Закрыв глаза, он подставил лицо под ласковый морской бриз. На следующий вечер голова превратилась скопище иероглифов своих и чужих имён. Он вспоминал своих близких и представлял, какую жизнь мог бы вести тот или иной человек. Он думал и мечтал на родном языке, разговаривал на испанском, а на корабле постоянно слышал английский, немецкий и французский. Он изучал африканский диалект английского языка. Что, если буби для туземцев — примерно то же, что пасолобинский для него? Килиан размышлял, интересно ли кому-нибудь знать не только историю и обычаи метрополии — так называли Испанию, страну-колонизатора, — которую они, конечно, обязаны знать, но и историю холодных и прекрасных Пиренеев, теперь казавшихся совсем крошечными после огромного безбрежного моря.
Ему хотелось как можно больше узнать о новом мире, в котором, несомненно, ещё теплится жизнь под властью колонизаторов. Хотелось узнать историю острова — родины тех женщин и мужчин с фотографий.
Историю коренного народа. Настоящую.
Если, конечно, от неё ещё что-то осталось.
Когда Килиан увидел отца в шортах, легкой рубашке и пробковом шлеме, стоявшего на пристани Бата, столицы Рио-Муни, континентальной части испанской Гвинеи, душа его уже была в плену у жара и зелени этого мира. Прибывший из райских горных краёв не должен был так восхищаться зелёным цветом, однако это происходило.
Перед глазами Килиана раскинулась самая красивая часть континента — царство безбрежной зелени, покрытое экваториальными лесами. Все остальное в сравнении с ними казалось совсем крошечным и совершенно нереальным: и низкие здания, и огромные корабли-лесовозы, пришвартованные в порту, и целый лес рук, взметнувшихся кверху над пирсом, приветствуя прибывающих, и портовые грузчики, таскающие туда-сюда тюки и ящики.
Его охватило странное чувство нереальности происходящего.
Неужели он здесь? Наконец-то!
— Ну, что скажешь, Килиан? — осведомился брат.
Хакобо и Мануэль стояли рядом, ожидая, пока матросы кончат швартоваться и спустят трап, чтобы пассажиры смогли сойти на берег. Со всех сторон их осаждали носильщики в поисках работы. Как на борту корабля, так и на берегу звучала самая разнообразная речь. Килиан задумчиво смотрел на эту картину.
— Ты что, язык проглотил? — рассмеялся Мануэль, подтолкнув локтем Хакобо.
— Видишь, сколько негров, Килиан? И все одинаковые! Смотри на них как на овец. Даже через два-три месяца ты так и не научишься их различать.
Мануэль взмахнул рукой в знак поддержки замечания друга. Килиан не слушал товарищей, завороженный панорамой.
— Вон папа! — радостно воскликнул Килиан, различив в толпе встречающих на пирсе знакомую фигуру.
Помахав отцу, он лёгким шагом двинулся вниз в сопровождении Мануэля и Хакобо, разделявших его стремление поскорее ступить на твёрдую землю.
Объятья с Антоном были короткими, но теплыми. Несколько минут они здоровались, представляли Мануэля, рассказывали байки из поездки и нетерпеливо задавали вопросы о всякой всячине. Прошло два года с тех пор, как Килиан видел Антона, и отец выглядел неважно. Его загорелое лицо было покрыто морщинами, которые Килаин не помнил, а большие, но пропорциональные черты начали слегка обвисли. Он выглядел уставшим и постоянно прикладывал руку к животу.
Антон расспрашивал о своей деревне, о близких и дальних родственниках, о соседях, о брате, которого тоже звали Хакобо. Наконец, он спросил о жене и дочери. При вопросе о Мариане Килиан заметил глубокую печаль в его глазах. Килиан все понимал. Рабочее время тянется невыносимо долго для любого человека, но особенно для женатого мужчины, который обожает жену и не видит ее целыми месяцами.
Помолчав мгновение, Антон посмотрел на Килиана и, обводя рукой всё, что охватывал взгляд, произнёс:
— Ну, что ж, сынок: добро пожаловать на родину. Надеюсь, тебе здесь понравится.
Килиан понимающе улыбнулся, повернувшись к Мануэлю.
— Хакобо родился здесь, ты знаешь? А через два года родился я. Вот только после родов мама заболела и была больна несколько недель, так что нам пришлось вернуться домой.
