— Займись своей внешностью, — посоветовала мадонна Адриана, похлопав меня по руке. — Такие волосы необходимо каждый день подвергать воздействию солнечных лучей, да ты и сама это знаешь. И если ты не против, что я вмешиваюсь, ты в последнее время немножечко потолстела, так что, возможно, тебе следовало бы есть поменьше сладостей и ежедневно кататься верхом. Надо будет раздобыть для тебя лошадь... да, расчеши волосы щёткой, расчеши. Такая красота, как твоя, — это великий дар! Видит Бог, она не вечна, так что лучше тебе получить от неё всё, что можно, пока она ещё в полном расцвете.
Но я могла все дни напролёт полировать ногти, расчёсывать щёткой волосы и втирать в шею крем из лепестков роз, чтобы кожа оставалась белой и мягкой. Я фальшиво побренчала на своей лютне, перелистала книгу стихов, присланную мне кардиналом Борджиа, — но, в конце концов, всё же поддалась искушению, которое сулил мне жаркий летний день. Я надела полотняное платье персикового цвета с корсажем, расшитым изображениями весенних цветов, и босиком, медленно ступая по невысоким мраморным ступеням лестницы прошла в один из обнесённых стенами садов, что располагались внутри палаццо Монтеджордано. И здесь со мною заговорила прелестная, как ангелочек, девочка, одетая в бледно-голубое платьице. Она стрелой пронеслась через сад, глядя на меня во все глаза, как будто я была единорогом.
— Это она? — выдохнул ангелочек, подпрыгивая на месте, точно щенок. — Это La Bella? О, мадонна Адриана, она прекрасна! Вы говорили, мне, что она прекрасна, но я не знала, что она так прекрасна. — И она с жаром обняла меня за талию.
— У-уф! — Девочка едва не сбила меня с ног и не упала вместе со мной. Еле удержавшись, чтобы не упасть вместе с нею, я увидела, что она не малый ребёнок, а девушка, на год или два моложе возраста, когда обыкновенно заключаются помолвки — лет одиннадцати или двенадцати, с живым личиком и облаком вьющихся белокурых волос, может быть, на тон темнее моих собственных.
— Лукреция, — укоризненным тоном промолвила моя свекровь, вплывая в сад, как галеон на вёслах. Она вела за руку мальчика, на пару лет младше девочки, с широко раскрытыми глазами и курчавыми волосами, одетого в миниатюрный бархатный камзол с модными разрезами.
— Извините, мадонна Джулия, — молвила девочка и, отойдя на несколько шагов, сделала мне прелестный реверанс. — Я Лукреция Борджиа, дочь его высокопреосвященства кардинала Борджиа, который сказал, что я должна сделать так, чтобы вы меня полюбили, если только это вообще возможно. А я очень хочу порадовать отца, так что не могли бы вы, пожалуйста, полюбить меня сразу?
— Твой отец очень хитёр, — сказала я ей, но не смогла удержаться от смеха при виде серьёзного выражения на её лице.
Мадонна Адриана лучилась улыбкой.
— Это Джоффре, младший сын его высокопреосвященства, — сообщила она, крепко держа мальчика за пухлую ручку. — Последние полтора-два месяца они с Лукрецией гостили у своей матушки, но теперь наконец вернулись домой. Лукреции с самого рассвета не терпелось с тобой познакомиться.
— Я так много слышала о вас от моего отца, — доверительно сказала девочка в голубом. — И вижу, что он нисколько не преувеличил. У вас правда волосы до пят? Вы не распустите их, чтобы я могла посмотреть? Вы пользуетесь отбеливающей пастой или же только подставляете их солнцу? Я бы хотела нанести на мои волосы отбеливающую пасту, но мадонна Адриана не разрешает.
Я хотела было вежливо отговориться и вернуться в мою комнату — не хотелось попадать под обаяние кого бы то ни было, связанного с кардиналом Борджиа, — но каким-то образом незаконная дочь набивающегося мне в любовники кардинала затащила меня ещё глубже в сад, в то время как мадонна Адриана вместе с маленьким Джоффре удалилась в дом. Лукреция меж тем продолжала тараторить, даже когда делала вдох, и мне, пожалуй, следовало призвать её побольше молчать и вести себя благонравно, как и подобает юной девушке на пороге зрелости. Но я помнила себя в двенадцать лет, и как меня переполняли слова, которые никто не желал слушать, и, вместо, того, чтобы укорять её, я улыбнулась и по её просьбе высвободила волосы из сетки и тряхнула ими, так что они рассыпались по земле вокруг моих ног.
