Глава 1. Зеленая стена
Ну-же, иди!
Нервные каблуки стучали по каменному полу. Тук-тук-цок-цок. Нервные каблуки поднимались по лестнице, изредка останавливаясь и поворачивая носки к стенам, чтобы рассмотреть на картинках нелепые попытки изврата классических сюжетов. Нервные каблуки ступали по ковру, приглушающему все лишние звуки, которые могут помешать гостям отдыхать. Нервные каблуки зашли в зал, подождали у стойки, пока хостес договорит по телефону, направились к нужному столику, встречая умилительные взгляды в свою сторону. Рядом с нервными каблуками поставили люльку с младенцем, и задвинули ноги под стол.
Нервные каблуки превратились в нервную Сашу.
Она пришла первая, чтобы немного освоиться, чтобы убедиться, что ребенок вошел в свое состояние “долгого сна”, как она научилась подгадывать, и можно надеяться на 3-4 часа безмятежных посиделок. Прошло не так много времени, а насколько непривычной, безликой Саше казалась эта обстановка. Белоснежный зал, люстры, нечто между пошлятиной и новым видом роскоши, скатерти, салфетки, наипрозрачнейшие бокалы, бесплатная вода на столе. Подруги выбрали безвкусное в своей изящности заведение.
– А я и говорю: дура! – донеслось до Саши, и она повернула голову на визгливый звук. Две дорого одетые девушки обсуждали третью, по всей видимости, подругу. Говорившая продолжила:
– Вот скажи мне, что он может ей дать? Работает простым руководителем отдела продаж, зарабатывает не больше двух сотен, ну куда с таким, только на квартирку в Митино еле хватит. А она заладила про любовь.
– Пройдет эта любовь, как пить дать. В нищете наша принцеска долго не сможет, любовь в шалаше быстренько пройдет – с глубокомысленным видом сказала вторая. – Но то, что он красивый – это да. И любовник, вероятно, хороший.
– Ну… потрахаются и разбегутся, – с листом салата и лососем во рту резюмировала первая.
Наконец, начали появляться Сашины девчонки – все вместе, со смехом, восклицаниями, объятиями и приветствиями, шуршащими пакетами из Детского мира – будто встретились сначала там, чтобы выбрать красивые подарки, примерно одной и той же ценовой категории, которая называется – не ударить в грязь лицом. Они целовали Сашу, крепко прижимали к себе, обдавая цветочными, пряными и мускусными нотками, внимательно разглядывали ее, будто хотели обнаружить нечто особое, наклонялись к ребенку и прижимали наманикюренные руки к груди, понижая голос, чтобы не разбудить младенца единичным резким выкриком. Подарки поставили на диванчик рядом с Сашей, но только она потянулась их развернуть, как всех четверых унесло вихрем разговоров, выбора блюд и напитков, комплиментов:
– Ты выглядишь потрясно! – заметила Наташа. – Почти и не поменялась с рождением ребенка.
– Материнство тебе очень идет, – ласково и очень искренне улыбалась Яна. И глаза у нее были все те-же, понимающие и дружелюбные. А может, она поймет, подумалось Саше.
– Шикарная туника, я на тебе раньше не видела! – а это Вика – главная шмоточница, визировала все новинки брендов на подругах. Она уже окинула взглядом новую бежевую сумочку Jacquemus у Наташи и ботинки челси Chloe на Яне.
Саша уже сама мельком оценила внешний вид трех девушек, отмечая новые покупки – или подарки – невольно сравнивая их со своей одеждой. И, к сожалению, не в свою пользу. То есть сейчас да – ее образ соответствовал дороговизне места и уровню подруг, но вот сможет ли она поддерживать его в ближайшее время – уже следующий вопрос.
Видимо, от ставшего раньше таким обыденным и привычным, навыка оценивания так просто не избавиться. Да и надо ли? Саша была такой же, как они. Впервые за 3 месяца она была в своем кругу.
У них было все, но они об это не знали. Они были недовольны всем на свете, даже самой ерундовой мелочью. Они хотели и опровержения извне, что все их страдания пусты и в конце концов – пройдя определенную, прекрасно контролируемую преграду – все будет хорошо, и возвышения силы своего духа, который помог все “пережить”. Чтобы окружающие в порыве восклицали: сильная женщина!
