Пэт побледнела.
— Ты опять все переиначиваешь на свой лад. Пожалуйста, уходи.
— Могу я попытаться ещё раз?
Она покачала головой.
Харрис встал и взял трость. На мгновение его бровь поднялась вверх.
— Ни жены, ни камбалы. Неудачный денёк. — Он подошел к двери. — Желаю всем счастливо оставаться. Включая мальчика, прячущегося за шторой.
Он быстро направился к выходу. В этот момент миссис Вил вышла из кухни и встала в дверях, уперев в бока короткие толстые руки. Хотя она несколько раз откровенно поощряла его ухаживания за Патрицией, Харрис прошел мимо, даже не взглянув на неё. При этом он отвёл в сторону руку, словно избегая контакта.
Он явно считает, что мы ему не ровня, заключил Энтони.
Глава шестая
Два дня Энтони не имел случая перекинуться словом с кузиной. После визита мужа она пребывала в угрюмом настроении и оживлялась только вечерами, когда за ней заходил Нед Поулин.
Наконец, как всегда по средам, Патриция собралась отнести цветы на могилу матери, и Энтони предложил проводить ее. Они отправились вверх по холму через рабочие кварталы, затем мимо нескольких прекрасных домов спустились к кладбищу, расположившемуся на склоне. Оттуда открывался вид на окруженное деревьями озеро в лощине между холмами, с одной стороны его берега поросли плотным кустарником, с другой лишь узкая полоса гальки отделяла его от моря.
— Как здесь красиво! — воскликнул Энтони. — Я был бы не против тут лежать.
Патриция рассмеялась.
— А я уж лучше буду живой у Прокуренного Джо.
Могила находилась сразу за воротами. Убрав старые цветы и разложив новые, Пэт деловито сказала:
— Пойдем, покормим лебедей. Я всегда что-нибудь для них приношу.
Они спустились к озеру и сели на берегу, бросая большим белым птицам хлеб и объедки с кухни. Лебеди знали Пэт и сразу приплыли к ним.
Взрослый и умудренный опытом человек не стал бы упоминать воскресную сцену, но натура Энтони не позволяла ему жить спокойно, пока между ним и тем, кто ему нравится, существовала возможность недопонимания.
— Слушай, Пэт, — сказал он. — Мне ужасно жаль насчет… насчет воскресенья. Ну, когда я подглядывал. Я не хотел, это… — Она молчала, и он продолжил: — Я просто вышел из кухни, услышал шум и…
Энтони ошарашила собственная ложь, но что-то в ее молчании и его желании показаться хорошим вынуждало лгать. Слова просто выходили сами собой.
Пэт пожала плечами.
— А, это неважно. Мои дела ни для кого не секрет.
— О нет, — возразил он. — Так не должно быть.
— Почему? — спросила она после небольшой паузы. — Ты думаешь, мне нужно было увидеться с ним наедине?
Такая постановка вопроса заставила его внутренне отпрянуть, как улитку, которая тронула что-то незнакомое и, возможно, опасное.
— Я… я не знаю. Откуда мне знать? Мне ничего об этом неизвестно.
— Да, — хмуро сказала она. — Откуда тебе знать?
В наступившей тишине лебеди опускали голову в воду, пили и ждали, когда им бросят еще еды.
— Забавно, — сказал Энтони, — я не замечал твоего кольца. Представляешь, я его не видел до тех пор, пока о нем не упомянули в прошлое воскресенье…
— Где, по-твоему, я с ним познакомилась? — спросила Пэт, снимая широкополую шляпу и позволяя ветру и солнцу поиграть с ее локонами.
— Не знаю.
— В полицейском суде.
Энтони смял свою кепку.
— В…
— И кто, по-твоему, представил нас друг другу?
— Не знаю.
— Папа собственной персоной.
Патриция вытряхнула остатки крошек в озеро.
Разум Энтони погрузился в пучины, с какими не сравнится ни одно озеро мира.
— Я думал, дяде он не нравится.
— В качестве зятя. Не только женщины противоречивы, да?
Солнце скрылось за облачком, и ветерок покрыл озеро рябью.