Мануэль понимающе кивнул. Многие европейцы плохо переносили жару и влажность этой части Африки.
— Да, я и впрямь здесь родился, но никогда здесь не жил, — объяснил, в свою очередь, Хакобо. — Я ничего здесь даже не помню.
Кивнув, он вполголоса продолжил рассказ:
— Мама никогда больше сюда не возвращалась, а папа ездил туда-обратно, сопровождая партии какао. Вот так, между двумя партиями, и родился мой брат. Иногда мы не виделись по два года: папа приедет, сделает маме очередного ребёнка и снова отбудет в тропики. А теперь из шести детей остались только мы трое.
Килиан поднёс палец к губам, опасаясь, как бы не услышал Антон, но тот был погружён в свои мысли. Он глядел на сына, который так изменился за годы разлуки; стал таким же высоким, но при этом более хрупким в сравнении с Хакобо, и все же превратился в настоящего мужчину. Просто не верилось, что так быстро летит время: давно ли, казалось бы, он появился на свет? И вот, спустя двадцать четыре года, Килиан вернулся на свою настоящую родину. Неудивительно, что он так стремился поскорее с ней познакомиться. Поначалу Антон был отнюдь не в восторге от решения младшего сына отправиться в африканские земли и последовать по стопам отца и брата. Ему не давало покоя, что Мариана и Каталина останутся совсем одни, и на них свалятся все заботы о доме и поместье.
Но Килиан был очень упрям и умел убеждать, и он был прав, когда все подсчитал и объявил, что лишние деньги семье не помешают. Главным образом по этой причине он решил наняться на работу, и владелец плантации подготовил все документы, чтобы Килиан приехал к январю, когда начнется подготовка к сбору урожая. У него будет достаточно времени, чтобы привыкнуть к стране и подготовиться к самым важным месяцам сбора и обжарки какао — в августе.
Целая толпа пассажиров с чемоданами направилась к другому краю пирса, давая понять, куда следует идти. Осталось еще несколько часов плавания от Баты до острова — их конечной цели.
— Думаю, корабль на Санта-Исабель уже готов к отплытию, — сообщил Хакобо, после чего повернулся к Антону. — Очень мило с вашей стороны, что вы приехали встретить нас в Бату, чтобы отвезти на остров.
— Или вы желали убедиться, что я довезу Килиана живым и здоровым? — шутливо добавил он.
Антон улыбнулся. Надо сказать, улыбался он не часто, но Хакобо знал, как этого добиться.
— Надеюсь, ты воспользовался свободными часами во время плавания, чтобы ввести брата в курс дела. Хотя, судя по твоей опухшей физиономии, боюсь, ты проводил это время в музыкальном салоне... причём, вовсе не из любви к музыке. Скорее уж из любви... кое к чему другому.
Килиан вмешался, чтобы помочь брату.
— У меня никогда ещё не было лучших учителей, чем Хакобо и Мануэль. — Тон голоса был очень серьёзен, однако улыбка давала понять, что он шутит: — Видели бы вы, как мой брат обучал меня пичи! Я уже почти умею на нем говорить!
Все четверо расхохотались. Антон был счастлив, что сыновья здесь, с ним. Их молодость и энергия помогали ему смириться с тем, что сам он, хоть и не желал в этом признаваться, начинал понемногу сдавать. Он очень гордился ими. Внешне они были очень похожи на него: оба унаследовали его зеленые глаза — характерный признак мужской линии семьи Рабальтуэ. Глаза очень необычные — издали они казались зелеными, а вблизи, если присмотреться, оказывались серыми. У обоих были широкие лбы, длинные носы с широкой переносицей, выступающие скулы и массивные челюсти, но у Хакобо подбородок имел более квадратную форму. У обоих также были густые чёрные волосы, но у Килиана они слегка отливали в рыжину.
Оба отличались высоким ростом, у обоих были широкие плечи и сильные руки — более мускулистые у старшего брата — говорившие о привычке к физической работе. Антон знал, какое впечатление производит на женщин Хакобо, но когда увидел Килиана, то понял, что тот может стать настоящей женской погибелью. Красота его черт была безупречна; своим обликом он напомнил Антону Мариану в молодости.
