И как пехота после артподготовки, в атаку пошёл, присев за стол, тесть.
– Анатолий, – начал он вкрадчиво, – надо что-то менять кардинально в твоей жизни. Живёшь ты каким-то мотыльком задумчивым. Так серьёзные люди не живут… Вот что я тебе скажу: бросай к хренам свою диссертацию и устраивайся ко мне на завод. Меня в прошлом месяце утвердили директором. Мне нужен на моём заводе главный энергетик…
– Я не могу энергетиком. Образование у меня не по тому профилю. Из пушки пострелять – это, пожалуйста.
– Военное образование – образование универсальное для нашей страны. В любой отрасли народного хозяйства пригодится.
Дальше тесть, отмахнувшись от попыток юмора со стороны зятя, представил следующую диспозицию. Его завод в системе министерства обороны и при успешных выполнениях заданий партии и правительства бюджет завода будет практически неисчерпаем. Свои люди нужны в новой команде – вот был главный намёк на карьеру зятя.
– Что мне нужно будет делать по той должности?
– Вот это уже вопрос делового плана. Командовать и не пить. Бывший директор сам не просыхал от пьянства и других за это дело особенно не третировал. Вот и распустил народ, – многозначительно объяснил тесть. – Это у тогдашнего директора со времён культа личности в привычку вошло. Тогда такое было мнение, что затаившийся враг пьяницей быть не может. Пьющий человек – он весь как на ладони, а истинный враг хитёр и коварен… Командовать народом сможешь? – твёрдо спросил тесть и носовым платком из карманы пижамы промокнул обширную лысину.
– Командовать… Этому учили. Это смогу, – соглашающе покивал головой Анатолий.
– И не пьянничать! – добавил также твёрдо тесть, заглядывая сбоку в глаза зятя.
– И это смогу. Если того требуют сложившиеся обстоятельства.
В первый рабочий день на заводе, осматривая подведомственное энергетическое хозяйство, вошёл в образ некого капитана судна, принимающего под свою командование эсминец с личным составом, набранным из штрафников. Взгляд – в прищур и редкие команды голосом с хрипотцой. При осмотре заводской энергоподстанции обнаружил фляжку в распределительном щите, на котором табличка с черепом на жёлтом фоне. Открыл, понюхал – спирт. И на бетонном полу каблуком молча расплющил ту фляжку.
Рабочий коллектив – то есть та штатская часть народа, которая не желает ходить строем, провозглашённая партией самой передовой частью мирового человечества, с трудом поддавалась командам. На командный голос не реагировала. Легче было управлять коллективом, чего-нибудь пообещав. Даже не обязательно исполняя обещанное. На каждый лишний шаг по своей обязанности народ требовал «закрыть отдельный наряд» на этот шаг. Народу хотелось чётко знать цель и смысл сверх нормативного энтузиазма.
8.
День за днём, и общий фон повседневности превратился в воронку, втягивающую в себя своё, личное. Про блажь сочинительства даже не вспоминалось. Чувствовал себя раскалённой в горне суеты железной заготовкой, положенной между молотом и наковальней, между начальством и подчинённым коллективом.
Но одним вечером, возвращаясь с работы под осенним нудным дождём, вздрогнул, задумавшись вдруг, и будто надавил на нерв воспалённого зуба. И зачем же опять в погоню за тем пресловутым адмиральским кортиком? Вцепляйся из всех сил в ступеньку карьерной лестницы – и этим живи, мечтая о ступеньке шагом повыше на следующий уровень.
Чувствовался в такой жизни привкус болотной стоячей воды, когда, уже погружаясь в глубину, сдавливает грудь и задыхаться начинаешь – и нужно судорожно выгребать наверх, к воздуху. Думал об этом за семейным ужином среди говорливой родни.
А следующим вечером завернул в магазин канцтоваров, купил объёмную общую тетрадь в клеёнчатой обложке черного цвета. «Кто не сможет глубоко нырнуть, тот не способен высоко взлететь» – вспомнилась одна восточная мудрость, и подумалось, что глаголы в этой фразе проставлены с большим значением.
Но а где найти тот закуток, где в одиночестве можно собрать в кучку свои мысли и сосредоточиться на первой строчке первой страницы в чёрной тетрадке.
В отделе кадров завода он попросился на полставки ночным сторожем, объяснив, что денег не хватает для семейных нужд. Оформили, выразив сочувствие директорскому зятю. Через две ночи на третью выходил на охрану давно не используемых въездных ворот, сидел в дощатом вагончике с чугунной печкой, заваривал чай с грузинских плантаций, раскрывал тетрадь и грыз кончик карандаша, подыскивая нужные слова для выражения реальности перемешанной с выдумкой.
Продолжать роман про революционного мичмана почему-то расхотелось: какой-то неживой получался тот мичман, слишком задорно-весёлый, розовощёкий, как с плаката «Пейте томатный сок!». Захотелось сделать сюжет, где главный герой как странствующий рыцарь. Но не в сторону подражания Сервантесу с его горемычным идальго – наоборот, победитель, насмешник, чуть-чуть лермонтовский Печорин, но не сибарит-бездельник, а человек активной позиции.
