— Ничего ты там не увидишь! — вмешался Хакобо. — Ты даже не представляешь, в каком печальном положении находится страна. Сплошная нищета.
— Все совсем не так, как вы рассказывали, да? — с иронией сказала Кларенс, вспомнив, какие картины мысленно нарисовала во время встречи с Хулией. — Ничего страшного. Реальность всегда превосходит выдумку.
Килиан нахмурился. Похоже, заметил в поведении племянницы несвойственную ей дерзость.
— Кларенс, — сказал он дружелюбно, но суховато, — не говори о том, чего не знаешь. Если тебе так хочется поехать, то поезжай и сделай собственные выводы, но не осуждай нас.
Кларенс не знала, что на это ответить. Не мог же дядя прочесть ее мысли? Чтобы снять повисшее напряжение, она обратилась к двоюродной сестре:
— Ну так что, составишь мне компанию?
Даниэла покачала головой.
— Жаль, что ты не сказала мне раньше! — посетовала она. — Сейчас я не могу уйти с работы на три недели. Но в конце концов, если ты влюбишься в Фернандо-По, — добавила она, — в следующий раз я поеду с тобой. Обещаю.
Должно быть, кузина воображает, будто бы нескольких недель достаточно, чтобы проникнуться к незнакомому месту теми же чувствами, что навсегда вросло в души их отцов. Но те провели на далёком острове долгие годы, она же едет туда совсем в другое время и при других обстоятельствах.
— Ох, даже не знаю, хватит ли мне этих недель, чтобы влюбиться... А впрочем, кто знает...
Вопрос так и повис в тишине, затянувшейся до конца ужина, однако молчание не могло заглушить звучащие в сознании обоих братьев громоподобные голоса, которые повторяли снова и снова:
«Ты знал, что рано или поздно этот день настанет, и вот он настал. Ты всегда знал, что так и будет. Это был лишь вопрос времени. Так решили духи. Ты ничего не можешь сделать. Ты всегда это знал...»
Нужно знать горы, чтобы понимать: в горах апрель — самый жестокий месяц.
На равнинах Святая неделя знаменует пробуждение природы после зимнего сна. Богиня земли просыпается и выходит из подземных глубин на свет. В горах же все не так. Там богиня будет спать ещё по меньшей мере месяц, прежде чем зазеленеют луга.
В апреле в горах ещё ничего не растёт, земля пустынна, а пейзаж уныл. Ни звука, ни движения; только ватная, бесформенная тишина окаменевшего пейзажа — верный признак близкой бури или метели. В апреле нужно неустанно глядеть вверх, на небо и горные пики, а не вниз, на пустынную землю, если хочешь найти что-то живое.
А в небе другие дело: туманы окутывают вершины гор, ползут вниз по склонам, словно живые, и целыми днями идут дожди. Вначале клочья тумана похожи на комки сахарной ваты, еле-еле ползущие под дуновением ветра; но постепенно разрастаются, заполняя долину тусклым сумеречным маревом, царящим в ней до тех пор, пока однажды вдруг не выглянет солнце; оно разгонит тучи, согреет землю и окончательно победит зиму. Подожди, тягостное уныние, скоро весна победит тебя окончательно и бесповоротно.
В этом году апрель выдался особенно дождливым: несколько недель перед тем стояло унылое, хоть и спокойное ненастье, нагоняя безнадёжную серую тоску. Однако в тот вечер, когда Кларенс объявила о предстоящем отъезде, деревья начали содрогаться под порывами нарастающего северного ветра, грозившего принести с собой дождь. Началось все с тихого шёпота, который все нарастал, пока, наконец, не превратился в неистовый рёв ветра, что срывал ставни и сквозняками прокрадывался под двери домов, подбираясь к самым ногам их обитателей.
В эту ночь перед Хакобо и Килианом с новой силой воспряли картины былых дней, которые они никогда не в силах были забыть, но заметно потускневшие со временем под покровом обманчивого покоя, неизменного спутника старости. Но достаточно было лишь нескольких слов, чтобы картины далёкой молодости вновь обрели жизнь, и все чувства былых десятилетий вновь пробудились, обжигая все той же болью незаживающей раны.