— Мой отец говорил, что у вас красивые волосы! — Она восхищённо захлопала в ладоши. — Он называет вас Джулией la Bella[45].
— Да? — сказала я. — А что он ещё про меня говорит?
— Что он вас любит, — буднично ответила она. — Я хочу иметь такие же волосы. Что вы делали, чтобы они выросли такими длинными?
— Каждый вечер, когда расчёсываешь волосы, массируй кожу головы, — неожиданно для себя стала объяснять ей я. — Пока её не начнёт покалывать — вот так... — И как-то оказалось, что мы с Лукрецией обе сидим на траве под солнцем, она спиной ко мне.
— Ой!
— Это хорошо, что тебе больно, — значит, они растут. — Я продолжала массировать кожу её головы, пока она снова не взвыла. — Ничего не поделаешь — красота требует жертв.
Лукреция повернулась через плечо, чтобы взглянуть на меня.
— А она того стоит?
— Ещё как. И не слушай священников, если они будут говорить тебе обратное. — Я достала серебряный гребень, который всегда носила в рукаве, и начала расчёсывать её взлохмаченные волосы. — Стало быть, твой отец говорит обо мне?
— Да, и он хочет, чтобы с вас написали картину для его кабинета. В голубом платье и с голубем на коленях — в образе Пресвятой Девы.
«Куда как уместно», — с лёгким налётом недовольства подумала я.
— С меня тоже скоро напишут портрет, — доверительно сообщила Лукреция. — Для моего нареченного. Он хочет посмотреть на меня, и мне непременно, непременно надо выглядеть хорошенькой. Если я не буду выглядеть, как надо, он женится на другой и разобьёт мне сердце.
— А кто твой нареченный? — Я осторожно расчесала спутанные волосы у неё за ухом.
— Дон Гаспаре Аверса, граф де Просида. — В её голосе прозвучало удовлетворение. — Он очень знатный испанский дворянин.
— Хорошая партия. А ты с ним знакома?
— Нет, но отец говорит, что он молодой и красивый. У меня всё должно быть самое лучшее. — Лукреция удовлетворённо заёрзала. — Отец любит меня.
— Сиди смирно, — сказала я ей. — У тебя волосы спутались.
— Они вечно путаются. — Она испустила глубокий вздох. — Жалко, что они вьются.
— Нет, не жалко. Потому что тебе не понадобится горячая кочерга, чтобы их завивать, не то что мне.
Лукреция снова заёрзала от радости, а потом сидела смирно, пока я расчёсывала копну её волос. Я поймала себя на том, что напеваю себе под нос и у меня хорошее настроение. С тех пор, как я переехала в это палаццо, мне не с кем было общаться — никого, с кем я могла бы сидеть и хихикать, никого, кому от меня нужна была бы только лёгкая беседа и мои руки, чтобы расчёсывать волосы. Никого, кроме вечно подсчитывающей расходы мадонны Адрианы.
— С каких это пор в доме моей кузины поселились греческие богини? — раздался за моей спиной низкий глубокий голос, голос, который я так хорошо знала, со смешинкой и испанским акцентом. — Сами Деметра и Персефона[46].
Лукреция проворно вскочила на ноги, сделала в траве ещё один изящный реверанс и бросилась обнимать отца. Я ожидала, что за такое поведение он пожурит её — мой собственный давно почивший отец непременно тотчас отстранил бы меня и прочёл мне короткую строгую нотацию об основах женского достоинства — однако кардинал Борджиа только крепко обнял дочь и поднял её в воздух, так что её голубые юбки раздулись колоколом.
— Нет, нет, — перебил он её, когда она начала тараторить что-то по-испански. — Ведь мадонна Джулия не понимает нашего каталонского, разве ты не помнишь?
Лукреция легко перешла снова на итальянский.
— Можно, художник напишет меня в образе Персефоны на моём портрете для дона Гаспаре? В волосах у меня будут цветы, и я буду держать в руке гранат[47].
— Только если мадонна Джулия согласится, чтобы её написали в образе Деметры. — Кардинал перевёл взгляд на меня. — Так, как она сидит сейчас, с упавшими на траву волосами и рассыпанным на коленях зерном. Что ты об этом думаешь, а, Лукреция?
