью, чтобы оплатить твой долбанный лицей, – она снова сорвалась в плач, – а ты вот так меня благодаришь? Кирилл! Ну почему? Выйди на балкон, посмотри вокруг – посмотри-посмотри – ты всю жизнь хочешь гнить в этом болоте? Кирилл! Ну как ты не поймешь… Еле сводим концы с концами… Ипотеку отдали только благодаря дому деда с бабкой… Такой жизни ты для себя хочешь? Такой?! – она уткнулась лицом в ладони, из груди вырывался плач, – Я каждый день медсестрой… за грудничками-отказниками… столько насмотрелась – на две жизни вперед хватит… Думаю – все ради сына… Думаю – и не такое вытерплю, если придется… А ты вот так?
Она замолчала – плечи сотрясались от рыданий. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Мне хотелось умереть, не вставая со стула. Я не знал, что говорить. Ощущение невыносимого стыда выжигало изнутри.
В дверном проеме появился отчим. Он пробормотал:
– Что тут у вас происходит?
Мама мотнула головой и прошептала:
– Уйди.
Он несколько секунд ошалело хлопал глазами, потом молча развернулся и, громко сопя, пошел обратно смотреть телевизор. Его появление разрядило обстановку. Мама перестала плакать. Она вытерла глаза салфеткой – на бумаге остались черные пятна от туши. Потом спокойным голосом пересказала, что было в школе. Я слушал молча.
На самом собрании обо мне не говорили: одних хвалили, другим советовали подтянуть те или иные предметы, обсуждали общие организационные вопросы и затронули выпускной – до него еще уйма времени, почти целый год, но думать посоветовали уже сейчас. Когда общее собрание кончилось, маму попросили пройти к директрисе. Тут уж мне перемыли все косточки. Видите ли, это лучшая в городе школа; образцово-показательный класс; планируется несколько золотых медалей (одна из них, разумеется, достанется Корниловой); все ученики поступают в ведущие вузы страны и прочая стандартная байда. Потом маме показали мои оценки, пришли какие-то учителя, стали жаловаться. Преподаватель по информатике, лысеющий мужик с пивным животиком и мягким характером, даже неуверенно сказал, что я «вроде как умный парень, но ленивый и безответственный». Видимо, он увидел, как сильно расстроилась мама, и решил таким образом поддержать ее. По ее словам, она краснела и не знала, куда деть глаза.
Короче, ситуация следующая: если я не исправлюсь за вторую четверть, то они «будут рекомендовать перевести меня в другую школу», так как я типа не справляюсь с нагрузкой и мне нужно что-то попроще. Говоря нормальным языком, они меня вышвырнут.
Под конец мама успокоилась и сказала:
– В общем, это твоя жизнь. Делай с ней что хочешь.
Она ушла спать, а я еще долго сидел на кухне, будто прикованный к одному месту. Я слышал, как неразборчиво шептались мама с отчимом, как выключился телевизор, как на улице вдруг залаяли собаки, и кто-то под окном громко выругался пьяным голосом. Потом я пошел писать этот текст. Сейчас допишу его и попробую лечь спать. Грудь когтями разрывает от тягостного непонятного чувства. Надеюсь, когда я поставлю точку, обозначив конец этого текста, мне станет легче.
7 ноября 2019. Четверг
Оказывается, еще в прошлой четверти нужно было определиться с предметами, которые я собираюсь сдавать на ЕГЭ. Все в классе уже выбрали и в особом листочке, лежащем на столе завуча, напротив своей фамилии вписали названия дисциплин. Пустая графа осталась только у меня. Не знаю, как я упустил тот момент, когда сообщали об этом. Наверное, я, как обычно, решил: какая-нибудь очередная херня – они любят проводить дебильные опросы и заполнять глупые анкеты, чего я на дух не переношу. Ну а потом – я до сих пор не задумывался, что сдавать, куда поступать, чем заниматься после школы… Надо же будет потом кем-то работать… Где-то зарабатывать деньги…