При получении очередного нагоняя от начальства наставник тряс головой с наконец-то выданной фуражкой, как ломовая лошадь с обрезанным хвостом, не имеющая физиологической возможности отмахнуться от наседающих мух и слепней.
Бывший флотский лейтенант лихо наблатыкался писать протоколы осмотра места происшествия: налево по часовой стрелке от входной двери шкаф двухстворчатый, далее кровать панцирная с никелированными набалдашниками, покрытая стёганным одеялом из шинельного сукна серого цвета… у окна, выходящего во двор пятна бурого цвета похожие на кровь… Подобный протокольный стиль уже начинал вызывать аллергию на руке, державшей химический карандаш.
– Терпи, – говорил наставник своему ученику, – выйдешь в начальники будешь только командовать. Писаниной заниматься другие станут. Терпи. Терпеть – это первым делом научиться надо. Сам это усвоил ещё при царском режиме.
Полгода потерпел, а потом терпеть не захотел.
– Я тебя, Анатолий, очень даже понимаю, – сказал с добрыми интонациями старый участковый своему наставляемому. – Ты не думай, мил человек, что если я из простых фабричных и потомственный, то в людях высокого полёта их способность к полёту не замечаю. Замечаю. Чем отличается фрезерный станок от самолёта, который в небе всякие выкрутасы выделывает – а тем, что не каждый инструмент механический к движению способен. Не твоё дело, Анатолий, сыскной профессией заниматься, чую это. Не твоё это ремесло. Через сердце все эти человеческие ковыряки пропускаешь. И сгоришь скоро в этом ремесле. Своё ремесло ищи, под него свою фрезу подбирай… Не знаю, что и как оно называется, но своё надо искать. И лучше поздно, чем никогда… Иначе сам на себя обозлишься за свою прожитую жизнь.
Пухлощёкий кадровик был так ошарашен решением стажёра в отказе к дальнейшей службе, что долго в молчании смотрел на несостоявшуюся кадровую единицу.
И дома отец, выразив поначалу удивление, потом задумчиво молчал. Мать завздыхала, что-то про себя пришёптывая. Общее их мнение прочувствовалось без голосового сопровождения: что их сын просто бездельник, латрыга-хлыщь, дармоед на шее отца с матерью.
Друзей-приятелей да и просто знакомых в этом городе не было никого. Выходил блуждать по близ расположенному скверику. Сидел там, покуривая, на лавочке, поневоле принимая позу роденовского мыслителя. Порою к нему, сидящему в такой позе, подходил кто-нибудь из местных мужичков и предлагал душевно: «С похмелья, друг? Пойдём пивка поищем…» То стайка проходивших мимо девушек начинала громко смеяться, стараясь этим обратить внимание несчастному влюблённому на скамейке, что любовь уходит и приходит вновь. Родители шушукались между собой, выясняя во взаимных упрёках – в чью родословную такой сын у них сподобился. «Ишь ты, писателем стать собрался. Лев Толстой, Чехов, Шолохов в их семье образовался. Вот не было позора перед миром…»
5.
…На завод какой-нибудь пойду, устроюсь. Неужто не смогу каким-нибудь слесарем-токарем. А в свободное время что-нибудь сочинять попробую. На вашей шее сидеть не собираюсь и со временем в общежитие переберусь…
Отец через своих бывших сослуживцев подобрал более-менее подходящее место для бывшего военно-морского офицера. В системе ДОСААФ имеется причаленный на пожизненный причал к берегу Москва-река списанный и приспособленный под клуб патриотического воспитания минный тральщик – туда требуется комендант-смотритель, он же – капитан, он же – боцман, он же – вся команда корабельная.
В самой большой каюте, на стенках-переборках которой развешаны фотографии героев войны с краткими текстами-описаниями их подвигов и сел писать в школьной тетрадке на двенадцать страниц. Разумеется, когда не проводились в этой каюте встречи пионеров с ветеранами. И когда зимой не нужно было сбивать намёрзшие на борта глыбы речного льда, и когда летом не нужно было отгонять метлой наплывший под борта разный городской мусор. Один раз с мусором даже утопленника течением прибило. Но милицию вызывать не стал, а багром отвёл полуразваливший труп на стремнину течения. Ярким впечатлением отразился в сознании вид того утопленника, что даже вставил описание растерзанного тела в один из своих четырёх рассказов, написанных за последние три месяца.
