Вероника Фёдоровна подняла голову и произнесла как проквакала: «Да уж, да уж». Павел Петрович поёрзал на стуле, почмокал губами, похмыкал и сказал осуждающе:
– Ты у нас, Тань, прямо, как Клеопатра какая. До старости лет один секс на уме.
После этих слов щёки у Татьяны густо покраснели, глаза потемнели и сузились. Она порывисто вскочила и, стукнувшись по пути бедром об угол стола, выбежала в коридор.
Оставшиеся в кабинете молчаливо переглянулись.
– Ну зачем вы так, Павел Петрович?– с упрёком сказала Света.
– А что я? – начальник растерянно пожал плечами. – Что я такого обидного сказал? Никак в толк не возьму.
– Клеопатрой обозвали, – объяснила Вероника Фёдоровна, надевая очки, как всегда она делала в критических ситуациях.
– Ну и правильно. Клеопатра – она и есть Клеопатра.
– Вы сказали, что она – старуха. Жалостливым голосом вступилась Света. – Для женщины её лет – это ужасное оскорбление. Вы поступили очень жестоко, Павел Петрович… Тем более, что у вас с ней… то есть у вас к ней… – Света замялась. – Ну, короче, у вас с Татьяной были… интимные отношения.
– Что-о! – взревел Павел Петрович, превратившись из «чебурашки» в разбуженного в берлоге медведя. Он хлопнул ладонью по крышке стола. – Ты понимаешь! Обо мне такое говорить? Ах, ты подлая какая!..
Света, залившись пунцовым цветом, демонстративно зажала пальцами уши. Павел Петрович орал, а Света хладнокровно делала вид, что ничего не слышит. Но тут она поймала на себе упрекающий взгляд Вероники Фёдоровны, поняла, что означает этот взгляд, поняла, что начальник есть начальник, работа есть работа и другой пока не предвидится.
Придавая голосу извиняющиеся интонации, сказала:
– Вы не думайте, Павел Петрович, что я об этом от кого-то что-то слышала. Дело не в сплетнях, просто это выразительно светится в ваших глазах.
– Что светиться! – рыкнул Павел Петрович. – Сплетни это!
– Ну, просто видно по вашим глазам, что вы неравнодушны к Татьяне. К её нескладной женской судьбе. Просто у вас, наверное, такая добрая душа. А я такой человек прямой – что на уме, то и на языке.
– Больше надо на уме держать, – с затухающим бухтеньем проговорил Павел Петрович. – А то можно до такого договориться… Я ко всем – с добрым сердцем. Что ж, значит, у меня со всеми интимные отношения? Даёшь ты…
В кабинет быстрым шагом вошла Татьяна, будто она специально дожидалась за дверью минуты примирения.
– Ой, что вы сидите, – с радостью на лице воскликнула она. – В буфет сардельки завезли. Я очередь заняла, пойдёмте быстрее. Хорошие сардельки.
–Ну вот, что я вам говорила, – хмыкнула Вероника Фёдоровна. – С нашей Танюхи всё – как с гуся вода… Какие сардельки – то, говяжьи?
* * *
Под Новый год Татьяна заболела. Что-то там внутри, по женской части. Её положили в больницу и она ежедневно звонила оттуда, хныкающим голосом упрекала сослуживцев, что «ко всем ходят, а к ней никто не ходит».
– Что, и Серёжка не ходит? – удивлялась Вероника Фёдоровна. – И Витька твой?.. Ну, дорогуша, а нам некогда. У нас дети, мужья, семья. Сама виновата – вот она, твоя кошачья жизнь сказывается… Да, кошачья! Сама знаешь, почему… Ну, ладно, ладно, заглянем как-нибудь, не все же свои добрые чувства по очередям растрепали. Что тебе принести?.. Какого пива, дура! Тебе витамины нужны, сколько кровищи потеряла. Вон голосок стал-то, как у полудохлой овечки… Эх, Танька, Танька. – Вероника Фёдоровна положила трубку и покачала головой. – Как живёт, дурища. Совершенно без ума, на одних чувствах.
– Да, да, – высказался Павел Петрович. – В Татьяне ярко выражено женское начало. И дальше этого начала её психология не развивается. Её развитие замерло на примитивно-чувственном уровне.
– По вашему получается, – фыркнула Света, – что Татьяна наша – просто симпатичная человекообразная обезьянка?