— Конечно, вина в основном моя, — продолжила она после паузы — более живо, будто радуясь тому, что была не права. — Видишь ли, все началось так. Субботним вечером в ресторане случилась потасовка, они периодически случаются, но в тот раз было хуже обычного. Одного голландца пырнули ножом. Я всегда говорила Джо, говорила и говорила, никого не пускать. В пятницу и субботу многие мужчины сидят в пабах, а потом полупьяные приходят в наш ресторан. Я бы их не пускала. Но Джо говорит, что они клиенты и имеют право купить то, за что могут заплатить, а он будет держать их в узде. Обычно так все и происходит, но если случаются серьезные неприятности, они заходят слишком далеко прежде, чем он успевает их остановить. Обычно это пятница и суббота, ты, наверное, уже заметил, последние два вечера были тише.
— Дядя Джо сказал, что сегодня пришел греческий корабль, — кивнул Энтони.
— В тот мартовский вечер к нам хотела зайти большая компания, и двое или трое среди них уже здорово набрались. Я стояла за стойкой и попросила отца сказать, что мест нет, но, конечно, он не послушал. Джо ни за что не упустит лишнего пенни. Они вошли. В зале и так уже было оживленно. Кто-то начал ссору, и не успели мы глазом моргнуть, как все уже дрались с кем попало. К прибытию полиции кто-то воткнул столовый нож в голландца, который не имел к этому вообще никакого отношения. Еще двое или трое заполучили сломанные ребра и всякое такое.
— Он умер?
— Голландец? Нет. Но он обвинил человека по имени Фоссет. Мистер Фоссет — судовой брокер и старинный друг моего отца. Но иногда сильно напивается, и он немного вспыльчив. Папе не понравилось, что мистера Фоссета обвиняют. А уж если папе что взбредёт в голову, его уже ничем не остановишь, и потому он попытался возложить всю вину на самого голландца. Два или три свидетеля с трибуны подтвердили, что до его прихода в заведении была тишь да благодать, он один напился и начал спор насчет Трансвааля, а потом все покатилось. Но это была совершеннейшая неправда.
— И что случилось?
— Мистер Фоссет получил шесть месяцев второй степени. Конечно, я не хотела такого, когда это сделала.
Энтони посмотрел на девушку.
— Что сделала?
Она взяла палку и стала водить ей в воде, а лебеди с любопытством следили за ней, ожидая еще еды.
— Понимаешь, меня тоже вызвали свидетелем, поскольку я была в ресторане во время ссоры, но вместо того, чтобы подтвердить, как ожидал папа, что все это — вина голландца, я поддержала рассказ моряка, ведь он говорил правду. Он даже не был пьян, просто пришел спокойно поужинать и ел, когда вокруг началась свара. Это вина Джо, что он допускает к нам всякий сброд, его вина, что он хватается за каждый пенни. Знаешь… он даже не закрыл ресторан в день, когда умерла мама. Он жадничал ей на врача, пока не стало совсем худо… Я думала, это его хоть чему-то научит. Хотя бы… В то время я так ясно об этом не думала. Я пришла в суд, обуреваемая чувствами, и не совсем понимая, что говорить, и толком не разобравшись, рассказала всю правду. Мне просто пришлось.
Энтони несколько минут раздумывал, найдется ли у него мужество противостоять отцу в суде даже в девятнадцать лет.
— И там вы встретились, ты и твой…
Она покачала головой.
— Нет, это было позже. Понимаешь, случилось то, чего я не ожидала. Как только то дело было улажено, полиция обвинила Джо в содержании притона. Конечно, он пришел в ярость.
— Да уж.
— Он поссорился почти со всеми, даже дядя Перри с трудом его выносил. — Она криво улыбнулась, — Он выгнал меня из дома в тот день, когда я дала показания в пользу голландца.
— И что ты сделала?
— Переночевала у тети Луизы на Арвнак-стрит. Это было несложно устроить: я жила у нее, когда мама с папой уезжали за границу. Но это несколько всё осложнило, потому что сейчас отец не выносит свою сестру. Со своими адвокатами он тоже поругался, и когда пришла полицейская повестка, он передал дело «Харви и Харрису из Пенрина». — Она помолчала, погрузившись в какие-то свои неведомые женские мысли. — Том…Том Харрис показал себя очень хорошо. Отца оштрафовали всего на десять гиней плюс издержки. Но он ничуть не был благодарен и поругался с Томом из-за того, что тот не добился полного оправдания.
Лебеди, наконец, поняли, что это помешивание воды всего лишь пустая уловка, и один за другим уплыли, гладко рассекая воду, как конвой белых кораблей «Ост-Индской компании».
