Но заканчивалось второе от начала перемен десятилетие, а к лучшему не складывалось.
Постоянная нервотрепка на работе и послужила причиной болезни жены.
Возраст моей дорогой приближался к пятидесяти, и в этой связи не то чтобы найти работу по специальности, вообще найти более или менее приличную работу было из области фантастики. Но и продолжать трудиться там, где зарабатываешь от случая к случаю, а не выходят даже гроши, сделалось бессмысленным.
Вопрос об увольнении жены был решен на семейном совете одним из вечеров позднего апреля, и на следующий день она отнесла заявление.
Его подписали без разговоров − никому в руководстве системы не было до жены дела. Ни большой трудовой стаж, ни профессиональные заслуги, ни знания, ни опыт – ничего из этого уже давно не имело значения.
На четвертое мая жену пригласили в кадры, чтобы выдать ей трудовую книжку с отметкой об увольнении.
Православные тем временем отмечали пасхальные праздники. Мы − в их числе.
Ожидая получения трудовой книжки, по ночам жена рыдала в подушку.
Ее угнетало будущее без работы. Деятельная и всегда ищущая пути к самореализации, она страдала безмерно.
Семья финансово уже давно держалась лишь на мне. Моих доходов хватало ей на хлеб с маслом, но сбережений эти доходы не предусматривали.
Таким образом, об основании собственного бизнеса, который бы возглавила жена, разговора быть не могло.
Если же быть откровенным до конца, то заниматься каким-либо бизнесом − а любой их них отнимает все время – жена не смогла бы еще и по причинам, связанным с моими болячками. Для несведущих поясню: диабет постоянно “хочет кушать”, и при том требует специфической диеты. В диете, но несколько иной, нуждается также атеросклероз. А такой, как у меня − когда уже вшит шунт, − нуждается в ней, как легкие в кислороде.
Меню столовой моего предприятия этим диетам не соответствовало. Особенно, если не забывать, что их надо было приводить к единому знаменателю.
Вот и пришлось жене, подбирая соотношение обеих диет, взять на себя полную организацию моего питания. Уже почти два года минуло после моей операции, и все это время она готовила много и часто, чтобы я мог правильно питаться в течение всего времени суток.
Утром и вечером я ел дома, а с собой забирал два “вторых завтрака”, − так ненароком поименовал я содержимое двух пластиковых коробочек с крышечками, которые наполнял перед уходом на работу.
Можете представить, сколько часов проводила жена у плиты. И так − сутки за сутками, месяц за месяцем, год за годом.
Как мог я утешал свою родную женщину, рисуя ей восхитительные картины домашнего времяпрепровождения.
Она, к примеру, отоспится за всю жизнь. Забудет о тяготах общественного транспорта. Ее навсегда оставят волнения, связанные с былой работой, которые, на мой взгляд, граничили с человеческими возможностями. По крайней мере, я бы таких волнений не выдержал − ведь от усилий жены зависели свобода и судьбы людей.
Также я предрекал ей скорые приятные хлопоты по воспитанию щенков, незабываемые прогулки с ними по нашим бескрайним полям, неограниченный просмотр любимых ею кинолент и, само собой, сколь угодно долгое прочтение хороших книг. Много чего.
Не помогало. Глаза жены были полны страдания.
Четвертое мая – дата окончательного расставания ее с работой – приближалось неумолимо, а я так и не мог придумать, чем отвлечь свою любимую от горьких мыслей.
Глава вторая. Подарок Небес
В ночь с первого на второе мая жене приснился сон. Думать о нем можно было только как о пророческом. Но что он пророчил, выглядело загадкой.
Во сне жены тоже властвовал май. Молодая листва на деревьях слабо колыхалась в дуновениях нежаркого ветра. Мягко светило теплое солнце. Высоко в бездонной голубизне неба уныло парила одинокая птица.
Жена и сын находились на подворье ухоженного одноэтажного домовладения, которое, согласно сну, принадлежало нашей семье. По периметру участка бледно-розовыми и белыми соцветиями благоухали фруктовые деревья. Перед домом зеленела травой большая лужайка.