– В общем-то так, где-то на этом уровне… – Павел Петрович, когда начинал говорить умно, имел привычку надувать щёки и выпячивать грудь, будто выступая с трибуны торжественного собрания. – У простой обезьяны есть брачный период, а у Татьяны этот период круглогодичный и сплошь всю жизнь. И никаких обязательств, никакого супружеского долга, никакого материнского инстинкта. Вся суч-щность нашей Татьяны заключается в одном – единственном, – Павел Петрович поднял указательный палец, поросший короткой чёрной щетинкой, – но гипертрофированном качестве женской натуры.
– Да уж, это точно – поддакнула Вероника Фёдоровна.
– А-а, глупости, – не согласилась Света. – Обыкновенная женщина, добрая, ласковая, чувственная… Ну, и немножко глупая. И несчастная в своей судьбе, как и многие другие.
– Ну уж, – несогласно буркнул Вероник Фёдоровна. – Танька себя несчастной не считает. Куда там. Скорее, она тебя невезухой назовёт, потому что до двадцати шести лет всё пры- ы-нца дожидаешься. У Таньки к этим годам пры-ы-нцы шли, как через заводскую проходную к началу смены.
Павел Петрович крякнул и заёрзал на стуле.
– Вот ведь морока с женским контингентом. Опять все сроки отчёта пропустим. Давайте, товарищи женщины, не отвлекаться на посторонние вопросы.
За двадцать лет Татьяна так вписалась в интерьер и атмосферу производственного отдела, что без её коротко стриженной головы, простодушной болтовни по любому поводу, её айканья и ойканья ощущалась какая-то непривычная пустота. Во всех разговорах, будь то по служебной тематике или просто в общем житейском, не хватало её мнения – самого наивного, неквалифицированного, по сравнению с которым остальные чувствовали себя мудрецами и специалистами.
Что там говорить, скучал коллектив без Татьяны и, когда она после больницы явилась на работу, ей душевно обрадовались. Стали расспрашивать: что – и как?
Татьяна сказала, что «ужас», у неё теперь кошмарный шрам на животе и «мужикам теперь это не понравиться».
– Какие мужики! – возмущённо ахнула Вероника Фёдоровна. – Таньк, ты посмотри на себя, на кого ты стала похожая. Худющая, вся синяя, волосишки – торчком… А всё про мужиков.
– С ума сошла! – тоже ахнула Света, прижав ладони к щекам. – Тебе полгода нельзя никого к себе не подпускать. Ты что – такая операция. Не вздумай!
Павел Петрович закрякал и закачал головой.
– Да-а, – сказала Татьяна грустно. – Меня врачи уже предупредили. А всё равно – Витька-гад куда-то смылся, пока я в больничке валялась. Всё своё забрал. Наверное – с концами…
– Ну и… – Вероника Фёдоровна выразилась неприлично, но в своём кругу это позволялось, – с твоим Витькой. Найдешь потом кого другого.
– Да-а, – надув губы, Татьяна сделала лицо, как у обиженного ребёнка. – Уже возраст не тот, чувствую. Раньше на меня никогда мужики не кричали, а сегодня в автобусе один дурак накричал. Старею, что ли, вправду.
– Что ж ты хочешь, подруга, вечно молодой оставаться? Это ж за какие святые поступки тебе такое благоденствие? – вдруг вскипела Вероника Фёдоровна, словно Татьянина молодость приближала её собственную старость. – Теперь всё! – сказала она категорично, – начнёшь стареть прямо на глазах. Свечкой таять… Каждое утро, глядя на себя в зеркало, рыдать будешь. Есть такой закон в женской природе – кому это постепенно, а кому – всё, бац, и сразу. Расплата за личную жизнь, называется. И в один миг, блямс-с – и ты чистая старуха: волосы седые, лицо в красных прожилках, на ногах вены вздулись, руки трясутся…
– Ой! Что вы такое говорите! – Татьяна в панике замахала на Веронику Фёдоровну. – Совсем меня запугать хотите сегодня.
– В самом деле, – заступилась Света, у которой тоже от таких предсказаний муражки побежали по коже. – Человек из больницы, ослабленный – а вы ему ещё больше состояние усугубляете. Вот уж, воистину – женская солидарность.
– Может быть, и нет, – повлажневшим голосом проговорила Татьяна. – Вот оклемаюсь после больницы, накоплю денег на новое платье, схожу в парикмахерскую – вы ещё сами скажите: посмотрите, какая у нас Танька хорошенькая.
