Негры подчинились, подхватили чемоданы и направились вслед за белыми по крутой узкой тропинке, ведущей от мола к проспекту Альфонсо XIII , в том месте, где он выходит на площадь Испании.
— А ты знаешь, Килиан, что эта тропинка называется тропой лихорадки? — спросил Мануэль.
— Нет, я не знал. И почему ее?
— Потому что есть примета: каждый, кто по ней поднимется, непременно заболеет лихорадкой. Скоро ты в этом убедишься.
— Теперь-то ничего страшного, благодаря лекарствам, — вставил Хакобо, — но сто лет назад все, кто здесь проходил, умирали. Все. Верно, Мануэль? — Тот кивнул. — Вот почему отправляли одну экспедицию за другой. Этому невозможно было противостоять.
Килиан поежился. Он обрадовался, что родился в более цивилизованную эпоху.
— Сам я не видел, — произнёс Мануэль, — но говорили, что по этому крутому узкому склону много лет назад ходил поезд. Это правда, Антон?
— О да, — ответил Антон, пользуясь возможностью остановиться и передохнуть. — Я сам видел. Очень полезная штука для доставки грузов в порт. Железную дорогу начали строить в 1913 году, чтобы соединить Санта-Исабель и Сан-Карлос — городок на юго-западе. Но этот проект был заброшен двадцать пять лет назад, из-за постоянных поломок и огромных расходов на ремонт и обслуживание дороги в джунглях.
Килиан улыбнулся, представив игрушечный паровозик, крейсирующий по крошечному острову.
Тропинка, по которой они поднимались, и впрямь оказалась крутой, но при этом достаточно короткой для людей, привычных к горным дорогам. К тому же им не пришлось самим тащить тяжёлые чемоданы. Он заметил, что отец, которого он помнил сильным и гибким, теперь при малейшем усилии начинал задыхаться.
Они оставили позади стену, увитую плющом и местной лианой эгомбегомбе — из массы ее широких карминных, желтых и зелёных листьев выглядывали маленькие нежные белые цветочки — и поднялись ещё выше. Их глазам предстала большая площадь — естественная терраса, нависшую над берегом. Она была огорожена балюстрадой и украшена фонарями, стоящими через каждые несколько метров. Посреди площади, уставленной вазонами с цветами, высились несколько зданий в колониальном стиле, с боковыми галереями и двускатными крышами, чья красота прямо-таки поразила Килиана.
— Это католическая миссия, — принялся объяснять Хакобо. — А вон в том здании — «Каталонка». На первом этаже таверна, с которой ты скоро познакомишься. А вон то здание, на которое ты так пялишься, разинув рот — наш чудесный собор... Нет, — внезапно прервался он. — Лучше оставим осмотр достопримечательностей на потом, я тебе все покажу... Не волнуйся, у тебя ещё не раз будет случай побывать в Санта-Исабель.
Килиан ничего не сказал, поглощённый великолепным сочетанием буйной природы и гармонии лёгких построек, таких радостных, столь непохожих на угрюмые каменные дома Пасолобино. Его взгляд перекидывался с одного здания на другое, с человека на человека, с невыразительной одежды белых на пестрые разноцветные наряды местных жителей.
— А вон и наш Хосе! — возвестил Антон, взяв Килиана за локоть и направив по улице. — Ты смотри! Он взял новую машину. Ну и дела! Идём, идём скорее! Нужно вернуться на плантацию до ужина, чтобы познакомить тебя с управляющим.
Они подошли к стоявшему рядом с блестящим чёрным «мерседесом-220S» улыбающемуся мужчине, и отец представил его как Хосе, о котором он столько рассказывал во время своих приездов в Каса-Рабальтуэ.
— Ну вот, Хосе, это мой сын Килиан. Наконец-то ты познакомишься с ним лично. Не знаю, знаком ли ты с Мануэлем, но с этой минуты он будет нашим врачом.
Хосе поприветствовал их широкой улыбкой, показав великолепные зубы. У него была короткая, безупречно подстриженная седеющая бородка и столь же безупречный кастильский выговор, хоть и с несколько своеобразным акцентом, который становился особенно заметным, когда он произносил «р», грассируя на французский манер, или выговаривал некоторые слова, делая ударение на последнем слоге, что придавало его речи несколько прерывистый ритм.