Про пиратов были те дебютные рассказы-баллады. Начиналась «четырехлогия» с истории про юнгу, сбежавшего с купеческой шхуны от злого хозяина в пираты. С массой батальных сцен, с острым сюжетом, с подробными портретными описаниями персонажей на половину страницы. Заканчивалась – о жизни старого пирата, поселившегося отшельником в старинном замке и ведущего в одиночестве борьбу со всякой нечистью, обитавшей в том замке, и с жадным графом, соседом по территории.
Самому понравилось, когда перечитал полученные от машинистки два машинописных экземпляра. Заранее уже были подготовлены почтовые конверты с выведенными аккуратно «штурманским почерком» адреса журналов. Из всех существующих в стране печатных органов в области художественной литературы выбрал те, которые публиковали что-то остросюжетное для оживления будней советского народа. В один журнал отправил все четыре рассказа бандеролью. В другие журналы отправил по одному рассказу.
И буквально со следующего дня наступило томительное ожидание отклика. Будто предвкушение приближающегося праздника, и даже мамаша заметила переменившееся настроение сына. «Ох, блажью страдаешь, – говорила она с неодобрением. – Надо тебе девушку подобрать хорошую и о женитьбе надо думать, семью заводить. Дети пойдут, забот куча станет – вся ерунда из башки и выветриться…»
Про девушек замечено было в точку. Чувствовалось их долгое отсутствие в личной жизни: год с лишним монашеского воздержания – и при сочинении пиратских баллад в сценах пиратских кутежей с захваченными в плен юными миссионерками сложновато делалось достигать правдивости в деталях.
Записался в Историческую библиотеку и Ленинку. Старался всё свободное время проводить в читальном зале, в родительской квартире совсем не уединишься, даже в выделенном для него чуланчике. И мать всё чаще, заметив туманный взгляд сына, заводила разговоры о женитьбе, и отец при таких разговорных темах отрывал глаза от «Красной звезды» и задумывался, как полководец перед планом военной операции.
Томительное ожидание ответов из редакций постепенно сменялось раздражением: что ж им там, литературоведам, двух месяцев мало, чтобы отозваться восхищением перед автором – автор же страдает и нервничает.
6.
На своём, покачивающемся на речной волне минном тральщике, иногда доводилось встречать замечательных людей. Из тех, кого районный военкомат подбирал для передачи пионерам любви к родине и готовности к подвигам. После официальной части предусматривалась неофициальная часть на специально выделенные деньги, в качестве стимула для ветеранов. Накрывался стол в кубрике для скромной пирушки.
Ветераны, сняв пиджаки, звенящие медалями, после первых ста грамм переставали вещать торжественными голосами радиодикторов про упоение в бою и про знамя над рейхстагом. Хрипя и матерясь, вдаряли кулаками в переборку кубрика или по столу с раскрытыми консервными банками, кричали наперебой, внушали какую-то истину друг другу или кому-то отсутствующему про марш-броски по полю, на котором из-под снега на мартовской раскисшей грязи трупы вперемежку, размолоченные прошедшими впереди танками. Всё в кучу – немцы и советские, мясо кости, зубы, каски, шинели… Про боевых командиров, что за возможность отличиться перед вышестоящим начальством бросали в атаку на верную смерть подчинённые им роты, батальоны, полки… Мерзость и подлость – любая война и те, сидящие на самом верху, для собственных капризных прихотей губят свои народы…
Иногда и из своего кармана добавлял к официальной банкетной сумме капитан-смотритель тральщика и сам бежал в ночной гастроном за умиротворяющей дозой для растрогавшихся ветаранов.
– В субботу вечером пойдём к одной моей знакомой на день рождения, – таинственно сообщила мама. – У неё дочка-студентка на выданье.
