Убранство палатки не отличалось той роскошью, какой любили окружать себя Помпей и Лукулл. Из мебели в ней были лишь стол, два стула и узкая походная кровать, покрытая грубым холстом. Ни пиршественных лож, ни дорогих украшений, ни шкафов с одеждой. Всё по военному просто и без излишеств. В центре стоял небольшой мраморный алтарь для возжигания благовоний и бескровных жертв. Цезарь, никогда не обнаруживавший в себе тяги к роскоши, в лагере окружал себя ещё меньшими удобствами, чем дома. Освещали палатку масляные светильники, крепившиеся прямо к деревянным колонам, что поддерживали крышу. Эти светильники, выполненные в виде обычных чаш, когда-то принадлежали Марию, и Цезарь очень дорожил ими.
Покончив с делами, Цезарь отпустил писцов и встал. На нём была тесная тога без складок с широкой пурпурной каймой, подчёркивающая его высокое положение. Тога считалась официальной одеждой. Цезарь надевал её только в особых случаях, когда того требовал этикет и для переговоров с варварами, желая таким образом обозначить разницу между ними и собой. В повседневной жизни он предпочитал военный доспех или солдатский плащ, накинутый прямо на тунику.
Диктуя письма, Цезарь украдкой поглядывал на галлов. Князья эдуев стояли отдельно от прочих, и вид у них был будто у не выучивших урок школьников. Те тоже обычно стоят склонив головы, хмуро глядя на учителя из-под насупленных бровей, и всё ждут, когда он достанет розги и велит задрать платье. Значит, знали свою вину. Дивитиак даже отвернулся, уткнувшись глазами в кожаный полог палатки. Ещё бы, он старший, с него и спрос особый.
Сложив руки на груди, Цезарь повернулся к эдуям и спросил тихим голосом:
-- Где хлеб? - В голосе прозвучали металлические нотки, от чего всем стало неуютно.
Эдуи молчали, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Цезарь не повторил вопрос, он просто стоял и ждал. Наконец, не выдержав напряжения, вперёд шагнул Дивитиак. Он был облачён в длинную до паха кольчугу с широким посеребрённым оплечьем, опускавшимся до середины груди мелким кружевом, и воротом, защищавшим верхнюю часть спины. Галльские кузнецы славились своим мастерством. Каждое колечко, размером меньше ногтя на мизинце, сплеталось с соседними так, что почти не было видно щелей, создавая впечатление сплошного чешуйчатого доспеха, но при этом не стеснявшего движений. Римские легионеры тоже носили кольчуги, но не такие роскошные. Из-под кольчуги выглядывал подол каракалы, ложившейся на широкие кожаные штаны двумя красными лепестками. На плечи был накинут плащ из тонкой красной материи, сколотый под подбородком золотой булавкой.
-- Хлеб собран, Цезарь, - ответил Дивитиак, нервно теребя длинный ус. - Он собран и готов к отправке...
-- Я уже слышал это! - перебил его Цезарь. - Вчера, позавчера, две недели назад! Одно и то же: "собран", "готов". Я не спрашиваю, готов ли хлеб, я спрашиваю, где он?! Продовольствие на исходе, через несколько дней раздача зерна. Чем, по-вашему, я буду кормить солдат? Вашими обещаниями?
Дивитиак не ответил, лишь ниже склонил голову.
-- Между тем, - продолжал Цезарь, - эту войну я начал по вашей просьбе. Гельветы не угрожают границам Рима, и я мог бы остаться в Провинции. Но я внял вашим мольбам, вступил в бой с вашими врагами, рискую жизнями римских граждан, а вы, вместо того, чтобы оказать содействие, мешаете мне и отказываетесь выполнять условия договора! Что это: невольная ошибка или злой умысел? Что я должен думать? Что меня предали?
Эдуи заволновались. Но глухой ропот в их рядах не нашёл поддержки среди князей других племён.