— Добро пожаловать в Фернандо-По, масса, — трижды повторил он с поклоном, обращаясь сначала к Килиану, затем к Мануэлю и, наконец, к Хакобо. — Надеюсь, вы хорошо доехали. Багаж уже погружён, масса Антон. Можем ехать, когда скажете.
— Почему ты не взял «лендровер»? — спросил Антон.
— У него в последнюю минуту отвалилось колесо, и масса Гарус разрешил мне взять эту машину.
— Хорошенькое начало.
Изображая услужливого шофёра, Хакобо открыл заднюю дверцу, впуская Килиана и Мануэля.
— Эта роскошь — только для начальства, — пояснил он.
Остальные благодарно улыбнулись и устроились на сиденьях из светлой кожи.
— Папа, вы тоже садитесь назад, — распорядился Хакобо. — Хосе сядет впереди. Я поведу.
Хосе и Антон переглянулись.
— Даже не знаю, что по этому поводу скажет Гарус... — усомнился Антон.
— Ладно, поехали, — заявил Хакобо. — Не обязательно ему сообщать. В конце концов, когда мне ещё повезёт вести такую машину?
Хосе пожал плечами и направился к задней дверце машины.
Сидя между отцом и Мануэлем, Килиан имел возможность как следует рассмотреть Хосе. Он заметил, что его связывают с Антоном самые тёплые, даже дружеские отношения. Да и немудрено: они ведь столько времени знают друг друга! Очевидно, Хосе был на несколько лет моложе его отца. Хосе был из народа буби, к которому принадлежала большая часть островитян, и работал бригадиром сушильщиков, что было довольно странно, поскольку эту должность обычно занимали белые. Более тяжёлую работу выполняли нигерийцы-брасерос, которые, по большей части, были уроженцами нигерийского города Калабар.
Антон рассказывал, что, когда приехал сюда в первый раз, Хосе приставили к нему как боя — так здесь называли молодых слуг, которые стирали белым одежду и убирали их жилища. У каждого белого был свой бой — так что Килиану тоже кого-нибудь дадут — а семейные пары могли иметь и больше, чтобы нянчить детей.
Через много лет Антон сумел убедить управляющего плантацией, что Хосе трудолюбив и хорошо понимает брасерос, а значит, может присматривать за работой в сушильнях, самой важной частью в производстве какао. Со временем сеньор Гарус вынужден был признать, что не все буби или другие коренные жители острова ленивы, как полагали колонизаторы.
Они ехали по прямым и симметричным улицам Санта-Исабель с похожими белыми зданиями. Оставили позади пешеходов в кричащих нарядах, придающих городу веселый, летний и кокетливый вид, и оказались на пыльной дороге, по обочинам которой росли молодые деревья, что со временем превратятся в пышные и густые рощи какао-деревьев.
— Скоро все сами увидите, масса, — сказал Хосе, глядя в зеркало заднего вида. — На равнине здесь сплошь какао и пальмы. На склонах горы, в пятистах метрах над уровнем моря — посадки кофе. А ещё выше — бананы и абака.
Килиан кивал в ответ на объяснения Хосе, а тот явно был рад снова описать маршрут, как, вероятно, уже делал когда-то, сначала с Антоном, потом с Хакобо. Те в это время молча созерцали пейзаж, открыв окна, чтобы впустить немного воздуха и освежиться, хотя это было непросто.
Они проехали пять или шесть километров, когда Мануэль указал Килиану вперёд, через лобовое стекло.
Килиан посмотрел — и восхищённо ахнул. Несколько секунд ему казалось, что из-за усталости и тревог последних недель он сошёл с ума, и теперь у него начались видения. Прямо перед ними огромный дорожный знак возвещал, что они въезжают... в Сарагосу! Но Килиан тут же сообразил, что это всего лишь название ближайшей к плантации деревушки.
— Это дерево посадил предок нынешних владельцев Сампаки, — пояснил Антон, когда они проезжали мимо дерева высотой метров двадцать перед одним из зданий. — Его звали дон Мариано Моро.
