Передачка
Светлое пятно перед глазами... Оно медленно растёт, заостряется углами и превращается в окошко. Иришка опять закрывает глаза... Где она?.. Ночью ей причудилось, будто она несчастная царевна, которую выхватил из постели и утащил к себе страшный Змей Горыныч. Утащил и бросил в темницу... Как же жутко ей было, совсем одной, там, в его тёмном логове, где скалились острыми зубками, повиснув под сводами, летучие мыши, где мелькали в черноте углов, попискивая, невыносимые твари с длинными, голыми хвостами... А она, спутанная накрепко тугой и липкой паутиной, пыталась встать с жёсткого и холодного каменного пола, чтобы убежать от огромного, чудовищного паука с множеством мохнатых лап... Иришка металась, звала маму, но... "Но где же я сейчас"?.. - подумала девочка... Забелённое наглухо окно пропускало только свет. За окошком слышны были людские голоса, карканье ворон... С трудом повернув голову, увидела она две пустые белые койки, тщательно заправленные тоже белым постельным бельём. Ириша облегчённо вздохнула - значит, она вернулась в светлый, обычный мир, пусть хоть и больничный...
- Ну, что, детынька, оклемалась? Ну, и слава Богу... - Пожилая медсестрица с добрым, в морщинках, лицом, склонилась над Иришкой. - Жара, похоже нет... кризис миновал, так что всё страшное позади! И дело у нас идёт на поправку. А сейчас давай-ка сделаем укольчик! Нет-нет-нет, никаких возражений!
Была зима сорок шестого года. Разбомбленная войной, высушенная жестокой засухой, Украина голодала... Родители и бабушка, уходя на работу, оставляли пятилетней Иринке треть стакана подсолнечных семечек и кусочек макухи - спрессованного жмыха. Вечером приносили немного крупы и по маленькому кусочку серого, вязкого, как глина хлеба, приготовленного из смеси муки и смолотых кукурузных стеблей... Из горстки крупы и высушенных листьев лопуха мама варила жидкую похлёбку, а если удавалось состряпать из кукурузной крупы немного мамалыги, тогда в их семье был настоящий праздник...
Это было страшное время... Холод, одиночество и постоянное чувство непереносимого голода изматывали девочку. Она дрожала и тихонько плакала...
Печка, растопленная отцом с раннего утра, к полудню успевала остыть, и Иришка пыталась согреться, глотая тёплую, кипячёную воду из укутанного в одеяло чайника, потом сама заворачивалась в это, ещё хранящее тепло, ватное царство, и терпеливо ждала возвращения родителей... Чтобы дочка не скучала, мама оставляла ей книжки с картинками и тетрадку с карандашами. Но, стынущие в холодной комнате пальцы плохо слушались, и рисунки получались корявые, а читать Ириша ещё не научилась... Да и картинки в книжке были уже сто раз пересмотренные, вот она и забиралась в одеяло к тёплому алюминиевому чайнику, представляя себе, будто он - это кот Мурзик, оставшийся далеко-далеко, там, где жили они прежде... Иришка скучала по нему, по его пушистой шёрстке и лапкам-царапкам, по его уютному мурлыканью... Она гладила чайник, шептала ему ласковые слова и... незаметно для самой себя засыпала.
Однажды Ирише приснился сон, будто она - Герда, и они с Мурзиком оказалось в ледяном дворце Снежной Королевы... Она прижимала к себе котика, почему-то очень холодного и неподвижного, и шла босиком по ледяному пустынному дворцу Королевы и вся дрожала от стужи и страха...
Оказалось, что Иришка, задремав, опрокинула чайник в постель, и вода, быстро остынув, захватила девочку в свой студёный плен. Вечером родители обнаружили её в мокрой, холодной постели продрогшую, посиневшую... Отпаивали горячим чаем, грели ей ножки в ведре с тёплой водой... Но ночью к бредящему от высокой температуры ребёнку пришлось вызывать скорую... "Двустороннее воспаление лёгких... - сообщил испуганным родителям врач. - Срочно везём в больницу"!