— Нам нужно идти, — сказала Патриция, вставая. — Они будут гадать, что с нами случилось. — Она взяла шляпу и зонт. — Давай наперегонки до вершины холма.
Не успел он встать на ноги, как Патриция сорвалась с места — выглядело это чисто по-женски. Энтони тут же бросился за ней, но обогнал её только на полпути к холму, ликуя от радости. Она резко остановилась — опять до странности нелогичный поступок. Нисколько не переживая за платье, она присела на изгородь и улыбалась, переводя дыхание.
Но когда они в очередной раз пустились наперегонки, её настроение опять переменилось.
— Знаешь, Энтони, весёлый у меня получился брак. Я о том, как вообще выскочила замуж. Когда я впервые увидела Тома в суде, то страшно восхитилась той пылкостью, с какой он защищал нас. Тогда он произвёл на меня сильное впечатление. И ничего удивительного, ведь он был в своей стихии; я просто не поняла этого тогда. Но ведь не выходят замуж за адвоката только потому, что он отлично ведёт дело в суде, и не выходят замуж за моряка потому, что он хорошо управляет кораблём. Я сглупила; и вот как всё обернулось. Он подошёл ко мне после завершения суда и попросил погулять с ним ближайшим вечером. Я согласилась. Джо тут же вскипел, когда узнал. Когда второе слушание успешно завершилось, я уже жила с родителями, и мы с Джо хорошо ладили; но с моим желанием проводить время с адвокатом, который, по мнению Джо, просто-напросто его унизил, он уже не мог смириться. Так что неудивительно, что мы в очередной раз повздорили, и чем чаще Джо говорил, чтобы я не шла гулять с Томом, тем чаще я делала наоборот, потому всё так быстро и случилось.
Энтони ничего не стал говорить, но прекрасно всё понял. Джо пытался прогнуть под себя ту, в которой так много от него самого.
— И вот как всё обернулось, — уныло протянула она. — Вот такие вот дела. Когда подрастёшь, то поймёшь. Люди оказываются совсем не такими, как мы решили поначалу. Хорошие люди вдруг превращаются в гадких, а гадкие — в хороших. Если Том захочет, то чертовски умело держит себя с дамой. Я… думала, что влюблена в него. В какой-то мере так оно и было. Страстное увлечение, как мне кажется. У меня было серьёзное чувство, хотя сейчас так не скажешь. Но после свадьбы всё изменилось.
— Как это — изменилось? — спросил он, испытывая нешуточный интерес.
— О, ты… ты не поймёшь, — ответила она.
Беседа вновь сошла на нет.
Сейчас Патриция напоминала мотылька, порхающего вокруг пламени; при каждом воспоминании она опаливала себе крылышки и тут же отлетала прочь, но пламя продолжало гореть и снова влекло её к себе. Она убеждала себя, что получает удовольствие оттого, что рассказывает все в подробностях кому-то постороннему. На самом же деле она хотела наконец-то выговориться, с тех пор как вернулась домой, оправдаться. Вот только перед кем оправдаться: перед собой или перед Энтони — непонятно.
— Знаешь, а они живут в большом доме, в Пенрине.
— Кто живёт? — спросил Энтони, глядя, как спускают на воду ялик.
— Харрисы. Там живут Том, его мать и тётка. Он впервые отвёл меня туда, когда мы поженились. Дом меня потряс.
— Какой он?
— Ну, дом огромный, старый, кругом громоздкая старинная мебель, как будто её ни разу не передвигали. В таком доме не то что чихнуть, там даже хихикнуть побоишься. Но не в этом даже дело. Ведь окружающая обстановка не имеет никакого значения, и счастливым можно себя чувствовать и в трактире, и в музее, если ты делаешь всё как надо. Но что миссис Харрис, что мисс Харрис — обе соответствовали всей этой старинной обстановке. Нас впустила чопорная престарелая служанка, а другая чопорная престарелая служанка провела нас в гостиную, где сидели ещё две чопорные старушенции, ожидая нас на чай. Я не… всё случилось так быстро, я и не успела с ними познакомиться. Думаю, Том повздорил с матерью утром, перед уходом, когда сообщил, что собирается на мне жениться. Это плохое начало…
— А он не мог сказать ей об этом раньше?