Домовладение было обнесено деревянным забором. Доски забора прилегали друг к другу неплотно, и сквозь щели просматривалось все вокруг.
Три стороны домовладения граничили с домовладениями соседними, а фасадом оно выходило на асфальтированную дорогу.
За ней, на насыпи, пролегала дорога железная, а у той виднелась остановочная площадка для электричек.
Очередная электричка как раз сделала остановку, и из нее вышел один единственный пассажир − сухопарый, дочерна загоревший мужичонка.
Неопределенного возраста, весь какой-то припыленный, он был одет в видавшие виды черные брюки и невзрачную клетчатую рубашку с коротким рукавом. Смотрелся мужичонка как селянин из районной глубинки, что подтверждала и большая плетеная корзина, которую он держал перед собой.
Жена и сын отчего-то заинтересовались этим селянином, стали за ним наблюдать и увидели, как подойдя к дороге, он вывалил содержимое корзины на дорожную обочину. На асфальте оказалась гора трепыхающихся сазанов, а поверх них распласталось неведомое существо, строением напоминавшее собаку, а головой – выдру. Везде на теле шерсть у него была полового окраса, правда, сильно поседевшая, а на ножках − очень тоненьких и очень длинных – серого. Худенькое, жалкого вида, оно смотрело на мир большими темными глазами, в которых застыла смертная тоска.
Неведомое существо безвольно подрагивало на горе из подскакивающих рыбин, но однажды приподняло голову и в бессилии уронило ее снова.
Оно, определенно, было больным, а к тому же страдало.
Понятное дело, сердце жены стало разрываться на части.
Она выскочила через калитку и кинулась прямиком через дорогу, а за ней увязался сын − тоже жалостливый, как мать.
Селянин, переминаясь с ноги на ногу, тем временем задумчиво разглядывал на асфальте недавнее содержимое своей корзины. Он как будто собирался торговать рыбой и не знал, куда бы для начала деть существо, что было сверху.
Задумчивость селянина прервала подлетевшая жена, которая схватила существо на руки и строго вопросила:
− Что Вы намерены делать с этим несчастным животным?
− Да возьмите его себе. − Тихо и просто прозвучал ответ.
− И возьму. – Жена не изменила строгого тона.
− Слава Богу, – на выдохе произнес селянин, и еще тише.
− Бери, мама, бери! − вставил свое слово сын, поглаживая костлявую спину седеющей животины, оказавшейся на материнских руках.
А животина меж тем тянулась головой к жене, и в ее огромных глазах трепетала мольба о помощи.
Моя добросердечная прижала эту голову к груди и, благодарно кивнув сыну за поддержку, поинтересовалась у селянина:
− Тогда хоть скажите, что за неземное создание у меня на руках?
Иссушенная солнцем, ветром и уподобившаяся пергаменту кожа на лице селянина пошла складками, и он улыбнулся жене, устремив на нее пронзающий взгляд.
Жена встретила этот взгляд требовательным своим. Тогда селянин резко подался к ней торсом и, приблизив лицо, прошептал:
− А это тебе от Божьей Матери.
Его слова расслышал сын.
Потрясенные, он и жена застыли в немой сцене.
Но на том не кончилось. В следующее мгновение селянин отпрянул назад, и по бокам от него, возникнув из воздуха, появились две взрослые русские псовые борзые. Это были веселый кобель, одетый в природный плащ нарядного, серого с половыми вкраплениями, окраса, и сука − с очень серьезным взглядом, в основном белая, но имеющая сбоку на туловище заметное пятно, походящее цветом на сияющее солнце. Помахивая длинными правилами с тонкой и свисающей волнистыми прядями шерстью, борзые кинулись к жене с сыном и затеяли носиться вокруг них, выказывая тем самым свою неописуемую радость.
Неожиданно сазаны с обочины исчезли, а селянин с пустой корзиной под мышкой очутился на железнодорожной насыпи перед проходящим мимо товарняком. Легко запрыгнув на одну из открытых его платформ, он был таков.