Ни один из них не мог представить, что простое стечение обстоятельств и любопытство Кларенс повернут колесо судьбы, и события пойдут совершенно по другому пути, что Кларенс станет орудием судьбы — капризной любительницы играть причинами и следствиями; в этой игре каждое событие имеет свои причины и влечёт за собой последствия.
В тот вечер, когда Кларенс объявила о предстоящей поездке, и листья за окном трепетали на ветру, несколько человек уснули в своих одиноких, а кое-кто и в супружеских постелях, и суровый северный ветер превратился в тёплый и влажный муссон.
II
Pantap salt water ( В море )
1953
— Идём, Килиан! Опоздаем на автобус!
Хакобо старался перекричать вой январской вьюги, отгребая старой лопатой снег от входной двери. Закончив, он поднял воротник пальто, надвинул на лоб шляпу, взял чемодан, повесил на плечо деревянные лыжи и пошёл вперёд, притоптывая, чтобы проложить тропинку, по которой им предстояло спуститься к выходу из деревни, а заодно, чтобы не замёрзли ноги на лютом январском морозе.
Он собрался уже снова окликнуть брата, когда услышал разговор на диалекте Пасолобино, доносившийся с каменной лестницы, ведущей во двор. Вскоре на улицу вышел Килиан в сопровождении их матери Марианы и сестры Каталины. Обе были закутаны в тяжёлые чёрные пальто из грубой шерсти, с закрывавшими волосы капюшонами, и опирались на деревянные посохи, чтобы не поскользнуться в сапогах из грубой потрескавшейся кожи, совсем не спасавших от холода.
Хакобо улыбнулся, увидев в руках у матери два свёртка в газете. Он не сомневался, что в каждом из них — кусок хлеба с ветчиной, которые она собрала в дорогу.
— Я пойду с тобой вперёд, Килиан, — сказала Каталина, беря его под руку.
— Конечно, — согласился брат, а потом мягко её упрекнул: — Но тебе следовало остаться дома, упрямица. С твоим кашлем не годится выходить на такой холод. Ты бледная, и губы у тебя посинели.
— Я не знаю, когда вас снова увижу! — всхлипнула она, пытаясь затолкать под капюшон непослушный тёмный локон. — И хочу хотя бы в последние минуты побыть с вами.
— Ну, как хочешь.
Хакобо обернулся, бросил прощальный взгляд на дом и вместе с сестрой зашагал по застывшим улицам. Снег, нападавший за несколько предыдущих дней, доходил до колен, а метель едва позволяла видеть на пару метров.
Килиан дождался, пока его мать, высокая крепкая женщина, поднимет воротник тяжёлого пальто, чтобы закрыть горло. Он воспользовался этими мгновениями, чтобы бросить последний взгляд на фасад дома, стараясь сохранить в памяти каждую его черту: водосточные трубы по углам, окна в рассохшихся от солнца деревянных рамах, толстые каменные стены, закрытые ставни с заржавевшими петлями, железные скобы на двери, закреплённые тяжёлыми гайками, резной крест, высеченный в камне над дверным проемом...
Его мать с уважением отнеслась к этим мгновениям молчания — ведь Киллиану нужно проститься с домом. Наблюдая за сыном, она почувствовала укол страха. Каково придётся ему в другом мире, что так сильно отличается от того, который он покидает?
Килиан не был похож на Хакобо. Да, он был таким же физически сильным и энергичным, но не обладал властным мужеством старшего брата. С детства Килиан выказывал чувствительность и особую деликатность, которая с возрастом укрылась под налётом любопытства и демонстративной грубоватости, в которой он пытался подражать брату. Мариана знала, насколько суровы тропики, и, хоть и не хотела ограничивать его тягу к знаниям, не могла справиться с беспокойством, охватившим ее, когда она узнала о решении сына.
— Ещё не поздно вернуться, — напомнила она.
Килиан решительно помотал головой.
— Не беспокойся, все будет хорошо.
Мариана кивнула, взяла его под руку, и они пошли по неглубоким следам, оставленным в снегу Хакобо и Каталиной. Из-за необычайно бурной метели приходилось наклонять головы, говорить громко и не глядя друг другу в лицо.
— В нашем доме не осталось мужчин, Килиан, — сказала Мариана. В голосе не было упрёка, одна лишь горечь. — Надеюсь, ваши усилия не пропадут втуне...
