Ему писали, что у него заболел ребенок. Он очень любил ребенка и раньше охотно рассказывал о нем: о шалостях его и забавах, но сейчас на походе он озабочен. Очень озабочен.
Почему нет походной кухни? — Вот что беспокоит Петрова.
Он не может спокойно сидеть на месте, то и дело вскакивает, звонит по полевому телефону, посылает людей и опять тяжело валится около меня на траву.
И к этой большой заботе о бойцах примешивается волнение о больном ребенке. Ребенок и кухня. И когда он думает о ребенке, ему вспоминаются десятки его голодных бойцов, которые ждут обеда.
А когда думает о кухне, вспоминается больной ребенок.
Каждый командир вел точный дневник: чем питались сегодня бойцы.
И когда командир, или политрук, или комиссар полка, или другие должностные лица приходили в штаб руководства, то комиссар экспедиции Рабинович, проницательно щуря свои насмешливые глаза, говорил:
— Вы мне о планах и проектах не говорите. А скажите-ка, что сегодня ел красноармеец?
В нашей четвертой роте питание с первого и до последнего дня похода было поставлено отлично.
Причиной этому — старшина Шевченко. Василий Шевченко — срочнослужащий. Тем не менее он исполняет ответственные обязанности старшины и командира взвода управления. И справляется.
Весь он — клубок страстной энергии и воли. Он зол к работе, она клокочет, шипит в его крепких руках, она послушна, как послушен был ему, трактористу «Гиганта», мощный трактор.
Бойцы четвертой роты были всегда и вовремя обеспечены пищей. Но этого было мало Шевченко. Его и повара мучила проблема сухих овощей.
Сухие овощи, которыми снабжались кухни, во всех ротах вызывали дружную бузу поваров. Овощи эти в борще были сладковаты, невкусны, да и весь борщ становился не борщистым.
Шевченко и повар Малахов победили сухие овощи. Повар Малахов мыл их в «ста водах» — они теряли свой сладковатый вкус, и борщ был таким, каким ели его дома охочие к еде станичники.
И сам Климентьев — председатель научно-исследовательской комиссии, организатор вьючных кухонь, сам Климентьев приходил в четвертую роту, мочил в борще свои длинные усы да похваливал.
После энергичных мер, принятых командованием, хозяйственники стали работать лучше, и вопрос питания бойцов перестал быть острым.
Но был еще крупный недочет в работе хозяйственных подразделений: они стояли в стороне от тактической обстановки.
Я был как-то на совещании партийцев хозроты. Они ожесточенно нападали на отсекра и на меня — члена полкового партбюро.
— Почему хозроту забывают? — возбужденно говорили они, и обида звенела в их голосах. — И то мы ни газет не видим, ни политработы с нами никакой.
— Главное, тактических задач не получаем, и выходит: мы тут обозы возим, а для чего, для каких боев — ничего это неизвестно.
— Бойцы обижаются, — подтвердил младший командир. — За то не обижаются, что работаем с утра до ночи. Ну, хоть бы знать, что в бою и наша доля есть. А то едем с обозами, а тут пальба, перебежки, окопы роют, а что к чему, неизвестно.
Не зная тактической обстановки, вьюки ползут через линию фронта. Им нипочем ни огонь, ни зараженные участки.
Транспортной роте было приказано подать фураж к горе Гогараур, где предполагалось ночевать полком.
Но боевая обстановка изменилась. Роты пошли на Пирсагат. Воодушевленные благородным стремлением доставить на Гогараур фураж, едут через расположение рот транспортники.
Командир, ведущий их, видит, что от горы Гогараур уходят роты; он сталкивается с ними, но невозмутимо едет вперед.
И приехал на Гогараур, и, обиженный, ждал, когда придут за фуражом. Словно он не участник боя, а лавочник: открыл лавочку, кому нужно — покупай.
Ротные кухни тоже первое время путались в хвосте. Рота пошла в разведку, а животные стоят под кухнями, и вьюковожатые не знают, куда деваться.
— Да развьючивайте! — кричит Климентьев. — Что вы бедных животных мучаете!