Борзые, проводив селянина глазами, растворились в воздухе, из которого возникли, но неведомого вида существо никуда не делось, и с ним жена и сын возвратились домой. Там они вымыли существо в ванной, и седина с него сошла, а в бывшем светло-желтом окрасе его шерсти проступил рыжий оттенок. Ножки существа, сплошь серые до купания, после него стали белыми. Безусловно, искупанное ”неизвестно что” осталось жить в нашем доме.
Православные продолжали справлять пасхальные праздники.
***
Поутру второго мая я, приготовившийся встретить праздничный денек как истинный диабетик: отварной куриной грудкой, кашкой на воде, овощным салатиком и жиденьким компотом из сухофруктов, − был осведомлен женой о ее сне.
Настроение вмиг испортилось, и желание есть пропало.
С борзыми из сна было яснее некуда: щенки родятся, прибудут в семью и сядут на мою шею. Но к мысли о них я привык, и эта часть сна особо меня не тронула.
А вот невиданная собака-выдра, которая являлась подарком Божьей Матери, вызвала большое волнение. Да и у кого не вызвала бы? Небесные Силы шутить не любят и подобные сны просто так не посылают. Если же Они чем-то одаривают, то выражают доверие, и от человека требуется доверие оправдать, безоглядно следуя Их заповедям и бережно храня принятые от Них дары. Ответственность это великая.
Дошедши мыслью до ответственности, я разволновался куда сильнее. Сахар моментально упал ниже нормы, и перед глазами поплыло.
Чтобы сахар нормализовать, я вынужден был поесть.
Проглотил свой завтрак безо всякого аппетита, и осознал, что в ближайшем времени количество нахлебников в семье возрастет не на два, а на три рта. Отсюда вытекало, что в дальнейшем, чтобы прокормить все семейство, мне предстояло трудиться еще усерднее.
Я осознал… и понял, что ничегошеньки со своим осознанием поделать не могу. От даров Божественных Особ не отказываются – тут уж никуда не денешься.
Но грешным делом стал надеяться, что в отношении третьего – неземного – рта сон не сбудется. Мало ли как – может же эта часть сна оказаться иносказательной!
Совсем упустил, что сновидение было не кому-нибудь, а моей жене. Она сама прямее некуда, и сны у нее такие же.
Сыну материн сон понравился. Сама жена была от него в восторге, и, как мне виделось, даже размечталась о необыкновенном небесном подарке. Впервые после принятого в семье решения об ее увольнении, она улыбалась, а в глазах ее плясали столь знакомые мне задорные и словно всеведущие искорки.
Однако к вечеру следующего дня настроение жены испортилось опять, и искорки погасли – наутро ей предстояло получить увольнительные документы.
Мы с сыном не находили себе места, не зная, как будем ее утешать, когда она вернется с теми документами домой.
***
Четвертого мая мне позвонили на работу по городскому телефону. Это была жена. Как и у большинства, у меня имеется мобильник, но на время работы я его отключаю, чтобы никто из домашних не мешал моему важному творческому труду, а больше мне на мобильник звонить некому. Жена знала номер моего рабочего телефона. Набирала она его редко, так как меж нами был уговор, что вызывать меня по нему можно лишь в экстренных случаях.
Взяв трубку, я был оглушен знакомым “алло, это ты?!”, и весь напрягся, стараясь предположить, что за экстренный случай толкнул позвонить мою радость. Последовавшее же ”у меня новость” заставило напрячься сильнее − жизнь сейчас такая, что новостей боишься, как огня.
Продолжив слушать, я стал представлять телефонную трубку раздувающейся, как шар, который вот-вот лопнет. Трубка не успевала передавать переполнявшее жену счастье.
Сама им захлебываясь, жена оповещала меня, что день сегодня бесподобный, что она благополучно уволилась, ощущает прелесть обретенной свободы и собирается посвятить себя семье, которую не мыслит без обожаемых ею борзых, а меня дома поджидает сюрприз.
При слове “сюрприз” в груди заскакал шарик, словно в ней заиграли в пинг-понг, а в голове кольнуло, как если бы по ней ракеткой от той игры пристукнули.