Они поддавались модному веянию, болезни, под названием “more and more”.
Их шатало из крайности в крайность и это зависело от настроения, от того, перед кем они распускали хвост (обычно перед инстаграмскими друзьями, нынешними пассиями бывших, далекими одноклассниками) или зажимались, в стремлении вызвать жалость и вытянуть побольше выгоды (у кого-то родители, преподаватели вузов или те, кто были им полезны). Они хотели вытянуть more and more.
Больше, больше – вот современный девиз любой мало-мальски привлекательной девушки от 14 лет. Больше и новее айфон, больше одежды известных брендов, иногда из винтажных шоурумов, больше денег на развлечения, комфортную жизнь в столице и за границей, больше мужчин, которые борются за их сердце, больше свободного времени, чтобы жить так, как они хотят – очень в духе времени – больше успеха, известности, медийности, больше доказательств, что жизнь наполнена смыслом.
“Мы все жадные, – внезапно подумала Саша, – только мы этого не понимаем. Не осознаем, где стоп. Даже не так – мы не знаем, как остановиться и жить полноценной жизнью, не ощущая себя изгоем, тряпкой или голимой беднотой.”
Она отметила в подругах, как и раньше в девушках за соседним столом, отличительную черту, которая была характерна свободным девушкам – чрезмерную ухоженность. Это зависело не от наличия/отсутствия ребенка, работы, а скорее от желания, жизненной легкости, что почти всегда равнялось отсутствию серьезных проблем; денег, чтобы посещать косметолога, стилиста, маникюриста и так далее; необходимости выглядеть определенным образом, чтобы влиться в тусовку, войти в клан.
–Ну что, девчонки, надо выпить. Такой повод как-никак! – воскликнула Яна, заказывая бутылку шампанского. – Бокалы на четверых, – все тому же официанту.
– А Саше нельзя. Правда, ведь? – обернулась Наташа, как самая “правильная”. Рассказала бы Саша, как вытаскивала эту правильную и пьяную из штанов какого-то мужика в клубе.
– Немного можно! Я не кормлю грудью, молока нет, – соврала Саша, забывая обо всем и вся в красивом ресторане, в обществе потрясающих и – как теперь ощущалось особенно остро – безмятежно счастливых подруг. Трехмесячный младенец спал в люльке и не давал повода усомниться в своей нормальности. Саша даже весело рассмеялась “шутке”, которую подруги вычитали из yandex новостей, что она накачала ребенка транквилизаторами, чтобы не мешал посиделкам. Главное – пусть они говорят, на любые темы, о чем и как угодно.
В первые десять-пятнадцать минут девушки то и дело оглядывались на ____, а потом переводили взгляд на Сашу, будто ища согласия обсудить горяченькое и в любых выражениях.
– Он спит, не обращайте внимание – призналась Саша, удивляясь своему раздражению. Она хотела, чтобы подруги уделяли внимание только ей, она ревновала – да, ревновала, их к своему ребенку.
И девушек прорвало. Они говорили, как раньше, на темы работы, мужиков, брендов, моды, любви и секса, а потом стало слишком много секса, он заполонил собой все, что может быть в этом мире и головах четырех подруг. Разговор о Макаре опускали, видимо, ждали, когда Саша сама о нем заговорит, но она молчала и надеялась, что эта тема не всплывет. И если сначала кто-то из девчонок все равно посматривал вниз, на люльку, то скоро все о ней, как будто забыли и ограничители полностью спали.
А Саша буквально впитывала эту атмосферу, впитывала личности самих подруг – ярких, искрящихся, таких, какой она сама уже, вероятно не станет. Ей хотелось этого more and more – больше легкости, больше разговоров о себе, своем душевном состоянии, больше ощущения себя желанной и сексуальной.