– Ду-у-ра! – Вероника Фёдоровна аж подскочила на стуле. – Когда я тебе такие слова говорила? Десять лет тому назад?
* * *
Короче говоря, коллектив отдела снова заработал в полном комплекте. В чём-то и как-то это сказалось, наверное, на общей производительности труда, потому что через месяц управление вдруг выполнило план, который всем всегда казался недостижимым, как линия горизонта. И, разумеется, сотрудникам управления выдали премию пропорционально должностному окладу.
Отойдя от зарешёченного окошка кассы, Татьяна в радостно порыве поцеловала тоненькую пачечку трояков, потом свернула их в рулончик и спрятала на груди, куда обычно женщины прячут самое ценное и не очень габаритное.
– Ой, сколько я всего накуплю, – уже вернувшись в отдел, Татьяна размахнула в мечтательном восторге руки и сладко прижмурила глаза. – Магнитофон мне надо – раз, новое платье – два, зимнее пальто – три.
– Сколько ж тебе премии выдали? Сорок два рубля? А то уж мне показалось, что две тысячи… Столько всего накупить собралась.
– Ну, не всё сразу. Хоть что-нибудь одно, – не теряя ощущения счастья, объяснила Татьяна. – И то как хорошо.
– В первую очередь платье купи, – посоветовала Света.
– Ты думаешь? – Татьяна погладила рукава своего коричневого платьишка, потеребила материал, истёршийся на локтях до просвечиванья, и вздохнула. – А я хотела магнитофон.
– Вот теперь и я готова на тебя заорать, – с жалостным видом сказала Света. – Какой магнитофон! Та-а-нь!
– Ну, как же без магнитофона? Вам хорошо, у вас есть. А мне, знаете, как без музыки скучно. Так по вечерам одиноко бывает. Даже плакать хочется, – шёпотом, как тайну, произнесла Татьяна.
* * *
Прямо на глазах, как по колдовскому наговору, как забытый без полива комнатный цветок, Татьяна и в самом деле начала блекнуть, дурнеть, спала с тела и сделалась беспричинно плаксивой. На висках у неё гусиными лапками собрались морщинки, кожа на лице сально блестела, волосы, наоборот, потускнели и свалялись, как вата.
И хотя наступил апрель, расцветала весна, так любимое Татьяной время года, сама она напоминала ноябрьский скверик за её окном – грустный и жалкий под холодным дождём.
Мужчины управления уже не приставали к ней в коридоре с шуточками и не лезли оказывать знаки внимания, входя в технический отдел. Напротив, грубили, когда Татьяна по общественной нагрузке просила приобретать марки общества охраны памятников старины.
И Павел Петрович – начальник строгий, но заботливый – вдруг перестал принимать близко к сердцу её панические междометия, раздражался злобно на малейшие Татьяны промашки и даже пригрозил один раз поставить вопрос на аттестационной комиссии о профессиональной пригодности Татьяны занимаемой должности. Как будто занимаемая ею должность необходимо требовала смазливой мордашки.
Конечно, в такой обстановке душа, привыкшая к любви и вниманию, сжималась в клубок от резкой смены сезона жизни.
– Я всё думаю, думаю, думаю – почему я такая несчастная, – как-то начала жаловаться Татьяна Светлане, единственному человеку, кто ещё внимал с сочувствием её охам и ахам. – И решила потом, что во всё виноват комсомол.
– Почему? – ахнула Света от такой логики.
– Потому что, если бы я не пошла вступать в комсомол, я бы не встретилась С Сашкой. – Татьяна загнула один палей на руке. – А не встреться я с Сашкой, может быть, никто другой меня бы не уговорил, – Татьяна загнула второй палец. – Сашка здорово умел уговаривать. Такой был болтун, прямо кошмар.
Все причины несчастной личной жизни уместились на пальцах двух рук. Однако фаталистически настроенная Света сказала, что судьбу не обманешь. И, не будь Сашки, был бы Яшка, или какой-нибудь Леопольд.
– Да-а? – надломленным голосом протянула Татьяна, всё ещё держа перед собой девять загнутых пальцев. – Помню, мама-покойница тоже что-то про судьбу говорила. Когда у меня пузо расти начало. А я дурочка была, ничего не понимала. Думала, вот подожду немного – и придёт ко мне моё счастье.