— Так ведь мы решили пожениться только накануне. А потом на три дня исчезли и вернулись к ним в дом. Мне кажется, Том поспешил вступить в брак, чтобы заранее пресечь любую критику. Он решил, что раз мы поженились, то они уж как-нибудь безропотно перенесут эту неудачу и натянут на лица улыбки. Но я не хотела, чтобы на меня смотрели как на неудачу и безропотно меня переносили. Негоже так начинать супружескую жизнь. Тем более что они и не особенно старались меня обмануть. Понимаешь… я приехала к ним очень счастливая, и энергия так и била из меня ключом. А их приём стал для меня словно пощёчиной. Я быстро смекнула, что мне там не место. Они решили, что я не подхожу Тому.
Патриция замолкла и просунула через калитку траву для жеребёнка.
— Само собой, я понимаю его мать. Она хотела для сына лучшей партии, хотела сохранить традиции в том же самом доме, с той же самой мебелью, устраивать приёмы и принимать у себя правильных людей, и дожить до семидесяти семи. В какой-то степени она милая и любезная, но могла бы быть и полюбезнее. — Рассудительным тоном она повторила: — Я понимаю его мать, но под неё подстраиваться не собираюсь! Порой она и вправду старалась угодить нам, и тогда мы вполне неплохо ладили, хотя у меня в голове то и дело крутились мысли: «Это ж надо, какие усилия она прилагает!», «На самом деле я ей не нравлюсь, она лишь притворяется», «Жаль, что я не выношу, когда меня поучают, а то она бы дала себе волю».
Они повернули и продолжили неторопливую прогулку.
— Интересно, почему некоторые люди так боятся смягчиться? Том вырос в доме, где любое чувство и переживание… сдерживается и подавляется, держится под замком, потому что считается дурным тоном его показывать. Энтони, скажи, ну почему люди так трясутся за свою гордость?
Энтони не знал ответа.
— Тогда я крепко задумалась о тётушке Фиби, — продолжала она. — Наверное, я бы поладила с его матерью, если бы не тётушка Фиби. Она… Я так и не поняла, что в тётушке Фиби самое твердое — корсет или поджатые губы. Прости, если я тебя шокировала. Всё забываю, что у тебя нет сестры. Тётушка Фиби изначально меня не одобрила. Моё положение в обществе ниже, и меня не научили хранить на лице бесстрастное выражение и скрывать чувства. Я слишком взбалмошная и шальная. Она видела во мне только недостатки и больше ничего.
У Патриции перехватило горло от неприятных воспоминаний.
— Естественно, чем больше недостатков она во мне видела, тем больше у неё было поводов ко мне придраться. Наверное, сейчас ты скажешь, что это никак не связано с Томом, но ты ошибаешься. Связано, и напрямую. Видишь ли, Том вообще нас не понимал. И даже не пытался. В своём доме он становился другим, как будто дом влиял на него. Мне это казалось чем-то невероятным. Нельзя вести себя дома как адвокат. Дом есть дом. Нельзя вести себя как судья: верить сначала одному, а потом другому. Понять обоих можно, но согласиться можно с кем-то одним. Если он критиковал одного или второго, то мне следовало заранее примкнуть к тем, кого он одобрял.
Через три недели стало хуже некуда. А потом ещё папа заболел, и я захотела сразу же отправиться домой, чтобы за ним ухаживать. Тому это не понравилось. Он посчитал это глупостью и выдвинул целую кучу возражений. И даже предложил оплачивать сиделку для папы, но я бы не пошла на это. А Джо уж тем более, не сомневайся. В конце концов, я поняла вот что: под влиянием жизни в своей семье Том решил, что мне не мешает малость подшлифовать манеры — когда я вижу незнакомца, то не говорю «Здравствуйте, как пожива-а-а-ете?», как будто у меня во рту какая-то гадость. А вместо этого подхожу и пожимаю руку. Я совершила страшный грех, когда на кухне поболтала с ребёнком. Наверное, он решил, что если я буду долго жить в Маунт-хаусе, то стану походить на них, что Прокуренный Джо дурно влияет на меня. Можно подумать, после окончания школы я жила где-то в другом месте! Том решил, что если я буду метаться между двумя домами, то так и не изменю свои манеры к лучшему. Тогда-то я и сказала ему, что не хочу меняться к лучшему и становиться похожей на него, его мать и тётку, и если ему нужна такая девушка, зачем тогда он женился на мне? Впрочем, у Вилов куда древнее род, чем у Харрисов, и, нравится ему или нет, я буду ухаживать за отцом, больше не вернусь к нему и не буду портить ему репутацию…