За 3 месяца в больнице она и так вдоволь наговорилась о ребенке. Это занимало все ее мысли: какой он будет, как теперь. Хотя это тоже было враньем – она говорила о нем – как того требовало место и приличия, а думала только о себе. Что будет с ней? Как она будет жить? Как она найдет мужчину? Как она будет работать? Как, боже, как она сможет открыть рот и рассказать о своей “ситуации” отцу и подругам? Как покажет “этого”? Хотелось закрыть глаза и уши и делать так: ла-ла-ла-ла-ла, не думая о том, что пришлось увидеть и пережить…
_____
Через семь дней, как только Саша физически более-менее восстановилась, из роддома ее перевели прямо в детскую больницу. Ничего не сказали, не дали времени найти, выбрать врача и больницу получше, обратиться к близким, которых, впрочем, она пока не желала вмешивать. А просто огорошили – перевозим. Саша не противилась, она в тот момент больше всего была похожа на водоросль, который безвольно выполняет приказы морского течения, не думая, что есть иные варианты. Возможно да, врачам лучше знать.
К тому же домой совсем не хотелось. Саша осталась одна. Отец улетел на второй день после родов, взяв у Саши клятвенное обещание сразу сообшать обо всем происходящем с ней и внуком. Он много говорил о том, что, как только дочь окрепнет, начнет ей делать гостевую визу. О том, как рад, что у него есть внук, который, наконец-то, будет интересоваться спортом и они создадут свою команду в Штатах. Сыпал предсказаниями, что он тот еще красавец, весь в новоиспеченного деда, и девчонки прохода не дадут. Все это говорилось в шутку, чтобы поднять настроение Саше, из гордости и искренней радости.
Но ей это доставляло такие страдания, что лучше бы ее вскрыли заживо.
Саша, когда ему звонила, с запавшими после бессонной ночи – пока еще сухими – глазами, умудрилась притвориться веселой, но очень уставшей. Она сделала, как потом осознала, нечеловеческое усилие, чтобы не рыдать, рассказывая о ребенке и искусно врать, находясь при этом в шоковом состоянии. Но самое сложное было пережить именно эти его милые, казалось бы, невинные высказывания, папины улюлюканья. Ей захотелось умереть, никогда не рождаться, только бы не сообщать эту шоковую новость отцу. Может, это сон. Может, все пройдет?
Нет, нет, надо открыть глаза и делать что должна, на автомате или нет, не важно. Отцу пока не говорить, у него начинается совершенно другая жизнь в Америке. Зачем она ему с таким “довеском”.
При выписке она встретила уничижительный взгляд той самой медсестры, на вопрос которой сорвалась и устроила грандиозную истерику, такую, что ей вкололи успокоительные. Могло показаться, что прожжённая циничная больничная тетка знает все о Саше: о том, какая ее ждет жизнь, какая она глупая, что обрекла себя на то, о чем еще не подозревает. Медсестра навешала ей ярлык и перестала обращать внимание, как на конченного человека. Но прощальным взглядом – смесью жалости и превосходства от того, что не послушалась – тетка ее одарила. И на том “спасибо”, чудовище.
Если честно, Саша плохо помнила первые дни в реанимации и роддоме, но первый день в больнице, в которой провела так много времени, она запомнила навсегда. Страх неизвестности, безумные предположения нарисовали такую картину, что в первые же минуты, как ее разместили в палате, она легла к стене и накрылась одеялом, не имея сил столкнуться с реальностью. Немного позже подошла медсестра и – хочешь-не хочешь, вставай – разбудила Сашу знакомиться с порядками в отделении.
– Пока ты лежишь одна, но после выходных подселим мамочку, – заглядывая в непроницаемое Сашино лицо, предупредила женщина. Да уж, через несколько дней она заберет спокойное одиночество. – Веселее будет.
Саша так не думала. Она молча всунула обе ноги в мягкие, уже начинавшие сереть, тапочки, на автомате взглянула на безмятежного ребенка и последовала за медсестрой.
Это была не такая больница, где из всех щелей пахло медикаментами или в коридорах, крича от боли, лежали новоприбывшие пациенты, а все стены отливали ледяной безжизненной белизной. Абсолютно нет. Она была похожа на домашний детский лагерь, который располагался на одном этаже, и все ходили в 8 утра изменять температуру, и записывать ее в специально отведенную тетрадочку. Как объясняла медсестра, мамочки – так здесь называли почти всех, невзирая на возраст женщины с ребенком – сами убирают в своих палатах, моют полы. Она показала где лежат заскорузлые, хоть и вероятно, бактериально чистые, тряпки, ветоши и бойко проинструктировала, какой раствор добавлять в ведро с водой. В ответ на удивленные глаза, медсестра выдала заранее заготовленную и произнесенную сотне женщин фразу: “мамочки обеспечивают чистоту в палате для себя и своего ребенка”. Бытовой инструктаж в формате монолога и Сашиного кивания головой продолжался.
