Я вижу, как мнётся Валя. О таких вещах говорить всегда сложно. Ну что ж, я могу ей помочь… Сцепив под столом руки, на выдоху спрашиваю:
- Как он умер, Валь?
Она вскидывает на меня усталые глаза, но не задаёт никаких вопросов. Вопросы – позже. Позже.
Или никогда.
- Вероятнее всего, обтурационная асфиксия, пока я подробно не ознакомлюсь с отчётом, точнее не скажу.
Киваю. Горло сдавливает, мне трудно говорить. Я знаю о том, что он мёртв, вот уже несколько часов. Но я понимаю это рассудком, как-то сухо, не близко к сердцу. А сейчас, когда Валя поставила точку словом «труп», цепляться больше не за что.
С удивлением спрашиваю себя: неужели мне его жаль? И отвечаю: не жаль. Просто я всё-таки его люблю. А влюблённый сыщик необъективен…
- Галь, надо будет съездить, - через вату до меня доносится тихий, но непреклонный голос Антоновой. Откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза.
- Хорошо. Я… - закашлявшись, давлюсь концом фразы. Немое «Хочу закончить с этим быстрее» повисает в воздухе.
Когда спустя несколько мгновений я открываю глаза, Вали в кабинете уже нет.
*
Поднимаясь по лестнице, я думаю, как среагирует изжёванное, выжатое сознание на то, что меня ждёт.
Валя сказала, он задохнулся. После её ухода, запершись у себя в кабинете, я пыталась представить себе, каково это – задыхаться.
Страшно, слишком страшно.
Не боль, которую, сцепив зубы, можно выносить, не мгновенная смерть от укола или удара, не медленная потеря крови. Даже не сон.
Я пробовала задержать дыхание. Ощутимые неудобства начались на тридцать пятой секунде. Острой необходимости вдохнуть ещё не было, но постоянно и непроизвольно хотелось сглатывать. До пятидесяти секунд я могла заставить себя сидеть неподвижно, но потом тело бессознательно напряглось и перестало повиноваться. Почему-то всё время с того момента, когда кончился воздух, хотелось закрыть глаза.
После шестидесяти семи я вскочила из-за стола и бросилась к двери – не знаю, зачем. Мне нужно было подойти к двери, я говорила себе, что вдохну, как только дойду. Я хотела во что бы то ни стало досчитать до ста.
У меня не получилось. На семидесяти трёх я сбилась и начала судорожно глотать воздух. В глазах было серо. Не давая себе опомниться, я снова перестала дышать.
Во второй раз я сдалась быстрее – видимо, от страха. Раньше я никогда не задумывалась, что чувствует задыхающийся человек, о чём он думает. Я думала только о том, как дойти до ста. Но я знала, что могу вдохнуть в любой момент. А что происходит с теми, кто понимает, что не вдохнёт больше никогда?
Мозг умирает через три минуты. Я никогда не узнаю, о чём в эти минуты думал Илья.
Неосознанно провожу пальцем по пыльным перилам и пытаюсь понять: зачем мне это? Зачем мне знать его мысли, зачем представлять, что он чувствовал?
Лестница наконец заканчивается, и я вижу перед собой обшитую металлом дверь. Внезапно меня окатывает сокрушительной волной паники. От страха слабеют ноги, покачнувшись, я пытаюсь уцепиться за воздух.
Чьи-то руки подхватывают и удерживают за плечи – всего лишь мгновенье, никто даже не успевает ничего понять. Я тоже.
Входя в квартиру, я чувствую себя обречённой на заклание. Рядом Валя, Майский, Круглов, полицейские и понятые – слишком много людей. Мне нужно остаться одной, мне нужна хотя бы минута, но у меня нет такой роскоши. Я должна успеть справиться со страхом, тошнотой и головокружением до того, как увижу Илью.
Но я не успеваю.
- Смерть наступила вчера вечером около двадцати двух часов, - Валин голос равнодушен и холоден чуть более, чем обычно.
- Как он умер?
С каким-то неуместным смущением я вспоминаю, что уже задавала Вале этот вопрос. Но теперь она избегает смотреть на меня.
Раздражающе громко щёлкает фотоаппарат.
- Сначала его оглушили молотком, затем связали и залили дыхательные пути косметическим кремом. Он задохнулся.