На мгновение мир померк.
Мгновение истекло, и я прокричал жене то, что почувствовал:
− Быстро говори, что за сюрприз, иначе до вечера мне не дожить!
В ответ раздалось:
− Я оформила увольнение и вышла на улицу. Вся такая потерянная и несчастная…
Уяснив, что быстро мне ничего не расскажут, я запасся терпением.
***
Жена покинула отдел кадров, села в автобус и поехала домой. Была как в тумане. По пути зачем-то сошла на три остановки раньше, возле местного рынка. Ноги сами вынесли ее из автобуса.
Уже оказавшись на тротуаре и недоумевающим взглядом проводив удаляющийся автобус, пришла к заключению, что ею движет провидение и тому угодно, чтобы перед возвращением домой она немного развеялась. А где же развеяться, как не на рынке?
Попасть в тот можно было, лишь миновав ряд с торговками, продающими живые цветы. Двигаясь мимо торговок, жена поравнялась с одной из них и возле нее увидела седеющую собаку, которая была измождена донельзя. Достаточно было мимолетного взгляда, чтобы оценить бедственное состояние животного. Но, невзирая ни на что, собака была красива необыкновенно. Поджарая; с короткой ровной шерсткой полового окраса по всему туловищу, хотя и значительно поседевшей; на тонких высоких серых ножках; с продолговатой и точеных форм головой; длинной узкой шеей. В общем, стройная, как лань, и очень на ту похожая.
Жена потупила глаза и по инерции сделала несколько шагов по направлению к рынку, а в голове ее промелькнула вереница мыслей, и все они были о собачке: “Тоже борзая. “Хортой” зовется. Выведена в России, как и порода русской псовой, но исторически позже. Сука. Экстерьер превосходный! Но почему она такая истощенная?! Все позвонки и ребра наружу. Кожа да кости. Форменный дистрофик! Ну уж нет!!! Сейчас же разберусь, кто довел это благородное животное до столь ужасающего состояния. Небось, муженек этой торговки − он и замордовал. “Охотник” так называемый. По полям гонял, а кормить не кормил. Изверг!!!”
Резко застопорив шаг, моя решительная женщина по-военному развернулась на носках и, стремительно приблизившись к торговке, атаковала ее грозным окриком:
− Чья собака?!
− Не знаю. Приблудилась ко мне и уже час стоит, − испуганно ответила женщина.
Сердце жены стиснуло жалостью, и она почувствовала, что не может оставить хортую. Та была в большой беде, и без срочной помощи ей оставалась неделя, не больше. Жена взяла хортую за ошейник – простенький, дешевый, потрепанный − и по его виду определила, что претерпел он множество дождей. Весь сморщился, местами потрескался. Она оглядела хортую уже вблизи и обнаружила, что та пустует. А пустовка в той стадии, когда, с учетом бездомного образа жизни, хортая уже может быть повязанной бродячими дворнягами, что нехорошо совсем. Про ее возраст сказать что-либо было трудно. На первый взгляд она не выглядела старой, но обилие седины в ее шерстном покрове указывало на обратное. При этом все шерстинки – и половые, и седые − осыпались на глазах. Немыслимое их количество подхватывалось каждым порывом майского ветра, разносилось по сторонам и массово оседало на черном брючном костюме жены, предназначенном на выход.
− Я ее забираю, − твердо сказала жена, и испросила у торговки веревку, дабы использовать в качестве поводка.
− Сейчас подыщем, − с готовностью откликнулась женщина и обратилась к картонному ящику у своих ног, в котором были припасенные аксессуары к букетам.
Извлекши из него ролик полиэтиленовой ленты для обвязки букетов, она отмотала пару метров и, обрезав ленту ножницами, передала жене со словами:
− Лента прочная. Держите!
Жена привязала один конец ленты к кольцу ошейника, на другом сделала петлю. Просунув в петлю кисть левой руки, жена с женщиной попрощалась и, обратившись к рынку спиной, повела хортую за собой к дороге.