— Я думаю, ей тоже нужно убрать волосы цветами, — объявила Лукреция и тут же бросилась к кустам роз, растущим вдоль розовых каменных стен сада.
— Хитро, ваше высокопреосвященство. — Я бросила в кардинала Борджиа свой серебряный гребень, когда он устроился рядом со мною на траве и беспечно бросил квадратную кардинальскую шапку возле фонтана. — Хитро послать ко мне вашу дочь, чтобы она помогла вам соблазнить меня!
— И как, это сработало? — Он лениво прищурился, опершись на локоть, словно древнеримский император на пиру.
Я невольно улыбнулась, глядя, как Лукреция собирает в подол юбки розовые бутоны и её волосы золотым ореолом обрамляют её лицо. — Она очаровательна.
— Это точно. — Он смотрел на свою дочь с нескрываемой любовью. — От меня рождаются прелестные дочери, мадонна Джулия. Не хотите ли одну такую?
— Благодарю вас, но я хочу сыновей, — сказала я, фыркнув точь-в-точь как моя чопорная сестра. — Сыновей от моего мужа, а не от вас.
— Не пытайтесь подражать своей дуэнье, — добродушно молвил кардинал. — Женщины говорят, что хотят иметь сыновей, потому что знают: сыновей хотят их мужья. Но красивые женщины всегда хотят иметь дочерей.
Я моргнула. Ну, хорошо, может быть, я и впрямь мечтала после замужества иметь дочь. Маленькую девочку с такими же, как у меня, светлыми волосами и тёмными глазами и непомерно длинными ресницами, как у Сандро, которые я почему-то не унаследовала вместе с цветом глаз (что было, разумеется, величайшей несправедливостью, но, возможно, моей дочери повезёт больше). Маленькую девочку, с которой я могла бы вместе сидеть на солнышке, как только что сидела с юной Лукрецией Борджиа.
Кардинал Борджиа лежал и наблюдал за мною.
— Она носила бы моё имя, — сказал он, — если бы вы родили дочь от меня. И имела бы знатного мужа, как и Лукреция.
— И её воспитывала бы мадонна Адриана, а не я? — Я вздёрнула подбородок. — Как Лукрецию и её братьев? Маленького Джоффре, и похотливого Хуана, и ещё одного, который сейчас учится в Пизе. Интересно, где сейчас их мать?
— Она счастливая владелица трёх процветающих римских постоялых дворов и ещё много какой недвижимости на берегах Тибра, — тотчас отвечал кардинал. — Всё это подарил ей я. Мы с нею провели вместе десять лет, родили четырёх детей и до сих пор остаёмся добрыми друзьями. Её последний муж не желал иметь в своём доме выводок бастардов Борджиа, так что... — Он по-испански красноречиво пожал плечами и махнул рукой в сторону розовых стен сада мадонны Адрианы.
— Мадонна Джулия, посмотрите! — Лукреция радостно подбежала ко мне и высыпала мне на колени розы из подола юбки. — Все красные; они будут очень красиво смотреться в ваших волосах. Можно?
— Если хочешь. — Я подняла массу волос с травы и начала было заправлять их обратно в сетку, но рука кардинала остановила меня.
— Оставьте их так. — Кажется, его голос прозвучал немного хрипло? — Я ещё не видел их распущенными.
Я выдернула у него руку, но опять позволила волосам рассыпаться по плечам. Лукреция носилась вокруг меня, точно голубой мотылёк, втыкая розу там, бутон сям и восторженно восклицая, меж тем как её отец смотрел — и смотрел — и смотрел.
Я покраснела. Большинству мужчин хватает такта опускать глаза, если ловишь их, когда они на тебя глазеют, или, по крайней мере, притвориться, будто они с интересом рассматривают алтарный покров по эскизу Пинтуриккио или журчащий фонтан или собачью драку или что-нибудь иное, что в данный момент виднеется у тебя за плечом. — Разве вы, ваше высокопреосвященство, не знаете, что пялиться на женщину грубо? — резко сказала я.
— Знаю. — Но он всё равно продолжал на меня смотреть, и глаза его были чёрными и бездонными.
— Вот! — удовлетворённо промолвила Лукреция, отступив на шаг. — Теперь вы выглядите ну совсем, как Деметра, вся в персиковом и золоте и красном.