Мне почти удаётся её не понимать, но голос Майского не даёт провалиться в черноту мыслей.
- На молотке все отпечатки затёрты. Хотя я более чем уверен, что это сделал Василий Флягин.
- Господи, бедные дети… Сначала мать погибла, теперь… Что с ними будет? Детский дом?
А вот сейчас Валя поднимает глаза. Что я могу ей ответить? Что мы не посадим преступника, потому что у него дети?
Или потому что он убил моего любовника?
Слышу, как что-то говорит Круглов – бесстрастно, с каменным лицом, в лучших моих традициях – но сосредоточиться успеваю только под конец фразы:
- …заходил к нему извиниться за то задержание. Мы весь вечер сидели у него дома и пили пиво.
Вот и ответ на мой вопрос. Мы не посадим его, потому что у него железное алиби.
Вот только у меня больше не осталось никого, кому можно верить.
========== Твой пупсик. ==========
Я стою на заплёванной и прокуренной лестничной клетке, меланхолично, даже не задумываясь, что делаю, пинаю носком туфли мокрые бычки. Пару минут назад Антонова буквально вытолкала меня на улицу под предлогом осмотра окон квартиры. Натянутый предлог, конечно, никуда не годится, но все промолчали. А я, цепляясь за перила, послушно пошла вниз.
Через пару пролётов, как и ожидала, услышала за собой торопливые тяжёлые шаг - спускается Круглов.
Я останавливаюсь. Поравнявшись со мной, он поднимает глаза. Его взгляд пугает странной смесью смущения и бравады.
- Что, Валя подослала? – криво усмехаясь, спрашиваю я.
- При чём тут Валя, - отмахивается Круглов. – Галь, я хотел…
- Да ты всё, что хотел, уже сделал! «Он за всё ответит» - ты это имел в виду? Ты хотел, чтобы его убили?
- Что ты несёшь, Галя! Я вчера правда был у Флягина, мы пиво пили, у меня чек…
- Чек! Господи, чек! Коля, ты меня за ребёнка держишь? Если ты обманываешь меня, это не означает, что так поступают и другие! – шёпот срывается на визг, а память сладким голосом шепчет, что Илья поступил именно так… Говорить становится трудно, я понимаю, что ещё несколько слов, и у меня начнётся истерика. Отворачиваюсь к мутному окну и пытаюсь взять себя в руки. Круглов молчит.
- Ты понимаешь, что ты наделал? Понимаешь, в какую ситуацию меня поставил? Понимаешь, что мне теперь нужно выбирать между законом… и… и тобой?
- У него алиби…
- Прекрати! – я резко оборачиваюсь и бью ладонью по стене. Боль отрезвляет, мне удаётся собрать мысли. – Андрей мне всё рассказал. Испугался, что ты какой-то не такой ходишь, и позвонил мне. Коллекция! Думаешь, я не догадалась? Да все поняли, что ты покрываешь Флягина!
- А ты против, Галя? Ты против?!
- Это самосуд! Как сотрудник органов я не могу закрыть на это глаза!
- А ты пробуй изредка не быть сотрудником органов! – неожиданно тихо и ядовито шепчет Круглов.– Может, тогда на тебя не будут зариться молодые мальчики, заинтересованные в твоём покровительстве!
Я замираю на полувздохе.
- И подумай на досуге: а если бы ты узнала о лаборатории, о Марате, обо всём этом чуть раньше? Ты обвинила бы Илью? Ты смогла бы своими руками посадить его за решётку?
Я помню этот тон. Пять лет назад в допросной он разговаривал так с Овечкиным. Прежде чем засунуть ему в рот пистолет.
- Ну так давай, убей меня тоже! Тебе алиби, уверена, состряпает Майский! Чтоб не решили, что это убийство на почве ревности! Ты разве знаешь, как я попала в эту лабораторию? Ты знаешь, куда я собиралась тогда на самом деле? Я Илью везла в полицию!
- Да, в полицию! Без наручников, не поставив никого в известность! Сама-то ты знаешь, что Марат про тебя говорил вчера Майскому? Он Полозова твоим пупсиком называл! И что-то мне подсказывает, были у него на это основания!