Фабула романа постепенно оформлялась: про службу рутинную, про мысли, впечатления, телодвижения молодого офицера на Балтийском флоте. Однако ж главная сюжетная идея – для чего всё это пишется, никак не просматривалась. « Потом проклюнется, по ходу писания. Главное, название хорошее придумалось – «Холостой выстрел».
Утром брился перед треугольном осколком зеркала, умывался тёплой водой из чайника, переодевался в чистое – и шёл командовать энергетическим хозяйством. Вспоминался тральщик, причаленный пожизненно к берегу Москва-реки. Свободная творчески тогда была житуха, самая что ни есть пригодная для писанины, без отвлечения на посторонние хлопоты-суету. Не ценил. А сейчас, как служебная собака, только и ждёшь опасливо команды: «Фу! Ко мне!»
Вместо патефона на тумбочке появилась модная радиола, но кружевная накидочка оставалась прежней. Жена, тёща с тестем никак не могли своим здравым смыслом уразуметь, зачем ещё и сторожем устраиваться. Бирюк чумной, ей-богу. Тесть за ужином как-то поинтересовался: «Тебя на твоей службе артиллерийской ни контузило, ни разу?» У самого себя к самому себе тоже иногда возникал критический вопрос: а не маньяк ли, в самом деле, не извращенец ли какой-нибудь в глубине души, не стыдящийся своего постыдно-позорного увлечения?
И поговорить, посоветоваться с кем-нибудь – но нет никого. Пусто вокруг.
9.
Ещё не закончилась чёрная тетрадь, как закончилась семейная жизнь.
Тесть прямо на работе вызвал к себе в директорский кабинет. Произносил запальчиво речь и было похоже, что основные тезисы речи обсуждались предварительно с женой и дочкой. По гладкой лысине тестя пробегали блики от двух люстр на потолке кабинета.
– Не мороси, Павел Петрович, по-нашенски, по-питерски говоря. Что мне тут объяснять… Видать, есть у меня такая дорога по судьбе – по ней и иду. Может быть, ошибаюсь сам в себе. Время покажет, и сам пожалею… Алименты на дочку выплачивать буду.
Месяц, пока оформлялось переустройство на новую работу, прожил в своём чуланчике у родителей. Тягостно было их непонимание и упрёк во взглядах. Устроился простым электромонтёром на фабрике «Свобода», там обещали общежитие.
В общежитие получил койку в трёхместной комнате. Соседи попались весёлые, компанейские, любящие выпить, покутить, попеть песни из кинофильмов под гитару. В такой обстановке не до писанины в тетрадке, конечно. Но, по удаче, на работе была выделена служебная кандейка, в которой можно было в рабочий день уединиться и несколько страниц заполнить текстом, который уже мысленно сочинился. Выходил из кандейки только по вызовам в цеха. И передвигался по цехам как лунатик, как с ведром, заполненным до краёв водой, боясь расплескать сложившиеся в голове словесные обороты сюжетных ходов.
В душевном плане такое положение вещей вполне устраивало: не надо было, как в бытность главным энергетиком, переживать мучительный процесс, будто у оборотней в сказках, мигом менять своё обличье, притворяясь строгим начальником. Образовалась какая-то замкнутая сфера, общение лишь со своими мыслями, предназначенными для тетрадки. С одной стороны, да – устраивало такое, но с другой стороны – жгуче-остро хотелось знать мнение понимающего человека, о том, что там, в тетрадке… может быть, бред сивой кобылы и чушь несусветная. Ведь, по совести рассуждая, никто, кроме мальчишек на угольном ящике, положительных отзывов о его сочинениях не выражал.
Познакомился с девушкой, лаборанткой, которая подрабатывала перепечаткой на пищущей машинке. Отдал ей, договорившись о цене работы, чёрную тетрадку, заполненную уже до последней страницы. А для окончания «Холостого выстрела» приобрёл в канцтоварах новую толстую тетрадь в синей обложке с плакатными портретами молодых покорителей Целины. А в голове созревал, точно зерно при благоприятной погоде, сюжет нового романа. Хотелось быстрее закончить старый и взяться за новый. Видимо, будоражная атмосфера в стране, как в весеннем половодье, захватывала разливом энтузиазма и замкнутых в себе неактивных граждан.
Была и у самого мысль рвануть покорять целину под общим порывом романтизма на грани авантюризма. Опять стоял выбор судьбы, как у богатыря на распутье. Была мысль – бросить всё, чем жил раньше, свою писанину, свои сомнения, свою отшельническую непонятность для окружающих и начать жить с новой тетрадки, с новым сюжетом собственной жизни в её реальном воплощении.