И старшина заволновался:
— Не могу я на такое смотреть. Я бы с горы на гору прыгал от злости. Да нагрузить вот этого старшину, который под вьюком лошадь мучит, нагрузить его этим вьюком — пусть постоит.
Командир роты должен четко давать место, задачу и время своему обозу, а старшина уж должен найти укрытие, там расположить хозвьюки, начать приготовление пищи и тщательно смотреть за полем боя.
Рота подвинулась вперед, кипящие кухни на ишаков — и скачок вперед. Еще продвинулась рота — еще скачок. А обед кипит. И перевозить его в кипящем виде и варить на ходу можно отлично.
В реальной боевой обстановке нашим кухням ни противник, ни его пули не позволят спокойно парадировать. Надо учиться действовать по-боевому.
Некоторые научились, да так крепко, что об этом скоро узнал весь полк.
Расскажем о трех старшинах.
О Нагапетяне, старшине армянской роты, мы говорили не раз. Но он не устает отличаться.
Армянская рота 2 августа занимала оборону в районе высоты 592.9 сажени. Нагапетян находился у кухонь, но внимательно следил за полем боя. Вместе с дежурным по кухне Меликсетяном он заметил, что взвод противника обходит высоту, на которой находится армянская рота, и грозит немедленным ударом.
У кухонь лежит взвод управления: коноводы, повара, санитары, рабочие по кухне, подносчики патронов.
Нагапетян быстро вооружает всю эту «армию», снабжает патронами и разбивает на две группы.
Одной командует он, другой Меликсетян. Они захватывают тактически выгодные рубежи, обходят красных во фланг и обрушиваются на них.
Вооруженные повара действовали здорово. Противник оттеснен. Оборона нерушима. Повара возвращаются на кухни и мирно продолжают варить обед.
То же самое, но в другое время сделал старшина первой роты Литвиненко. Когда противник прорвался в тыл роты, старшина сумел тыл ощетинить штыками и отбросить врага.
Но тыл может не только обороняться, он может и наступать. Ленька Савилов, 1909 года рождения, донбасский комсомолец, хороший футболист, веселый и толковый парень, несмотря на свою молодость, уже старшина. А через два-три месяца — командир взвода.
Добровольцем пошел в армию учиться, попал в закавказскую пехотную школу, кончает ее.
6 августа под его командой взвод управления (все те же повара, подносчики патронов) двигался самостоятельно на высоту 1112. Тут Савилов заметил группку противника.
Противник не имел никаких активных намерений в отношении савиловских кухонь. Противник имел в виду устроить неприятность главным силам: он «заражал» газами дорогу и устраивал завалы. Но хотя кухни Савилова были безопасны, Ленька спокойным быть не мог.
Повара и коноводы взяли винтовки в руки и лихим наступлением прогнали противника, не позволили ему мешать победоносному движению наших войск, для которых, собственно, и дымят савиловские кухни.
Это и есть боеспособный тыл Рабоче-Крестьянской Красной Армии.
В грядущих боях классовый наш противник встретит перед собою такую армию, в которой каждый, от стрелка до кашевара, готов будет до последнего вздоха стоять за большевистскую правду.
ВСТРЕЧНЫЙ БОЙ
Командир полка получил сведения о том, что в долине реки Коблиан-Чай появился противник. У Яйли Кикибо видели двенадцать человек, «одетых не в форму Красной Армии».
Командир дивизии приказал командиру полка овладеть районом горы Чан-Чахи Сакулапедри, чтоб закрыть выходы в направлении Боржома.
Командир полка отдал приказ ротам, командиры рот объяснили задачу командирам взводов, отдали распоряжения. Командиры взводов собрали взводы, отделкомы склонились, сгрудились около разостланной на траве карты — смотрят, соображают…
— Задачу, обстановку должен знать каждый боец. Командиры отделений доводят ее до бойца, для убедительности тыкают пальцем в горы, показывают на местности. Комиссар инструктирует политруков. Секретарь ячейки — взводных парторгов, партактив…
— Задачу и лозунги должен знать каждый боец.