С другой стороны, трудно было найти двоих более непохожих друг на друга людей. Если Хакобо был легкомысленным гулякой, который тратил на развлечения все заработанное, то Килиан был необычайно ответственным, и его ответственность порой даже слишком, по мнению отца. Но Антон никогда ему об этом не говорил, поскольку предпочитал, чтобы сын имел прочную и постоянную работу, а не случайные заработки время от времени, как Хакобо с его специфическим чувством юмора.
Так или иначе, братья, казалось, хорошо понимали друг друга и превосходно дополняли; и это самое важное на чужой земле.
Во время недолгого плавания из Баты к острову Антон был непривычно разговорчив. Когда братья рассказали ему о своём плавании и непрестанной морской болезни Хакобо, Отец поведал, как во время одной из его первых поездок без Марианы с Тенерифе в Монровию корабль попал в страшный шторм.
— Вода была повсюду; чемоданы в каютах просто плавали. Ты то взлетаешь, то падаешь в бездну. Мы потеряли три дня и остались без еды. Все было раскурочено. Все уже считали нас погибшими, и в порту Санта-Исабель нас встретили как оживших покойников. — Он замолчал, задумчиво глядя на горизонт и вспоминая об этом ужасном происшествии. Затем повернулся к Хакобо, который слушал, затаив дыхание. — Тогда я единственный раз в жизни испытал страх. Да какой там страх — ужас! Опытные, бывалые мужчины плакали как дети...
Килиан тоже был удивлен.
— Надо же, а я никогда не слышал эту историю! Почему вы никогда не писали нам об этом?
— Не хотел вас беспокоить, — ответил отец, пожимая плечами. — Думаешь, ваша мать отпустила бы вас сюда, если бы знала об этой истории? А кроме того, мне казалось, было бы глупо об этом писать, и, уверяю вас, что в эти минуты мы все ужи прощались с жизнью и вспоминали о родных. Как говорит мой добрый Хосе, трудно описать страх; но если уж он в тебе поселился, ещё труднее от него избавиться.
Хакобо прижал руку к груди, радуясь, что ему не довелось пережить столь ужасных впечатлений.
— Обещаю больше никогда не жаловаться на морскую болезнь, — заявил он, — а подходить к борту лишь для того, чтобы полюбоваться дельфинами и китами, следующими за кораблем.
Килиан наблюдал за отцом. Он казался немного другим. Он обычно бывал серьёзным, и характер имел довольно суровый. Но сейчас в его рассказе о кораблекрушении ощущалась тень грусти. Или то был страх? И ещё этот жест — рука, прижатая к животу...
— Папа... ты хорошо себя чувствуешь?
Антон, похоже, начал приходить в себя.
— Все хорошо, сынок. Просто последний сезон оказался тяжелее, чем я думал. — Было очевидно, что он хочет сменить тему. — Из-за пасмурной погоды урожай оказался меньше, чем мы ожидали, и пришлось работать больше обычного.
Антон поспешил вспомнить о своей роли строгого отца, пока сын не успел вмешаться.
— Ты привёз своё свидетельство о рождении?
— Да, конечно.
Килиан знал, что сейчас начнутся расспросы.
— А сертификат о благонадежности и несудимости?
— Да, привёз.
— А военный билет?
— Тоже привёз. И медицинское свидетельство, что я не болен туберкулёзом, составленное по всей форме, и свидетельство об окончании школы, что я умею читать и писать... Ради Бога, папа! Ты мне напоминал об этом в пяти письмах! Как я мог об этом забыть?
— Хорошо, хорошо. Ты был бы не первым, кого отправляют назад из-за несоответствия требованиям. На корабле тебя привили от малярии?
— Да, папа. Мне сделали на корабле прививку, и я взял об этом справку. Что-нибудь ещё?
— Только одно... Надеюсь, ты не забыл... то есть, вы не забыли... — Голос его звучал сурово, но в глазах плясали чертики. — Вы привезли то, что я просил прислать у вашей маму?
Килиан облегченно вздохнул, поняв, что допрос окончен.
— Конечно, привезли. Чемодан Хакобо доверху набит одеждой, хамоном и чорисо, фундуком, банками с персиковым компотом и превосходными джемами, которые готовит мама. А ещё она прислала длиннющее письмо, которое при мне запечатала семью печатями, чтобы точно никто не вскрыл.