Килиан почти не мог говорить. Наступали трудные времена для его матери и юной сестры: две женщины, на которых свалилось все бремя управления поместьем в самых суровых условиях, учитывая, что с каждым днём здесь оставалось все меньше народа. Два или три года назад молодёжь начала уезжать в большие города в поисках работы и лучшей жизни, вдохновлённая сообщениями в газетах: «Эль нотисьеро», «Эль эральдо», «Ла нуэва Эспанья» и «ABC», которые получали, пусть и с опозданием на несколько дней, наиболее зажиточные соседи.
Читая статьи и публикации, можно было представить, какое будущее его ожидает в этом забытом прогрессом месте, без привычных удобств, которых ему уже не хватало, хотя он даже не успел отъехать от дома. Килиан боялся неизбежной минуты расставания. Впервые в жизни он так надолго расставался с домом и с матерью и теперь чувствовал, как все тревоги последних дней вдруг смерзлись в желудке в тяжёлый ком.
Он завидовал Хакобо, проворству и решительности, с какими он собирал багаж.
«Здешняя одежда там не пригодится, — говорил он, — так что, думаю, тебе стоит взять только то, в чем поедешь и в чем будешь возвращаться, а также выходной костюм. А кроме того, там все намного дешевле, и ты купишь все, что захочешь». Килиан несколько раз складывал и вынимал вещи — рубашки, брюки, трусы и носки, желая убедиться, что выбрал нужное. Он даже составил список вещей, среди которых были даже набор бритвенных лезвий «Пальма» и лосьон «Денди», и прикрепил к крышке чемодана с обратной стороны, чтобы при необходимости вспомнить, что у него есть.
Но конечно, как отец, так и брат неоднократно ездили в Африку и привыкли путешествовать. А Килиан ещё не привык, хотя всей душой стремился.
— Если бы это не было так далеко... — вздохнула Мариана, крепко сжав плечо сына.
Шесть тысяч километров и три недели — сейчас они казались вечностью — время и расстояние, разделяющие родные горы Килиана и многообещающее будущее. Все, кто едет в Африку, возвращаются оттуда в белых костюмах, с полными денег карманами. Благосостояние семей уехавших растёт как на дрожжах. Однако это была не единственная причина отъезда Килиана; в конце концов, доходы его отца и Хакобо более чем достаточны. В глубине его души всегда жила мечта однажды уехать, чтобы посмотреть мир, увидеть, чем он отличается от этих долин; но, стоило ему подумать, каким долгим будет путешествие, как его охватывало беспокойство.
— Деньги никогда не лишние, — в очередной раз ответил он. — В этих домах всегда требуется то одно, то другое, да ещё и жалованье пастухам, жнецам, каменщикам... А кроме того, вы же знаете: молодым в Пасолобино тесно.
Мариана прекрасно это знала и понимала, как никто другой. Ничто не изменилось с тех пор, как она и ее муж Антон уехали в Африку в 1918 году. Жизнь в деревне являла бесконечную возню со скотиной, полные навоза стойла, грязь, снег и холод. Возможно, они и не голодали, но не могли рассчитывать на большее, чем скромная жизнь с минимальным достатком. Климат в долине был весьма суровым, а жизнь здесь напрямую зависела от климата. Сады, поля, фермы и скот — если год выдавался неурожайным, страдало все.
Ее сыновья могли либо добывать пирит на рудниках, либо поступить в ученики к кузнецу, каменщику, кровельщику или плотнику, добавив свой заработок к семейному бюджету, основанному на разведении коров и овец. Килиан ничего не имел против скотоводства и чувствовал себя счастливым и свободным среди полей и лугов. Но он был ещё молод, и Мариана понимала, что он хочет узнать иную жизнь, чтобы набраться опыта. Она и сама прошла через это: несколько женщин долины получили возможность уехать в далёкие края, и она знала, что творится в головах молодых, пока с годами к ним не приходит опыт, порой оставляя незаживающие рубцы.
Порыв ветра с силой мотнул чемодан Килиана, словно желая толкнуть его назад. Они молча брели под завывания ветра по узкой улочке, ведущей на окраину деревни. Килиан порадовался, что простился с соседями накануне вечером, а вьюга вынудила их остаться дома. Двери и окна домов были наглухо закрыты, и вымершая деревня являла собой поистине нереальную картину.