Командир полка принял решение: для обеспечения развертывания всех сил полка овладеть рубежом — северные окраины селения Митадзе — Цинэкалишвилеби; перехватить дороги на Ададзе, Давладзе, Лабеидзе.
Для этого он выделяет передовой отряд, включает в его состав саперов, химиков, орудие, связистов и т. д.
Главные же силы, памятуя горький опыт первых дней похода, пускает эшелонами.
Разведку поручает вести передовому отряду.
Разведка вышла в составе взвода от передового отряда. Впереди по шоссе — дозоры.
Они вьются по дороге мимо домиков, поглядывают по вершинам.
На соответствующей дистанции, на том же шоссе — ядро.
Дальше тоже на соответствующих дистанциях передовой отряд марширует все по тому же шоссе.
А если вскочить на быструю лошадь и проскакать в хвост, то на том же шоссе можно увидеть, как вытягиваются и главные силы с обозами, кухнями и вьюками.
Словно весь полк привязан к одной тропе.
Встречный бой! Все в нем неизвестно. Знаешь только, что идешь навстречу противнику. Где-то будет бой? Может, здесь на этой мирной поляне. Может, там на высоте. Кто скорее захватит выгодный рубеж, тот сразу станет сильнее. Кто преждевременно обнаружит свои фланги, тот сразу станет слабее. Кто запоздает с развертыванием, опять-таки проиграет. Кто скорее ловкой, умной разведкой нащупает противника, тот хозяин дорог и хребтов.
Так чего же мы привязаны к шоссе? Соскучились по нему? Или удобное оно очень, неохота идти без дорог, грудью разрывая цепкие преграды зарослей, оскользаясь, падая и задыхаясь?
…Идет наша разведка по шоссе, не чуя беды. Дозорный винтовку по уставу держит наготове, посматривает по вершинам. Над шоссе непрерывно тянется гора, вся в синем тумане.
Лес красивый, крепкий. Ничего в нем не видать. Идет дозор… Сзади ядро… Спускается в лощину. Спускается туда и взвод. Проходят селение. Все благополучно.
И вдруг с фланга сверху — сокрушительный, яростный огонь станковых пулеметов, и под прикрытием этого огня ловкие, выносливые бойцы тюркской роты с винтовками наготове, стреляя на ходу, бросаются в атаку.
— Ура-а! Ура-а!
И разведки нашей нет.
А передовой отряд идет через лощину, по этой же дороге. Прямо в огневой мешок.
Слышит выстрелы командир отряда, но донесения от разведки нет. Продолжает движение и опять тем же порядком.
— Тут развернуться нужно, — говорил потом на разборе комдив. — Ведь это ж будет форменное «избиение младенцев».
А противник (в его составе были лучшие роты полка: тюркская и четвертая) уже занял выгодный рубеж. Уже ощетинился штыками, уже нацелил пулеметы — и вот огнем двух пулеметных взводов и стрелковой роты обрушился сверху на колонну передового отряда. И началось форменное «избиение младенцев».
Так «погиб» передовой отряд.
«Жив я или убит?» — этот вопрос меня смущал недолго. От передового отряда я отстал еще до его «гибели» и, как мне приказано было, собирался ехать в колонну главных сил, когда узнал о «катастрофе». Значит, жив…
«Мертвецы», выведенные из строя, мрачно расположились у реки.
— Отдыхаете? — спросил я весело.
И в самом деле: люди должны будут бегать по горам, маскироваться, кидаться в атаку, а тут лежи, отдыхай.
— Но почему же все так мрачны?
— Обидно, — сформулировали «мертвецы» дружно. — Действовали, значит, никуда. И неинтересно лежать, когда все бьются.
И это им, до боли переживающим свое поражение, кто-то неумно объяснил, что вывели их из строя потому, что «проводник дорогу спутал».
— А что мы не видим? — говорит разведчик, и лицо его краснеет. — Разве по шоссе разведку ведут? Надо было дозор на высоту выбросить. Разве ее, черта, снизу просмотришь, как она вся в лесе, как баба в волосьях?
Комиссар полка обрадованно встречает меня.