-- Это не так, - повышая голос, заговорил Дивитиак. - И ты сам знаешь это, Цезарь! Эдуи всегда были и останутся самыми верными союзникам Рима! Хлеб действительно собран, и уже давно. Только... - Он оглянулся на соплеменников и уже тише продолжил. - Цезарь, есть люди, которые препятствуют его доставке в твой лагерь. Они пугают народ и говорят, что, разгромив гельветов, римляне обратятся против эдуев. Их голоса раздаются тем громче, чем успешнее ты ведёшь войну, и люди верят им. Мы не в силах справиться с ними. Никто из нас не может идти против своего народа...
Цезарь знал, что среди эдуев есть вожди недовольные его приходом в Галлию, и даже знал их имена. И знал, кто их поддерживает. Слухи о предательстве давно витали по лагерю. Они просочились даже в Рим, и сенат настоятельно требовал от него скорейшего завершения войны и возврата в Провинцию. Цезарь понимал беспокойство сената. Успешные действия в Галлии лишь увеличивали его силу, а отцам-сенаторам не нужен был сильный Цезарь. Им хватало одного Помпея. Что же касается галлов, то реальной опасности с их стороны они не видели никакой.
-- Ладно, - кивнул Цезарь. - Ты, Дивитиак, останься. Остальные могут идти.
Дождавшись, когда князья и легаты ушли, Цезарь вновь обратился к эдую.
-- Думнориг?
-- Что? - вздрогнув, переспросил Дивитиак.
-- Тот, кто мешает доставке хлеба и мутит народ - Думнориг? - Цезарь сдвинул брови. - Можешь не отвечать. Я подозревал, что кто-то сообщает гельветам о моих планах. Чувствовал... Будто они вместе со мной составляли план кампании... Сначала я думал, что это кто-то из аллоброгов. Не остыли ещё, свежие раны, свежие обиды... А потом понял: единственный человек, кто мог провести гельветов через земли секванов - Думнориг! Твой брат, Дивитиак. - Цезарь резко отпрянул от стола и крикнул. - Часовой!
На зов явился центурион преторианской когорты, дежуривший у входа. Из-за его спины выглядывали двое легионеров.
-- Разыщите князя Думнорига и приведите ко мне. Немедленно!
Дивитиак рухнул на колени.
-- Цезарь... прошу тебя...
-- Встань, Дивитиак, не позорь себя. Я знаю, насколько ты предан Риму. Но брат твой - изменник и вор, и наказание будет по заслугам его!
Дивитиак осел. На глаза навернулись слёзы, крупные, как горошины. Поседевшие в боях мужчины плачут не часто, но если плачут - значит на то есть веские причины.
-- Когда отец умирал, он сказал так: "Ты старший в роду, Дивитиак. Люби мать, береги брата. Теперь ты в ответе за них перед богами!". Помилуй, Цезарь! Я не усмотрел, моя вина! Меня и наказывай! А брата отпусти...
-- Встань, Дивитиак, - повторил Цезарь, - не тебе передо мной на коленях стоять. Встань!
Дивитиак поднялся и провёл ладонью по лицу, вытирая слёзы.
Полог палатки распахнулся, и легионеры ввели Думнорига. Сзади стоял центурион, приставив к шее эдуя меч.
Думнориг не сопротивлялся. Он затравленно озирался и часто моргал. Видимо подняли с постели. Увидев Дивитиака, он дёрнулся к нему, но солдаты поставили его на место.
-- Брат!..
Цезарь в упор посмотрел на него и сказал:
-- Ты доставлен сюда по моему приказу на мой суд!
-- На колени! - тут же прошипел центурион.
Солдаты завели руки князя за спину и резко подняли вверх. Вскрикнув от боли, Думнориг опустился на пол.
Они были похожи - Дивитиак и Думнориг. Тот же овал лица, те же глаза, та же осанка. Вот только один из них служил Риму верой и правдой, а другой нёс в себе зло. Зло надо наказывать. Цезарь посмотрел на Дивитиака, но тот отвернулся, глядя в тёмный угол палатки.
-- Думнориг, ты обвиняешься в измене Риму и мне, его наместнику! - произнёс Цезарь громко и торжественно. - Признаёшь ты свою вину?
-- В чём меня обвиняют? - прохрипел Думнориг, приподнимая голову.