В нескольких шагах впереди маячили фигуры Хакобо и Каталины; вчетвером они образовали шаткую шеренгу, бредущую по тропе, отделяющей последние дома деревни от пастбищ.
Мариана смотрела на троих детей, которые перебрасывались последними шутками, чтобы облегчить тоску расставания. Килиан и Хакобо были высокими, крепкими и привлекательными. Обоим приходилось наклоняться, чтобы поговорить с сестрой — хрупкой девушкой, которая никогда не отличалась крепким здоровьем. Но в дочери непостижимым образом сочетались весёлый характер Хакобо и терпение Килиана. Внезапно на Мариану накатила невыносимая тоска по мужу. Вот уже два года, как она не видела Антона. Уже целую вечность они не собирались все впятером. А теперь они с дочерью остаются одни. Ей невыносимо захотелось плакать, но она решила быть сильной, чему их и учила с детства. Истинные горцы не показывают на людях своих чувств, даже если эти люди — собственная семья.
Хакобо посмотрел на часы и сказал, что надо торопиться. Обняв сестру, он ущипнул ее за щеку. Затем подошёл к матери и церемонно расцеловал ее в обе щеки, нарочито весёлым голосом заверив, что вернётся, когда они меньше всего будут этого ждать.
— Позаботься о брате, — прошептала она.
Килиан обнял сестру и слегка отстранился, придержав за плечи, чтобы посмотреть в лицо. Ее подбородок задрожал, казалось, она вот-вот заплачет. Килиан снова обнял ее, а Хакобо нервно закашлялся и повторил, что они опоздают на автобус.
Килиан подошёл к матери, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы не передумать. Мариана крепко обняла его, и оба вздрогнули, с трудом сдерживая рыдания.
— Береги себя, сынок, береги себя, — прошептала она ему на ухо. Ее голос дрожал. — И возвращайся поскорей.
Килиан кивнул. Потом они с братом надели лыжи, поместили крепления над каблуками ботинок и закрепили их металлическими рычажками, расположенными чуть впереди мысков. Килиан сунул в карман свёрток с едой, подхватил чемодан и заскользил вслед за Хакобо, уже едва маячившим впереди на тропе, что спускалась вниз, к Себреану — самой большой в округе деревне, в восьми километрах от Пасолобино, где им предстояло сесть на автобус, идущий в город. Шоссе не доходило до Пасолобино — самой высокогорной деревни, раскинувшейся у подножия громадного скалистого хребта, царившего над долиной, так что зимой самым быстрым, удобным и практичным транспортом были лыжи, легко скользящие по снегу.
Немного спустившись, Килиан остановился, чтобы в последний раз увидеть контуры фигур матери и сестры, темнеющие на фоне серой массы домов и дымящихся труб.
Несмотря на холод, женщины долго смотрели им вслед, пока молодые люди не скрылись из виду.
Лишь тогда Мариана опустила голову, и слезы потекли по ее щекам. Каталина молча взяла ее под руку, и они тяжёлым медленным шагом направились к дому, окутанные снежными вихрями.
Когда они добрались до Сербеана, щеки их горели, руки окоченели от холода, а по спине от напряжения струился пот. Здесь они сменили сапоги на ботинки со шнурками, оставив сапоги вместе с лыжами в ближайшей гостинице возле автобусной остановки, где их должен был забрать один из кузенов и отвезти назад в Каса-Рабальтуэ.
Хакобо проворно вскарабкался по лестнице сзади автобуса, чтобы привязать чемоданы к хромированному багажнику на крыше. Затем оба брата заняли свои места сзади. Водитель завел двигатель и объявил, что через пять минут они отправляются. Автобус был почти пуст, потому что в такое время жители долины Пасолобино редко куда-то выбираются, но на пути он заполнялся, и последним желающим попасть в город уже идти пешком или тесниться на ступеньках справа от водителя.
Хакобо закрыл глаза, чтобы вздремнуть, с облегчением от того, что больше не нужно выносить жуткий холод — в автобусе было не жарко, но терпимо. А кроме того, ему не пришлось совершать первую часть путешествия верхом, как когда-то отец. Килиан, со своей стороны, разглядывал в окно однообразный пейзаж, поначалу исключительно белый, но потом внезапно сменившийся серыми скалами, когда они выехали через туннель и начали спускаться в долину.