— Надо немедленно ехать в армянскую роту. Вот они выдвигаются. Положение такое: передовой отряд выведен из строя. Третья рота наступает с юга на Ададзе, ее поддерживают пулеметы и батарея. Но она залегла под огнем противника; на армянскую и грузинскую роты ложится задача обойти противника слева и ударом с запада взять Ададзе. От этих рот зависит успех боя. Скачи туда. Передай — к старым лозунгам прибавляются новые: «Бойцы армянской и грузинской рот, от вас зависит успех боя. Отомстим за товарищей. Коммунисты и комсомольцы, вперед!» Скачи!..
— Есть!
Не расскачешься на узком подъеме. Дождь идет, тропа скользкая. От шоссе мы уже отказались.
Настигаю армянскую роту.
На скате отдыхают взводы, пока командир роты с высоты осматривает местность. В роте мало кто знает по-русски. Не беда. Сговоримся.
— Вы переводите, — обращаюсь я к командиру взвода и начинаю коротенькую речь.
Я говорю бойцам о положении на поле боя, о том, что от них сейчас зависит успех, что нас прижали здорово, но мы выполнить задачу должны. Коммунисты и комсомольцы, покажите образец примерности. Даешь лихое наступление. Вперед!
Командир взвода переводит мои слова, добавляет свое, бойцы вскакивают с мест и что-то пылко отвечают. Комвзвода еще не перевел мне, но я уже знал: они исполнят свой красноармейский долг.
И вот по мокрой тропе, под проливным дождем вниз бегом бросаются взвод за взводом. Вот они уже расчленились, вот бегут, бегут… Подымаются на гору и опять бегут, бегут перебежками, группами, по одному.
К армянской роте придано отделение телефонистов.
Тяжелые вьюки связи не поспевают за быстро идущей в гору ротой.
Отстанут.
Не подадут связи.
Командир отделения Демус хмурится, торопит вьюковожатого Дьяконова, ругается.
— Дождь, черт бы его душу взял…
— Отстанут. Отстали…
— Дьяконов! — вдруг кричит Демус. — Бери на себя аппарат и катушку… Догоняй роту.
Дьяконов понял. Бросает вьюк и с аппаратов и катушкой дует в гору.
А Демус, захватив все остальное, уже бежит за ним. Разматывается проволока — нерв, связывающий роту с командным пунктом.
Подана связь. Выполнена задача.
Еду в грузинскую роту; на мне ни сухой нитки. Шинель не спасает.
Грузинская рота идет в глубокий обход. Передаю политруку лозунги, обстановку. На ротном командном пункте сейчас командир грузинской роты Келадзе, нервный, подвижной. Он то бросается к телефону, то схватывает бинокль.
Келадзе бросает взвод в обход, но обход этот могут легко заметить.
Нужно, чтоб взвод шел чуть выше — не по тропе, а по лесу.
— Магла, магла[7], — кричит он, а по его спине бегут дружные ручейки дождя, и некогда ему надеть шинель.
А третья рота уже наступает. Пулеметчик Бочаров получает приказание быстро выдвинуться на высоту и открыть оттуда огонь по противнику.
Но пробраться туда трудно: под дождем разлились горные ручьи, стали быстрыми, полноводными, бурными реками. Как раз такая река на пути к высоте.
Можно обойти километр, но нужно быстро-быстро.
И пулеметчик Бочаров, ни минуты не раздумывая, бросается в поток, высоко подняв над головой легкий пулемет, борется с быстрым течением и, победив его, выходит на высоту. И вот уже его пулемет вздрагивает, извергая непрерывный огонь.
Потоки разлились бешено.
Набухли, вспенились, яростно кидаются на камни. Тропа, по которой я еду, вдруг упирается в такой поток. Его не перейти и не проехать, так как берег обрывист, на лошади в поток не въедешь.
Спешиваюсь, осторожно за повод ввожу лошадь в воду. Поток бьет оголтело, воротит камни; лошадь испуганно дрожит. Забрасываю повод и собираюсь сесть на коня.
Но лошадь вдруг испуганно шарахается в сторону, и я лечу под нее, в воду, в поток, захлебываюсь ледяной водой, стремительным гоном бьющей уже над моей головой.