— Хорошо.
Хакобо и Мануэль промолчали. Они уже подъезжали к месту назначения и знали, что скоро будут у цели. Они были рады прибытию, но уже растеряли волнующее нетерпение первых впечатлений, в отличие от Килиана.
Хакобо прекрасно знал, что как только минуют рождественские праздники, работы на плантации станет меньше; а значит, ему предстоит развлекаться в городе в ожидании выручки за проданный товар, затем вернуться домой и немного отдохнуть, после чего все начнётся сначала. Все пойдёт по тому же кругу, который длится два года. Возможно, то же самое происходит в любой другой части света. И все же при одной мысли о приближении к острову он ощутил в груди сладкое томление.
Такое чувство возникало, только когда корабль приближался к столице острова.
— Смотри, Килиан! — воскликнул Хакобо. — Мы вошли в залив Санта-Исабель. Не упусти ни единой детали! — В его зелёных глазах вспыхнул огонь. — Понравится тебе здесь или нет, проживёшь ты здесь два года или двадцать лет, полюбишь ты этот остров или возненавидишь... Послушай, что я тебе скажу: ты никогда не сможешь стереть из памяти эту картину. Никогда!
III
Green land (Зеленая земля)
Когда они прибыли в Фернандо-По, представшая глазам Килиана картина отпечаталась в его памяти на всю жизнь. Чем ближе корабль подходил к берегу, тем причудливей казалась изрезанная линия маленьких пляжей, бухточек и заливов, обрамлённая пышной зеленью. Сияние золотого песка и бирюзового моря почти ослепляло. Здесь были все оттенки зеленого, какие только можно представить — от нежного цвета весенней листвы и летних зелёных яблок до самого тёмного оттенка лесной чащи, а между ними — изумрудное сияние умытых дождём весенних лугов. Килиана охватило странное чувство мягкости, свежести и покоя, и в то же время он ощутил прилив сил, которые давало ему изобилие и плодородие этой земли — царства пышной и буйной растительности.
Корабль развернулся, готовясь войти в широкий залив Санта-Исабель, казавшийся огромной подковой, обрамлённой зеленью, среди которой были разбросаны белые домики в окружении пальм. Два волнореза естественного происхождения — один из них, на востоке, назывался мысом Фернанды, а западный мысом Кристины — являли собой два конца подковы, лежащей у подножия высокой горы с подернутой туманом вершиной. Килиану она напомнила знакомый пик над долиной Пасолобино.
— Сейчас корабль пришвартуется к вот к тому старому молу, — разъяснил отец, указывая на маленький бетонный выступ причала. — Я слышал, собираются строить новый порт возле мыса Кристины, где можно будет пришвартовываться вдоль берега. Хорошая идея: этот причал слишком уж неудобный.
И тут Килиан заметил, что корабль развернулся перпендикулярно береговой линии, где уже стояли несколько барж, готовых к погрузке и разгрузке.
Они направились к кормовому трапу, чтобы сойти на берег. Резкий запах селитры заглушал нежные ароматы шоколада, кофе и гардений и жасмина. День клонился к вечеру, но от земли исходил невыносимый жар.
— Ну и пекло, — пробормотал Килиан, утирая вспотевший лоб. — А сколько зелени! Сплошная зелень!
— Это да, — согласился Хакобо. — Здесь воткни в землю любую палку — и она прорастёт!
На причале несколько человек таскали мешки с углём; другие катили бочки, третьи помогали разгружать баржи. Килиан попытался представить, какая суматоха творится здесь во время сбора урожая, когда на суда и баржи грузят сотни мешков с кофе и какао, чтобы развезти их в разные концы света.
— Хосе ждёт наверху, — сообщил Антон.
Он кивнул в сторону крутой тропинки, идущей параллельно стене, над которой виднелись крыши первых зданий. Антон поднял чемодан Килиана и окликнул парочку ближайших грузчиков:
— Eh, you! Come here!
Те недовольно переглянулись, даже не думая выполнять приказ.
— You hear what I talk? — Повысив голос, Антон грозно двинулся к ним. Взяв один чемодан, он указал рабочим на вещи Хакобо и Мануэля. — Take this! Живо! Quick! Возьмите! Up!