Килиан, знавший эту историю, кивнул, все ещё не веря, что видит своими глазами то, о чем столько слышал.
— Да, Килиан, он родился неподалёку от Пасолобино. И вон ту церковь построил тоже он.
Мануэль прикинул в уме. Это было больше пятидесяти лет назад.
— Вы были с ним знакомы? — спросил он.
— Нет, не был. Когда я впервые сюда приехал, он уже умер от какой-то тропической болезни. Но многие ещё помнили, какой это был работящий, честный и разумный человек.
— Как и все горцы, — заявил Хакобо, повернувшись к Мануэлю.
Тот скептически поднял брови.
— А кто унаследовал плантацию? Его сыновья?
— Нет, — ответил Антон. — У него не было детей. Дело продолжили его племянники, и плантация до сих пор находится в руках этой семьи. Той самой, что оформила в Сарагосе документы для тебя и Килиана; то есть, я хочу сказать, те люди — тоже потомки дона Мариано. Но пожелал приехать сюда и лично заняться плантацией только один из них — Лоренсо Гарус, управляющий и владелец.
Деревушка, застроенная небольшими бараками, оказалась такой маленькой, что они за считанные секунды добрались до поста Территориальной гвардии. Хакобо остановил машину возле двух постовых с винтовками в руках, которые тут же разбудили третьего, рослого и здоровенного, по имени Максимиано. Тот с угрюмым видом направился к машине, пока остальные любезно приветствовали новых белых и благодарили Хосе за последнюю поставку. Килиану совсем не понравилась изрытая оспой физиономия Максимиано. Тот ничего не сказал, лишь наклонился, чтобы вытащить из машины один ящик, и ушёл.
— Это ещё что за тип? — спросил Хакобо, снова садясь за руль.
— Не знаю, — ответил отец. — Полагаю, он с другого поста. Они иногда меняются.
— Перед тем, как войти в поместье, запомни первый урок, Килиан, — пояснил Хакобо. — Постарайся, чтобы охранникам регулярно перепадали презенты — например, табак или выпивка, да хоть бы и яйца. Чем они довольнее, тем быстрее являются, когда зовёшь.
Антон с ним согласился.
— Как правило, проблем не бывает, но как знать... Когда-то давно, сразу на нескольких плантациях, взбунтовались брасерос, которых не устраивали условия договора. К счастью, вмешалась Территориальная гвардия. — От этих слов Килиан нервно вздрогнул. — Но не волнуйся, это было много лет назад. Сейчас они живут не так плохо, чтобы бунтовать. И кстати, одна из функций белых людей — не допускать конфликтов между цветными. Так что учись.
Хакобо сбавил скорость, возвестив гудком о прибытии.
Санта-Исабель произвела на Килиана глубокое впечатление, но при виде плантации Сампака у него перехватило дыхание.
Пейзаж совершенно изменился; городские улицы и километры посадок какао сменились высоким туннелем над красноватой грунтовой дорогой, образованным огромными величественными пальмами, устремившими в небо верхушки, как будто стремясь закрыть солнце. С каждым метром дороги, с каждой парой пальм, остававшейся позади, с причудливой игрой света и тени, его любопытство все больше вытеснялось лёгкой тревогой. Что ждёт его за этим тёмным влажным туннелем, которому не видно конца? Килиану вдруг показалось, что он не едет по царственному и таинственному коридору, а все больше углубляется в тёмную пещеру, словно влекомый какой-то необоримой силой, а внутренний голос нашептывал, что, выйдя наружу по другую сторону коридора, он уже никогда не будет прежним.
Тогда он не мог этого знать, но много лет спустя ему доведётся сажать новые пальмы на этой дороге, которая станет мистической эмблемой не только самой выдающейся плантации острова, но и той нитью, что неразрывно свяжет его с этой страной. А в тот момент все его чувства можно было описать двумя словами: подлинность и великолепие. Это было лишь преддверие плантации, раскинувшейся на девятьсот гектаров вокруг.
Наконец, Хакобо остановил машину, чтобы поприветствовать низенького толстяка с седыми курчавыми волосами, который подметал лестницу на второй этаж.
— Как дела, Йеремиас? — спросил Хакобо, выглядывая в окно. — You get plenty hen?