Семья московских мещан с патефоном на тумбочке, накрытой кружевной салфеткой. Папа – начальник цеха на каком-то заводе. Мама – какой-то специалист-товаровед на торговой базе. Дочка – с симпатичной мордашкой, в розовом полупрозрачном платьице: на первый взгляд то ли природную застенчивость скрывает нарочитой дерзостью, то ли глубинную капризность маскирует, изображая наивную девочку.
Танцевали под патефон. Причёска в стиле американских киноактрис короткая до оголённых ключиц постоянно мешала, как бы невзначай коснуться губами ушка партнёрши. Манёвр отработан до тонкости в годы курсантской молодости и в холостые офицерские: сопротивление бесполезно.
Дочка и не думала сопротивляться. Она заканчивала педагогический институт и судя по коротким репликам, собралась делать карьеру в общественной деятельности. Мамы смотрели на парочку благосклонными взглядами.
Пришёл ответ из журнала, из того, куда отправлялся весь цикл про пиратов, все четыре рассказа. Написано в ответе холодно и надменно:
«Изложенная Вами тема редакцию не заинтересовала и вряд ли заинтересует современного читателя. Советуем автору искать героизм и романтику в современной жизни»
С небольшими интервалами пришли ответы и из других журналов.
«…Автор смутно представляет законы литературы… Слог коряв, язык беден. Традиция… композиция… тенденция в идее…»
«… Фальшивые идеалы буржуазного общества…Пагубное влияние на подрастающее поколение… Достойные осуждения ложные представления о чести и доблести…»
«…Заметно, что автор ещё достаточно молод и смутно представляет задачи, стоящие перед литературой в современный период. Можем предложить тему – напишите в жанре рассказа о каком-нибудь подвиге, совершённом, например, вашими бабушками и дедушками…»
Надо же, а мальчишкам на угольном ящике – нравилось… про фальшивые буржуазные идеалы.
А рукописи не возвращались и черновики были разорваны и пришпилены давно на гвоздик во двором туалете. Туда им и дорога, по мнению литературных специалистов.
До свадьбы оставалось два месяца согласно графику в районном ЗАГСе. Догулялись по ночам по улицам столицы в те дни, когда родители не уезжали на дачу. А когда уезжали родители, то по улицам не гуляли – и беременность наступила закономерным образом. Об этом первым делом невестой было сообщено маме, а затем уже оповестили жениха.
– Анатолий, ты рад?
Расслабился – была самокритическая мысль – от долгого воздержания, попал в засаду, не до писанины теперь будет.
Родители с обеих брачующихся сторон выразили чувство глубокого удовлетворения. Праздничный стол накрыли на квартире невесты: у них было три комнаты и одну комнату уже переоборудовали под супружескую опочивальню, естественно, с пуховой периной и кучей подушек. Туда и переехал, чувствуя себя предателем самого себя и своей жизненной дороги. В чуланчике у родителей ещё можно было уединиться и задуматься над возникающей мыслительной абстракцией, а потом попытаться оформить возникшее материально на бумаге. Но в семейном гнёздышке, в той бодрой атмосфере под музыку с утра из репродуктора до сочинительства не доходили ни мозги, ни руки.
И появлялись мысли, что внешние обстоятельства очередной раз, как злая колдунья из сказки, пытаются тебя заворожить, запутать дорогу, завести в дебри обывательского уюта, отнять ту природную энергию, с которой родился на белый свет. И вздыхаешь, как будто уже сдался колдунье, и не помчится лихо по гребням волн твой катер, нагруженный перинами и подушками. Но не было мыслей раскрыть жене свои литературные мечтания: однозначно, что подобное признание будет равносильно предъявлению медицинской справки о врождённом тяжёлом заболевании.
Сидел допоздна на тральщике, писал что-то, сам себе не представляя ни сюжета, ни жанра, ни даже названия текста. Постепенно оседала в душе обида-муть, взбаламученная ответами из журналов. Хотелось сочинить что-нибудь такое – не про пиратов, нет. Про современность – но с тем же смыслом, с той же сюжетной идеей. Вот поёт же молодёжь сейчас песенку про бригантину, что в дальнем синем море поднимает паруса. И Окуджава сделался популярен своими песнями, под которые строем не шагают, а вызывают романтическое томление в груди.