- А кто тут у нас Ирина Ларская? Ей передачка!
В дверях стояла нянечка с небольшим газетным кульком и, улыбаясь, смотрела на Иринку.
- Это я... - прошептала сухими, потрескавшимися от жара, губами девочка, хотя и так было видно, что, кроме неё, в палате больше никого и не было. - Дайте мне... - Она высунула из-под одеяла тоненькую руку в полосатом серо-белом рукаве больничной пижамки и протянула её к заветному кулёчку...
- Погоди... уронишь ещё... - Нянечка развернула пакет.
- Ух, ты! Картошечка варёная... - с придыханием прошептала старая няня, - и где только достали?! - Она высыпала в алюминиевую миску три небольших белых картофелины.
- Любят, видать, тебя родители... Немалых денег, наверное, стоило им это богатство! Мать-то твоя от себя отрывала, сама-то ходит, в чём только душа держится... да ещё на сносях... Скоро подарит тебе забаву, будешь нянчиться! Ты кого хочешь - братика или сестричку? Иринка не вслушивалась в слова нянечки - она заворожено глядела на мисочку с этим давно забытым лакомством... Сейчас она хотела только картошечку... Выздоравливающий организм требовал еды, и Ириша сглатывала судорожно слюну, а живот её отзывался болезненной, голодной судорогой...
- Дайте мне одну... - попросила она умоляюще, - а одну себе возьмите...
- Нет-нет! Мы у больных детей ничего не берём! - категорически заявила нянечка, и подставила Ирине миску. - Выбирай, которая на тебя смотрит! - Иришка выбрала картофелинку покрупнее и поднесла ко рту...
- Хотя погоди! - вдруг сказала нянечка, - холодные они очень. Давай-ка я их согрею немного! Это быстро, потерпи ещё чуток! - Ириша с сожалением разжала ладошку, и старушка, открыв дверцу круглой металлической печки, стоящей в углу палаты, сунула в горячие угли миску.
К тёплому воздуху, исходящему от натопленной печи и наполняющему небольшую палату, примешивался новый дух, невообразимо чудный, вызывающий спазмы в желудке и кружащий голову не слишком давними, но такими счастливыми воспоминаниями...
Папа, вернувшийся с войны... Такой красивый - с белозубой улыбкой и тёмно-коричневыми, "бархатными" глазами... Он сидит за столом в гимнастёрке с расстёгнутым воротничком, а на его коленях сидит Иришка и перебирает блестящие металлические штучки, прикреплённые к его немного выцветшей военной форме. От папы пахнет табаком и ещё чем-то незнакомым, но таким родным... На столе гостинцы, что привёз с собой отец - всё диковинное, неизведанное, но такое вкусное! Мама, счастливая, улыбающаяся, с жарким румянцем на щеках, несёт кастрюлю из кухни, высыпает в миску горячую, пахучую картошку и кладёт на неё кусок масла... Иришка зачарованно смотрит на масло, которое так быстро тает, растекаясь ручейками и убегая вглубь миски, и уже готова разреветься оттого, что вот сейчас... сейчас ничего не останется от этого, такого вкусного и нежного лакомства... Как вдруг папа, сунув Иришке ложку, шепнул: "Быстро лови, а то убежит"! Иришка поймала остаток ускользающего чуда, отправила себе в рот, а папка, отщипнув кусочек от горбушки, со смехом отправил его следом вдогонку - так вкуснее! Потом они ели эту картошечку с солёными грибами, с колбаской, что привёз папа, и какими-то иностранными консервами...
Иришке так хорошо и тепло стало от этих воспоминаний, что она и сама не заметила, как задремала.