-- Ты обвиняешься в том, что провёл гельветов через земли секванов! Ты выдавал им наши планы, задерживал доставку продовольствия! Каждого из этих обвинений достаточно, чтобы казнить тебя согласно законам военного времени! Можешь ты сказать что-то в своё оправдание?
Думнориг глубоко вздохнул и попытался подняться, но солдаты сильнее выкрутили руки и он, охнув, вновь опустился на колени.
-- Я не присягал Риму, - наконец прошептал он.
Центурион развернулся и ударил его ладонью по лицу.
-- Цезарь! - воскликнул Дивитиак и обернулся к Думноригу. - Заклинаю тебя, брат, именем нашего отца! Смирись!
-- Не упоминай имя отца, он был галлом, - сплёвывая кровь на пол, твёрдо произнёс Думнориг.
-- Молчи, безумец!..
Спектакль затягивался. Цезарь с самого начала не собирался казнить Думнорига. Это могло повлечь за собой волнения среди эдуев. Он лишь хотел припугнуть его. Но проклятый эдуй видимо мечтал о лаврах народного героя.
-- Цезарь! - вновь воскликнул Дивитиак. - Он смириться! Он уже смирился! Он понял свою ошибку и не повторит её больше! Брат, ответь!
Думнориг молчал.
-- Хорошо, - кивнул Цезарь. - Из уважения к тебе, Дивитиак, я прощаю твоего брата. Но только на этот раз!
Солдаты рывком подняли Думнорига на ноги и вывели из палатки. Дивитиак вышел следом.
Цезарь сел на стул и устало вздохнул. Тога под мышками промокла от пота. Сколько же надо иметь нервов, разговаривая с этими варварами.
-- И это только начало, - словно угадав его мысли, съехидничал Гай Оппий. Он всё так же лежал на кровати и смотрел в потолок.
-- Шёл бы ты к себе, - отмахнулся Цезарь. - Время за полночь, на рассвете выступаем.
Прежде чем войти в палатку, Эмилий подозвал раба и сказал, кивая на коня:
-- Этого в табун. Приведи ко мне того рыжего мерина, что я купил на прошлой неделе. Потом сходишь к оружейникам и принесёшь лук и два колчана стрел с широкими наконечниками. Понял? Только обязательно с широкими.
Раб коротко кивнул и побежал исполнять приказ хозяина.
-- Эй, Луций, а ты стрелять-то умеешь? - услышал он насмешливый голос.
Эмилий делил палатку вместе с тремя другими декурионами. Один из них сейчас стоял в проходе и улыбался.
-- Уж в тебя-то как-нибудь попаду, Марк.
-- Тогда заходи.
В палатке стояли четыре койки и стульчик, служивший одновременно столом. Когда было необходимо, сверху на него клали щит и накрывали плащом вместо скатерти. Просто и удобно.
Эмилий вошёл внутрь и лёг на свою койку не снимая доспехов. Усталость тяжёлым грузом давила к земле, он вытянулся и закрыл глаза.
-- Ты хоть меч отстегни, - участливо предложили ему.
-- Сейчас, полежу немного и встану.
-- Есть будешь?
-- Ага... Позже...
Говорить не было сил. Аллоброги окончательно доконали его. Тело ныло, отдаваясь болью в каждой мышце. Целый день они носились по холмам, высматривая гельветов, и один раз едва не угодили в засаду. Хорошо Эг заметил сломанную ветку и насторожился. Иначе лежать ему не на кровати, а на травке возле того овражка. Повезло. Теперь там лежат гельветы.
Перед глазами поплыли зелёные круги, большие и блестящие, как яблоки из домашнего сада. Сочные, крепкобокие. Раньше они с братом и сестрой сами их собирали. Рабов близко не подпускали. Когда корзинки наполнялись доверху, мать выходила на крыльцо и давала каждому по сладкой булочке... У сестры теперь свой сад, сам он в Галлии, а брат ещё три года назад уплыл в Египет и с тех пор о нём ни слуху, ни духу. Мать тревожится. Выпадет свободный денёк, надо будет черкнуть ей пару строк... А как хорошо спалось под яблоньками! Утром мать подойдёт, положит ладонь на лоб и осторожно так говорит: "Луций, вставай...".