Когда получасом раньше я увидела труп Ильи, мне казалось, меня уже ничто не выведет из состояния тупого, апатичного равнодушия. Ошибалась. Что ж, Коля, ты сумел подобрать достаточно острые слова.
- Тогда расскажи-ка мне, дорогой Николай Петрович, - слава Богу, по-настоящему кричать не сил, сейчас мне стыдно слышать саму себя, - как ты сам называл свою доченьку? Лисой Алисой?
- Тебя это не касается! Ты не имеешь права! С какой стати…
- А с какой стати ты лезешь в мою жизнь? Какая тебе разница, что у меня было с Ильёй? Какое твоё дело?
- Как ты не понимаешь? Ты слепая? Мы пять лет работаем бок о бок, я устал от твоих постоянных поклонников, устал от облизывающихся на тебя мужиков, а ты мурлыжишь меня, как мальчишку! Мне пятьдесят с гаком, Галя, я ничего не требую, я прошу лишь ясности!
- Какой, к чёрту, ясности?
- Вся ФЭС видит! И ты видишь! И ты издеваешься надо мной!
- Я? Ты сам понимаешь, что говоришь?
- Я ненавижу тебя! Ненавижу! А знаешь почему?
Внезапно в сердце возвращается тупая игла, воздух в лёгких заканчивается, я не могу вдохнуть и некстати думаю, что вот сейчас точно пойму, что ощущал Илья. Начинает звенеть в ушах, мне сложно разобрать, была ли фраза «Потому что люблю тебя!» настоящей, или это плод моего сошедшего с ума разума.
Мысли растворяются в безвоздушной пустоте, я забываю, что пыталась понять, но с мучительной досадой чувствую, как из памяти ускользает что-то важное, что-то очень важное…
========== Я убил его. ==========
Первое, что я вижу на своём столе на следующий день, - заявление на отпуск за собственный счёт. Не могу сдержать кривой усмешки. Сбежал, трусливо сбежал. Правда, непонятно, от чего: от правосудия или от меня. Впрочем, уже не важно. Подписываю, даже не глядя на сроки, вызываю Аллу, отдаю заявление ей.
Весь день сижу в своём кабинете. Делаю вид, что разбираюсь с бумагами, а на самом деле хватаюсь за ручку, лишь когда кто-нибудь проходит мимо. Создаю видимость бурной деятельности. Вот только для кого? Ну, для сотрудников, наверное. Негоже им видеть начальство невменяемым и опухшим. Пожалуй, лучше было вообще остаться дома. Но кто бы тогда подписал заявление Круглову? Снова усмехаюсь.
Ближе к полудню начинает колоть слева. Сердце? Что-то в последнее время частенько оно напоминает о себе. То влюбляется, то болит. В аптечке, как ни странно, даже не оказывается корвалола. Там вообще не оказывается ничего, кроме успокоительных и анальгина. Что ж, видимо, теперь к моему стандартному набору прибавятся и сердечные капли.
А разболелось-то не на шутку, придётся спуститься к Вале. У неё точно есть всё и от всего.
Антонова занята очередным трупом. Так увлечена, что даже не слышит стука дверей. В ожидании, пока она меня заметит, опускаюсь на стул перед компьютером, вглядываюсь в монитор. Хм, довольно странно. Открыт сайт железнодорожной компании. Кто-то покупал билеты через Интернет? Пункт отправления – Москва, пункт назначения – какая-то Ягодина. Хочу рассмотреть внимательней, но не успеваю: подходит Валя, здоровается и как-то суетливо оттаскивает меня от экрана.
- Валь, кто тут баловался? Не дай Бог, Тихонов собрался куда-то ехать за казённый счёт! – мне хочется, чтобы это прозвучало шуткой, но получается устало и почти зло. Бросаю намерение притворяться, откидываюсь на спинку стула и, выбросив из головы странную Ягодину, прошу:
- Валь, накапай мне корвалола.
- Сердце? Галь, может, лучше врача?.. В больницу?.. – она тревожно вглядывается в моё лицо, умудряется в одно мгновенье схватить телефон, пощупать лоб, всунуть в руки стакан воды и, ледяной ладонью обхватив запястье, найти пульс.
Медленно качаю головой, отстраняю её руки. Такое чувство, будто внутри меня – бомба. Резкое движение, громкое слово – и взорвётся.
- Ничего не надо, просто накапай корвалола.