– Ждёшь, ждёшь… – с глубоким вздохом, точно заразившись от Татьяны, сказала Света, перебирая листки настольного календаря. – Будто стоишь в очереди за счастьем и не знаешь уверенно, хватит ли на твою долю кусочек.
– А что у нас без очередей достанешь. А во всем очередь, – хлюпнула носом Татьяна, сложила лодочкой ладони, ткнулась в ладони лицом и беззвучно заплакала.
* * *
На улицах города стаял снег, но деревья ещё не распускались. Было жарко и пыльно. Мобилизовав все свои материальные ресурсы, Татьяна прибарахлилась на весенний сезон и теперь приходила на работу в тёмно-зелёной шляпке с залихватски торчащим пёрышком, в жёлтом пальто-распашонке и белых кроссовках отечественного производства. Она старалась держать прямо спину, смотреть весело – но всё равно взгляд у неё получался какой-то виновато-заискивающий.
На субботник все служащие управления явились, как и было объявлено накуне, одетыми по-рабочему и полные трудового задора. Шум и гомон в коридорах, сквозняки от распахнутых настежь окон, гимны энтузиастов из настенных репродукторов создавали праздничную атмосферу коллективного труда.
Руководящий «треугольник» в костюмах, при галстуках, как крестным ходом, обходили отделы и сектора, поздравляли коллективы торжественно – но, непонятно, с чем. Исключая руководящий «треугольник», только Татьяна выделялась нерабочей формой одежды и, даже, с пришпиленным к платью «бантиком для особо важных случаев».
– У меня сегодня очень важный день – объясняла Татьяна, поблёскивая глазами, чего за ней давно не замечалось.
– Сегодня у всех важный день, – бурчал Павел Петрович. – Но все пришли без бантиков.
Глаза Вероники Фёдоровны и Светы намагниченными стрелками следили за чрезмерно возбуждёнными телодвижениями Татьяны. Та хотела казаться таинственной и почти целый час ничего не объясняла, а потом выпалила, точно новость международного значения:
– Глотов вернулся. Вчера пришёл вечером и очень-очень просил остаться. Чуть ли не на коленях стоял. – Объясняя, кто такой этот Глотов, Татьяна скороговоркой протараторила: – Был у меня в юности один офицерик, бегал за мной ещё при маме. Так вот, он теперь приехал из-за границы… Ну, и очень умолял оставить его на ночь… А я сказала «нет» – и всё.
– А потом всё-таки оставила, – твёрдо сказала Света, сузив глаза.
– Ага, – смущаясь, кивнула Татьяна. – Что-то жалко его стало.
Павел Петрович крякнул, Вероника Фёдоровна засмеялась каким-то нервным смехом, потом спросила:
– Правда, что ли, мужик из-за границы?.. Ну, так хватай его за воротник и тащи в загс, пока у него на тебя охотка не пропала. Чего ушами хлопаешь?
– Я не хлопаю. Сегодня и пойдём. – Татьяна разгладила бантик на груди, а затем вытащила из своей сумки мужскую сорочку и бутылку водки. Оказала всем как главное доказательство. – Вот, подарок, по такому случаю.
– Загс сегодня не работает, – капризно сказала Света и швырнула тряпку, которую держала в руках, в ведро с грязной водой.
– Глотов сказал, работает. Сегодня у всех субботник.
Подвязавшись фартуком, Татьяна плавными, вальсирующими движениями принялась намывать стенные панели. Погрузившись в свои мысли, сладостно жмурясь, точно котёнок у тёплой батареи, она водила направо-налево намыленной губкой и вдруг замурлыкала весёлый мотивчик. Остальной коллектив выглядел почему-то расстроенным.
– Ну, мне пора, – ровно в полдень объявила Татьяна, решительно снимая фартук. – сейчас Глотов пришлёпает.
– Ох, ты, – громко хмыкнул Павел Петрович, сметавший шваброй паутинки на углах кабинета. – Ну, что ж, иди с богом, – и он в задумчивости почесал волосатое ухо о черенок швабры.
– Счастливо тебе, – по-матерински серьёзно напутствовала Вероника Фёдоровна. – Может, и сладится у вас. Мужик-то обеспеченный.
– Не забудь на свадьбу пригласить! – с неестественной весёлостью крикнул Света вдогонку Татьяне.
Татьянины сослуживцы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, руководствуясь единым желанием, выстроились у окна наблюдать Татьяну, спешащую навстречу своему счастью.