От таких размышлений бессонница нападала, аппетит пропадал. Ночью ворочался на перине, выходил курить на балкон по пять раз за ночь. Жена ворчала, а её родители смотрели подозрительно.
Мещанскому семейству, чтобы объяснить и долгие задержки вне дома, и хождение в библиотеки пришлось объяснить, соврав по-мальчишески наивно, что, мол, диссертацию пишет по военно-морским наукам. Тесть хмыкнул и сказал «ого», тёща посмотрела подозрительно с недоверием, а жена на последнем месяце беременности, с чего-то нервно расплакалась.
Ночами, в бессоннице пришёл к выводу, что надо писать роман. В коротких рассказах жертвуется сюжет, в романе же тот же сюжет можно развить масштабно, присовокупив массу персонажей второстепенного плана, создать между ними перипетия-конфликты, ответвляющиеся местами от главной линии, а потом опять туда возвращающиеся. Пиши и пиши себе, насколько фантазии и жизненного опыта хватит.
Роман начался писаться шустро. При каждом свободном моменте времени усаживался за тетрадку. Задумывался роман про молодого мичмана, ещё с дореволюционных времён, про подпольную борьбу с царским режимом. Старался, чтобы главный герой не выглядел одиноким пиратом, а действовал в своих авантюрах с опорой на программу партии и указания старших мудрых товарищей. Перечитывая очередную законченную главу, сверялся с критическими постулатами, публикуемых в газетах: всё ли получилось в соответствии с позициями социалистического реализма?
Не было рядом человека, понимающего в литературных вопросах, сведущего в тех хитростях литературного ремесла и умеющего подсказать, как сделать, чтобы слова вставлялись в строчку, точно патроны в обойму со звуком «щёлк», чтобы строчки сливались в звучащую мелодию без потери интонации между ними. Чтобы персонажи дышали жизнью, а не выглядели картонными фигурками, говорящими бумажными словами.
7.
Дочка родилась – и роман зачах в своём развитии на второй главе, будто росток фруктовый, залитый под корни кипятком. Порою, по пути в семейное гнёздышко, заходил в народную пивную и там, в чаду, выстояв шумную очередь к чёрной бочке с сиплым насосом, качающим пенное пиво, наблюдал людскую гущу. Тот народ, для которого всеобъемлющая государственная сила готовила счастье коммунизма. При почившем грозном вожде тоже строили светлое будущее, но, оказалось, не в ту сторону строили, большие просчёты в строительных чертежах допустили. Признали ошибки – и пошли в ту же сторону, но другим путём.
Народ в чаду пивнухи больше напоминал команду на пиратской шхуне. Не просматривался на его лицах интерес к строительству коммунизма. У каждого за редким исключением в кармане пиджака или ватника заначены унесённые с рабочего места горсть гвоздей или кусок мыла. Рядом с пивной располагалась знаменитая фабрика «Свобода», и многие зашедшие завсегдатаи пахли разнообразно парфюмерными ароматами. Мужики с ближнего хлебозавода добавляли в пивную кружку утыренную фруктовую эссенцию – гомырку и этим запахом перешибали даже вонь от работяг с кожевенной фабрики. Пахло ещё селёдкой и мокрыми сапогами.
«Наверное, нельзя писать про то, как пахнет народ, – думалось Анатолию за столиком пивнухи. – Такое – ещё буржуазнее, чем про пиратов…»
Жена, находившаяся после родов в академическом отпуске, вовсю попала под влияние пропаганды своих погрязших в мещанстве родителей. В истерике и в байковом халате, заляпанном спереди манной кашей, а снутри грудным молоком заявила, встав руки в боки:
– А ты думаешь семью обеспечивать? Или дальше предполагаешь в семью крохи своей зарплаты?.. На деньги родителей существуем! Или я с Сонечкой – или твоя эта самая диссертация…