- Это не шуточки, ты сама понимаешь…
Я-то понимаю, а вот она – нет. Она не понимает, каких усилий мне стоит говорить ровно.
- Или валидола. Или валокордина. Или хоть чего-нибудь! К чёрту, налей мне водки, Валя!
Бомба всё-таки взрывается. Надо отдать должное, Антонова не пугается моего радикального заявления, не застывает, картинно распахнув глаза, не впадает в ступор. Тихо говорит:
- Я тебе чаю налью, Галь. Ты ещё молодая, корвалола напиться успеешь. Подожди немного.
Она уходит. Хлопает дверь, я остаюсь одна. Обхватив себя за плечи, закрываю глаза. Пытаюсь сделаться меньше, незаметней, незначительней. Если я буду меньше, и болеть, наверное, будет меньше… Мне уже стыдно за свою вспышку, мне хочется спрятаться от всех, от всего мира. Я не понимаю, в чём дело. Вчера вечером я ведь даже, кажется, смогла уснуть, почти успокоилась. Что же произошло сегодня, почему вновь стало так отвратительно на душе?
Круглов. Сбежал. Вот что произошло. Он оставил меня одну. Если утром у меня ещё была ниточка, если я ещё могла сомневаться в его вчерашних словах, то своим внеочередным отпуском он окончательно расставил всё на свои места. Он не жалеет о сказанном, он не собирается извиняться, не планирует что-то менять в наших бестолковых отношениях. Которых и нет, в сущности. Которые придуманы, просто придуманы, причём и не нами даже, а хихикающими девочками-лаборантками, сотрудниками, жаждущими посплетничать о чужих передрягах.
Беззвучно возвращается Валя, протягивает мне тёплую глубокую чашку. В нашем буфете разве такие есть? Пью – медленно, стараясь не обжечься, чувствуя приятный, полузабытый вкус мятного чая. Да, как-то у нас в ФЭС всё с перегибами, даже в буфете: либо пусто, либо пир горой, либо горький кофе, либо чай со всеми мыслимыми травами, приправами и специями.
Приятно сидеть просто так, в тишине, и пить не торопясь. Но сердце всё-таки покалывает. И очень хочется спать.
- А теперь, - говорит Валя, забирая у меня ополовиненную чашку, - мы поедем домой. Ляжешь, отдохнёшь, выспишься. Сколько ты уже нормально не спала, скажи-ка мне?
- Я… не могу уснуть никак… - язык отчего-то начинает слегка заплетаться. – Мысли всякие… Сны…
Слова путаются, я не хочу отдавать чашку, я хочу допить кисловатый, с горчинкой чай, но Антонова всё-таки вытаскивает её из моих пальцев – вялых и холодных.
- Хватит, Галя. Хватит. Домой.
- Ты чего со мной… мне… как собачке… домой… - меня начинает разбирать нелепый смех, я с трудом поднимаюсь на ноги. Мы вместе выходим из морга – я опираюсь на её плечо, она поддерживает меня под локоть – и больше я ничего не помню.
***
Чтобы прийти в себя после пробуждения, мне понадобилось всего несколько секунд. Память удивительно резво и трезво выстроила в логическом порядке все предшествующие события: утро, заявление Круглова об отпуске, колющая боль в сердце, Валя, чай и дикое желание уснуть. А, ну конечно… Доверчиво принять чай из рук патологоанатома, специалиста ФЭС… Наивная. Разумеется, она туда что-то добавила. Только зачем?
Валя дремала в кресле рядом с диваном. Глядя на неё, я со стыдом подумала, что в последнюю неделю она только и делает, что приволакивает меня домой и приводит в себя. Меня, полковника Рогозину, руководителя лучшего в стране спецподразделения МВД…
Мне совсем не хотелось её будить, но она сама открыла глаза, как только я попыталась встать с дивана.
- Не вскакивай пока, Галя. Полежи немного, ты немаленькую дозу выпила.
- Ты хоть скажи, что подмешала-то?
Валя вздохнула, посмотрела на меня с какой-то жалостью.
- Снотворное обыкновенное. Я же знала, тебя иначе из ФЭС не вытащишь. И, пожалуйста, имей в виду: завтра ты на работу не идёшь. И послезавтра тоже. И через неделю. У тебя отпуск, не забывай.