— Тогда нарви ещё цветов. — Я улыбнулась ей. — И я сплету тебе из них венок, Персефона.
— Голубых и синих цветов, — решила она. — Чтобы подошли к моему платью. — И она вприпрыжку убежала искать среди розовых кустов фиалки и гиацинты.
— Мне будет очень тяжело расстаться с нею, когда она выйдет замуж, — сказал кардинал Борджиа так естественно, как будто только что не пожирал меня глазами и в его взгляде не горела страсть. — Она — моё утешение. Сыновья — всегда источник неприятностей и беспокойства...
Я подумала о шестнадцатилетнем Хуане с его похотливой ухмылкой и согласилась.
— ...а вот дочери для мужчины — чистая отрада. — Он посмотрел, как Лукреция рвёт цветы, и покачал головой. — Порой, я сам себе удивляюсь, Джулия, — почему я выбрал церковь? Сплошные интриги, козни и сплетни, а эта Коллегия кардиналов похожа на курятник, полный кудахчущих красных кур... — а между тем я мог бы получить это. — Он обвёл рукой сад. — Солнце. Цветы. Детей. Вас.
— Вы не сможете получить меня, — сказала я ему. — И я нисколько вам не верю, ваше преосвященство. Вам нравятся интриги, козни и сплетни. И не пытайтесь убедить меня в обратном, чтобы тронуть моё сердце.
Он весело улыбнулся, и это меня удивило. Его молодая белозубая улыбка, блеснувшая на смуглом лице, придала его орлиному носу и цепким глазам совершенно другое выражение.
— И всё же некоторые сожаления у меня есть. Одно из них касается вас.
Я скептически подняла брови.
— Полагаю, не будь вы кардиналом, вы бы на мне женились?
— Нет, у меня, вероятно, уже была бы богатая жена, квадратная, как кровать с балдахином, — честно признался он. — Но тогда у меня было бы достаточно свободного времени, и я мог бы посвятить неделю тому, чтобы вас соблазнить. Вследствие того, что Коллегия кардиналов пребывает в возбуждении из-за приближающейся смерти Папы, я почти не мог уделить вам времени.
— Неделю? — Я поправила розу, воткнутую в мои волосы Лукрецией и попавшую мне в глаз. — Вам обычно хватает недели, чтобы соблазнить женщину? Какое же низкое мнение вы, должно быть, составили себе о женской добродетели.
— Вовсе нет. Просто у меня высокое мнение о моих собственных талантах. Но даже мне нужно время, — посетовал он. — Обычно сначала даришь даме ожерелье, затем устраиваешь банкет с правильной музыкой и лёгкой беседой. Затем, пожалуй, прогулка за город, где я смогу продемонстрировать, какой я великолепный наездник. Ещё несколько подарков и, может быть, духи, которые я смешал специально для вас. У меня очень хороший нюх на женские духи. Чем вы подушились сегодня — а, смесь жимолости и левкоев? Я так и думал. Потом более интимный ужин на прогулочной барке, плывущей по Тибру, — разумеется, если нашлось такое место, где с берегов не доносится вонь, портящая всё дело... да, обычно хватает недели.
Он вздохнул.
— А между тем прошло уже два месяца, а вы всё ещё затянуты в это платье, вместо того чтобы лежать здесь на траве обнажённой с золотоволосой маленькой девочкой, уже растущей у вас в животе, и благодарить за это мне следует Коллегию кардиналов. — Родриго Борджиа посмотрел на меня, подняв бровь. — Одно радует — если Папа скоро умрёт, то у меня наконец появится время, чтобы посвятить его вам.
Моё лицо сравнялось по цвету с розами в моих волосах.
— Так Папа умирает? — тупо спросила я.
— Да, и ждать осталось недолго. Правда, он умирает уже несколько лет, так что кто знает, намерен ли он действительно умереть сейчас. — Кардинал перевернулся на спину, потом сел на траве и положил голову мне на колени.
Я, нахмурившись, наклонилась над ним.
— Разве я вам это позволила?
— Нет.
— Сейчас же уберите свою голову с моих колен!
— Нет.
— Ну, ваше преосвященство, в самом деле...
— Вы, разумеется, можете сбросить меня на землю. — Его глаза весело блеснули. — Но это конечно же обидит Лукрецию — она очень заботливая дочь, особенно когда видит, что я устал.