Порыв в романтизм-авантюризм был разрушен в один момент, когда в инструментальную кандейку зашла та девушка-лаборантка, перепечатавшая его рукопись. Девушка с красной ленточкой в тугой темно-русой косе положила на верстак стопку машинописных листов, а затем всплеснула обеими руками.
– Как вы пишете! Как вы пишите… Я такого давно не читала. У вас всё из жизни. Порою грубо, но зримо. Вы не облизываете читателя елеем стилистики, вы наносите читательской душе рваные, секущие раны…
Сам Анатолий в это время точил на электрическом наждаке скобы для крепления проводов. Он выключил наждак и с изумлением уставился на девушку. Когда она вошла, он подумал, что за оплатой выполненной работы. А она – вон какую загнула тираду похвальную. Первая похвала от человека, прочитавшего его сочинения, называемые блажью всеми другими их не читавшими. Он всмотрелся внимательно в лицо лаборантки: нет ли там издёвки затаённой. Такие фразы заворачивает, как настоящий литературный критик в литературном журнале.
Девчонка-то с виду ничем не примечательная, кроме мощной косы на плече. Она откинула косу за спину, присела на топчан и сказала уже успокоенным голосом, без ноток восторга:
– Вы не думайте, что я дилетански тут своё мнение высказала. Я на вечернем учусь в университете на филологическом. Четвёртый курс. И хочу посвятить свою профессию литературоведческому анализу…
– Заметно, угу, – покачал головой Анатолий.
– Чего?.. Что заметно?
– Что начали уже посвящать.
Рабочий день подходил к концу. И девушку проводил до дома. Всю дорогу Ксения занималась «литературным анализом» недописанного романа, а сам «анализируемый автор», словно пересохшая почва капли дождя, молча впитывал в сознание её «научные слова».
– Я вам карандашом на полях отметила свои замечания, пожелания. Можно стёркой их потом аккуратно удалить. А как будет готов весь роман, обязательно несите его по всем журналам. Сейчас пришло ваше время, – уверенно заявила она на прощание. – Сейчас журналы ищут такую литературу.
Анатолий возвращался обратной дорогой, и в горле у него при воспоминании выслушанного то и дело образовывались противные слезливые спазмы. А в голове вертелась мелодия популярной песенки: «Отчего, почему – я не знаю сам, я поверил твоим голубым глазам…»
10.
В общежитской драке разбили нос и вывихнули руку. Пришлось взять бюллетень. Но, как говорится, что бог ни делает – всё к лучшему. Днём соседей по комнате не было, и он, накинув щеколду на дверь, в полном полёте вдохновения, левой рукой, положив правую руку возле тетрадки, гнал быстрые строчки, словно их кто-то ему диктовал. Закончилась синяя тетрадь и заключительные фразы «Холостого выстрела» дописывал на внутренней стороне обложки.
Навестил Ксения. Ксюша принесла домашних вареников с картошкой и солёной кильки. Забрала для перепечатки тетрадь с законченным романом, обещав горячо, будто сама себе клялась, что перепечатает его в сверх рекордные сроки. Категорически отказалась брать деньги за свою работу. Пригласила в гости – познакомить с мамой.
Относительно Ксюши, худенькой, энергичной девушки, никаких половых импульсов не возникало. Для снятия мужского напряжения заезжал в Марьину Рощу к давнишней знакомой – «общей давалке» Соньке. Не получалось уподобиться монашеской отрешенности классиков русской литературы, как их представляла социалистическое литературоведение. Случалось и напиваться до трясучего похмелья, и в драках на общежитской кухне махаться с криком «всех порешу… где мой кортик!..». И по бабам тянуло прошвырнуться, когда вдохновенье иссякало.
А Ксюша, судя по всему, готова была не только душу, но и тело положить во славу новой русской литературы. В её голубых глазах пылал, как любили выражаться классики, огонь страсти. Познакомила с мамой, а жили они в коммуналке трёхэтажного дома недалеко от тюрьмы «Матросская тишина» и вся комната по стенам в книжных полках, на круглом столике – массивный как рояль, чёрный железный «ундервуд». И мама смотрела на гостя весьма благожелательно, как на будущего зятя.
Машинописный вариант «Холостого выстрела» был изготовлен в четырёх экземплярах. Последний экземпляр получился совсем слепой и трудно читаемый, но Ксюша сказала, что его в редакции носить не нужно, а оставить в своём архиве для «дальнейшего размножения, если понадобиться». Правили машинописную рукопись вместе, и некоторые страницы Ксюша перепечатывала заново. Упаковали в три папочки с завязками, и направленный по указанным Ксюшей адресам Анатолий развёз свой роман.
Опять началось то жгучее чувство ожидания, как и бывало в истории с пиратскими рассказами, когда утром, проснувшись, первым делом возникали мысли о конверте с ответом в почтовом ящике. Но, страшно было даже подумать, что если с романом случится тот же итог – сердечный ожог будет больнее. Может быть даже со смертельным запоем от невыносимой обиды на самого себя за ошибочно выбранный жизненный путь.
Конец ознакомительного фрагмента.