— Plenty hen, massa! Много кур! — с улыбкой ответил тот. — Уж чего-чего, а яиц здесь всегда хватает. С возвращением!
— Йеремиас в одиночку управляется с кучей дел, — объяснил Хакобо Килиану и Мануэлю. — Он и привратник, и ночной сторож, и будит нас по утрам, и привозит хлеб... Да ещё и присматривает за курятником и даёт наставления садовнику! — Он снова повернулся к толстяку: — Эй, wachimán! — крикнул он. — Запомни этих людей: мы частенько будем возвращаться за полночь!
Йеремиас кивнул и приветливо помахал рукой, пока машина черепашьим шагом пробиралась меж кур и коз. С этой минуты Хосе и Хакобо стали по очереди наставлять Килиана и Мануэля, стараясь вложить им в голову основные понятия и правила поведения во вселенной, куда они собирались внедриться.
Между тем, перед ними открылся главный двор, который, как и плантация, назывался Сампака. Во дворе стояли два бассейна: один — для рабочих, другой — для хозяев и служащих; иными словами, один — для негров, другой — для белых. Килиан решил, что у него нет другого выхода, кроме как научиться плавать. На плантации, через которую протекала речка с тем же названием, Сампака, были ещё два двора. Один из них назывался Якато, что означает африканскую разновидность баклажана, больше похожую на помидор; а другой — Апсайд, что значит «верхний», и на англо-африканском диалекте это произносилось как «Обсай».
Из трёх дворов здесь было больше всего построек — это не считая складов, гаражей и девяти сушилен для какао. Здесь размешались жилища более пятисот брасерос с семьями, плотницкая мастерская, часовня и даже маленькая школа для подросших детей брасерос; здесь же находилась электростанция, дававшая электричество всем производственным сооружениям и жилищам. Была здесь и больница с операционной, двумя палатами на четырнадцать коек и домом врача. В самом большом дворе, друг против друга, стояли два главных склада; здесь же располагались контора управляющего и общежитие для служащих-европейцев, большинство которых были испанцами.
Килиан был ошеломлён. Несмотря на все прежние рассказы, он даже представить не мог, что поместье окажется столь огромным, похожим скорее на маленький город с сотнями жителей, окружённый пышными посадками какао, что раскинулись на мили вокруг. Повсюду, сколько хватало взгляда, он видел бесконечное движение и суету: рабочие тащили ящики и инструменты, грузовики подвозили продукты для нужд плантации или везли куда-то рабочих. Негры сновали туда-сюда; все они казались Килиану на одно лицо; все они были одеты в потрёпанные рубашки и брюки цвета хаки; все были босиком или в открытых сандалиях из тёмных кожаных ремешков, покрытых пылью.
У него вдруг засосало под ложечкой.
Волнение от путешествия в неизвестность напоминало головокружение. Картины, сменявшие одна другую за стёклами машины, отражались на сетчатке глаз прежде, чем мозг успевал их осмыслить.
Ему вдруг стало страшно.
Очень страшно.
Он был здесь с отцом и братом, и с ними врач — а у него от ужаса перехватило дыхание. Как он впишется в этот черно-зелёный водоворот? Да ещё эта жара, чертов зной, который казался таким приятным на корабле, а теперь из-за него невозможно дышать...
Килиан не мог дышать. Не мог ни о чем думать.
Он чувствовал себя трусом.
Закрыв глаза, он увидел перед собой родной дом, оставшийся за шесть тысяч километров отсюда; увидел горящий в очаге огонь, падающий снег, покрывающий мостовую и крыши; увидел, как мать готовит рождественские сладости, увидел коров, идущих по булыжной мостовой...
Картины сменяли одна другую, словно стараясь успокоить душу, взбудораженную новым миром: ведь ещё неизвестно, как его примет остров. Как возможно, чтобы весь привычный мир рухнул, едва Килиан прибыл на остров? Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Быть может, просто потому, что никогда не уезжал слишком далеко от знакомых мест? Во время плавания он старался узнать об острове как можно больше, и стремление поскорее добраться заглушало сожаления о том, что он оставил позади.
Сейчас, как никогда, его охватила тоска по дому.
Да, именно так.