Проснулась она от причитаний старой нянечки:
- Ох, да как же это? Да что ж я наделала?! О, господи, беда-то какая!!! Детка, прости ты меня, сожгла я твою картошку! Ну, на минуточку ж только вышла... А она... и сгорела... Ах, как же я так, а?..
- Дайте мне её! Хоть горелую дайте!
- Да давать-то, милая, нечего уже - одни уголёчки остались...
Она поднесла к кровати почерневшую миску, в которой лежало три крошечных уголька.
- Ну, не плачь, детынька, не рви мне душу... Я сейчас похлёбки тебе принесу, сегодня с крупой сварили... с ячневой! Слышь, ты это... матери-то не рассказывай, не расстраивай её, ладно?.. Вредно ей сейчас расстраиваться... Не скажешь?..
Иришка молча покачала головой.
А жизнь продолжалась
Та зима была невероятно тяжёлой.* Природа обрушилась на истощённых голодом людей небывалыми холодами и метелями... Но жизнь продолжалась и, невзирая ни на тяжести бытия, ни на природные катаклизмы, в этот мир тяжёлых испытаний пришло время появиться новому маленькому человеку...
В феврале, аккурат перед праздником - днём Красной Армии, у Веры начались родовые схватки. Было уже далеко за полночь, а за окном выла и злобно бушевала вьюга... Выйдя на улицу, супруги поняли, что добраться до роддома будет непросто - все тротуары и улица напрочь занесены снегом. Они медленно двинулись вдоль спящих домов, сгибаясь от ветра, который с непонятным ожесточением бросал колючий снег им в лица и мешал идти. Ноги утопали в сугробах, и Вера, с ужасом осознавая, что силы на исходе, часто останавливалась, тяжело дыша, держась рукой за живот...
- Не дойду, Саш... не могу больше... Подожди, я сяду, отдышусь немного...
Александр поднял на руки жену, понёс бережно, боясь оступиться или поскользнуться...
- Держись, малышка... держись... Ещё немного осталось... совсем-совсем немного... - задыхаясь, шептал он.
Каждый шаг давался ему с трудом - снегу намело почти до колен, да и сил в руках осталось совсем мало, и хоть исхудавшая от голода жена совсем не была тяжёлой в смысле веса, но тащиться им предстояло ещё квартала три-четыре, наверное...
В роддоме светилось одно-единственное окошко. Им открыли дверь и Веру немедленно увели.
Через несколько минут больничную тишину, нарушаемую только завыванием февральской метели, огласил пронзительный голос родившегося человека...
- Мальчик! - с улыбкой сообщила вышедшая из родовой палаты медсестра, - здоровенький! Отличный подарок вам ко дню Красной Армии!
Сынишку назвали Сергеем, в честь погибшего на фронте деда.
Первые месяцы, за неимением кроватки, младенец спал в старом бабушкином корыте, поставленном на две табуретки. Когда Серёжке исполнилось два месяца, мама вновь вышла на работу (таков был по закону послеродовой отпуск). За няньку оставалась Иришка. Мама перед уходом сцеживала молоко, наливала в бутылочку, и укутывала в одеяло рядышком с чайником, чтобы оно не остыло, наказывая дочери в определённые часы кормить братика. Малышу оставленного молочка оказывалось мало и он громко, безутешно плакал, требуя добавки. Несчастная Иришка с трудом таскала его на руках, совала в ротик ему пустышку, поила водичкой, дрожащим голосом пела ему песенки и тоже плакала от отчаяния и жалости к братишке, да и к себе тоже...
Наконец пришла весна... Оттаявшая земля спешно прикрывала свою наготу молодой, сочной травкой, деревья покрывались нежным, зелёным пухом. Оживала природа, приходили в себя, измученные голодом и холодом люди... Жизнь постепенно налаживалась, а земля, словно в награду за страшные испытания, что выпали народу в тот страшный год, за людские жертвы, количество которых превысило миллион, вознаградило их позже неплохим урожаем...