“Вот здесь можно сушить белье…но через сутки собирай, и обязательно запоминай свое, а то мамочки всякие бывают…в этот кабинет с ребенком будешь ходить на процедуры, сегодня не надо, врач уже осмотрел ребенка…мыло и туалетная бумага находится тут…еда по расписанию на стене столовой…внизу есть буфет, где можно встретиться с родственниками и купить вкусняшки…продукты в магазине напротив, там есть Магнит и Перекресток…врачи принимают на этаже за пределами отделения, спрашивай первое время у медсестры…
Под конец Саша даже немного выдохнула: в общем и целом, если не придираться, было неплохо и по-доброму.
– Аа…когда придет врач?
– Подожди, он в палату зайдет или тебя вызовет дежурная медсестра, – кинула женщина и поспешила к следующей пациентке.
Саша вернулась в палату и опять легла лицом к своей зеленой стене. Она была рада, что лежала в палате одна. Однако, это значило еще и то, что они с _____ были наедине. Впервые ей ничего не хотелось делать – ни читать книгу, ни размышлять о планах на будущее, ни смотреть сериал, который призван вызвать у нее улыбку – ни-че-го. Проснулся ребенок и ей пришлось долго укачивать его на коленях, чтобы он не кряхтел и не стонал – от боли, голода, неудобства в памперсе или от желания передать эмоцию – кто знает? На всякий случай Саша проверила попку, и складки одежки, не мешает ли что.
Ребенок никак не засыпал, а только больше стал кряхтеть и извиваться на руках. Саша испугалась, вскочила на ноги и пару минут укачивала стоя. Как только она хотела позвать врача, ___ успокоился и обмяк. Саша медленно ходила туда-сюда по палате, замедляя разогнанное сердце. Она подошла к окну, отодвинула штору и посмотрела на зеленый внутренний двор больницы. Кусочек аллеи, проходящей по всей больнице – как она потом узнала, состоящей из десяти корпусов – пару лавочек, на одной из которых курил средних лет мужчина, открывающаяся и закрывающаяся дверь служебного помещения.
На стекле проскальзывали тени девушки и когда Саша подошла ближе и почти прижалась носом к стеклу, то смогла увидеть очертания лица. И это лицо не было ей знакомо.
Что тут удивительного? Можно было предположить, что выглядела она не лучше, чем чувствовала себя. Зеркало поменялось в восприятии Саши не в друга, а в нейтральный, не особо полезный объект. После родов оно выполняло только одну функцию – посмотреть нет ли на лице грязи, да и все. Никакого ухода, украшения себя – об этом и думать даже не приходилось. Зачем все это? Для чего?
Она чувствовала грязноватые волосы, собранные в хвостик, жирное, с толстой пористой кожей лицо, потому что должного ухода не было – она только умывалась привезенным из дома молочком, намазывала крем не так, как учили косметологи, а лишь бы быстрее растереть по лицу, против правил выдавливала прыщи, неизвестно откуда взявшиеся, ведь больничная еда не была вредной. Она собирала в обе руки живот, нависший над лобком – он все же медленно уходил, но пока выглядел отвратительно. На сосках прочно поселились синяки – все от неумелого долгого сцеживания молока, которым еще нужно было кормить _____ , наклоняясь над его кроваткой с бутылочкой. Домашняя одежда, которую она, еще беременная, брала в роддом, была растянута в области живота и теперь футболки некрасиво свисали, будто недавно родили сами.
Она выглядела как классическая тетка, постаревшая на десять лет от горя. Но делать с этим ничего не хотела. Зачем? Зачем вообще сейчас думать о себе. Раньше Саша планировала попросить кого-то из подруг привезти несколько вещей, но теперь об этом не могло быть и речи. Она не допустит, чтобы кто-то из ее прежней жизни видел ее в таком состоянии.