Она переписывалась с подругами – не могла не переписываться – ограничиваясь, правда, общими ответами на поздравления, на вопросы “как дела, настроение и не скучно ли в больнице”. Интересное дело, до родов Саша мечтала, как выложит в Инстаграм фото: большой букет роз, на фоне больничного одеяла и кулечка, в котором можно будет разглядеть запеленатое чудо. Она даже придумала надпись: “теперь у меня новая самая большая любовь”, да, приторно-ванильно, но совершенно точно подошло бы к фотографии. Нужно было передать это максимальное счастье, гордость от рождения нового человека и показать независимость от Макара. Дааа… А в сториз постить ее усталые – с кругами под глазами – фотографии из постели, а в руках здоровый ребенок, и тихая счастливая улыбка.
Оказалось, что во всем этом нагромождении фантазий, ключевым словом оказалось то, чему Саша не придавала значения, потому что оно в ее восприятии прилагалось к ребенку автоматически – “здоровый”.
Вздрогнула.
Посмотрела на спящего ребенка в своих руках. Она боялась ____. И не знала, что с ним делать.
Обед Саша пропустила, но к вечеру в животе заурчало и пришлось идти в столовую на ужин. Она боялась в первый раз столкнуться с такими же мамочками, как она, боялась…да неизвестно чего. Но когда увидела толпу людей в просторном помещении, ей стало легче – так гораздо проще потеряться и быть незаметной. С одной стороны стены располагалась раздаточная зона, кулеры с горячей водой и холодильники, по использованию которых были свои строгие правила, а с другой – четырехместные столы в два ряда. И несколько десятков женщин, девушек и бабушек, кто в спортивных штанах и футболке, кто в халатах разной степени загрязненности, кто в пижамах. Многоразовые резиновые тапочки добавляли любому образу нелепости, поэтому многие и не заморачивались с одеждой.
Она взяла первое и второе, налила перезаваренный чай и стала осматриваться в поисках свободного места: пойти вот за этот стол к миловидной полненькой брюнетке, которая кормит на коленях младенца, и пытается одновременно есть? Или к женщине, похожей на робота, который в прошлой жизни был трансвеститом? А, может, к неопрятного вида молодой девушке: патлатой, зеленолицей, агрессивно работающей ложкой в суповой тарелке?
Саша опустилась на стул рядом с брюнеткой, осторожно поставила горячую еду и попробовала всего по ложке. Борщ оказался вполне сносным, как в обычной – не больничной – столовой, пюре с мясом на троечку, а чай мега противным, но хотя бы горячим. От большого количества горячей жидкости налилась грудь. Только бы не полилось молоко, пока она на людях! Зато может лучше пойдет вечернее сцеживание, которое было нечто сродни пытки.
Врач так и не подошел к ней за целый день, и Саша не знала радоваться или печалиться. С одной стороны, хотелось скорее узнать, что не все так страшно, или даже совсем не страшно, это просто старая тетка решила ей подговнить, называя ребенка “уродом, который испортит ей жизнь”. А если… если врач подтвердит “уродство”?
Нет, Саша этого не переживет. Нет, нет, нет! Она, сама не замечая, закивала головой из стороны в сторону. Несколько капель супа расползлись по клеенке красными жирными кляксами.
– Первый день? – донеслось до Саши, и она чуть не вскочила. Настолько не ожидала, что с ней заговорят.
– Да, – тихо подтвердила она, не поднимая головы. А зычный голос продолжал:
– Это видно, в первые дни все, как прибитые ходят. Ничего, пообвыкнешься, полегче станет.
Саша подняла глаза и увидела, что место справа заняла ухоженная женщина, лет тридцати пяти, с копной кудрявых рыжих волос, ярким маникюром и накрашенными глазами. Она встретила взгляд и приветственно улыбнулась Саше.
– Сколько ребенку?
– Восемь дней, – ответила Саша, принимаясь за суп.
– Да ты не бойся так, милая, – покровительственно продолжала кудрявая, – Знаешь, тут все свои. У каждой своя боль, свое принятие, свои тараканы. Своя инвалидность. Тут столько боли, сколько ты еще в жизни не видывала. Но хорошие люди тоже есть. А есть и плохие, – и тут она кивнула в сторону стола с роботоподобной женщиной.
– Спасибо, – Саша была смущена и немного возмущена тем, что слышит об инвалидности, хотя к ней это совершенно не относится.
– Меня зовут Люси, – представилась рыжая. Брюнетка, которая кормила ребенка, прыснула со смеху, вслед за ней засмеялись несколько соседних столов и сама Люси.
– Обожаю, когда Люська, совсем не Люська, а Люси! – у холодильника хохотала стройная симпатичная блондинка в платье, с отросшими концами и ярким макияжем, который, впрочем, совсем ее не портил.
– Ну что-же, Люси, дак Люси, – выдавила Саша улыбку и принялась за еду. Постепенно всеобщий смех перерос в равномерный гул разговоров, Люси, посмеиваясь, ушла, а Саша вернулась к своим невеселым мыслям. Но все-же этот разговор, хоть и на несколько минут, немного расслабил ее лицо, приобретавшее все более серый и восковой вид.
Разномастные мамы маленьких пациентов оказались обычными людьми и Саше еще только предстояло узнать все их личные истории, от которых сердце переполнялось либо восторгом, либо ужасом, иного не дано.
Как только закончился ужин, отделение замерло, некоторые пошли смотреть телевизор в общем зале, и Саша поняла, что медсестру уже можно не ждать. Она закрылась в палате, посмотрела, чтобы с ____ все было в порядке, и он смог заснуть, а сама скорее легла в постель и закуталась с ног до головы.
Самые жуткие мысли и предположения роились в голове. Непонятно почему, но ей хотелось измучить себя. Может, чтобы снизить остроту страха? Страха, что ее, Сашина, ее, молодой красивой девушки двадцати пяти лет отроду, жизнь пойдет под откос. Поза эмбриона и ритмичное покусывание одеяла помогало, зеленая стена постепенно поблекла…
Утром большой угол одеяла был мокрым, хотя Саша знала, что не плакала.
Завтрак был откровенно неудачный, но в Сашиной жизни значение еды тоже поблекло, она, несомненно, чувствовала вкус, но съесть шоколадку или водянистую кашу разницы не имело.
В коридоре было оживленно: собирались на процедуры мамочки с детьми, кто-то опаздывал на завтрак, кто-то только поднялся с постели и торопился внести нужные сведения о температуре и состоянии ребенка в больничный журнал, туда-сюда прогуливалась вчерашняя женщина-робот. Ее ребенок в коляске лежал с открытыми глазами, голова у него была обвязана эластичными бинтами и напоминала очень большую грушу. С такими диагнозами – “большеголовых”, как неэтично и стыдно про себя называла их Саша, было очень много в отделении. И, насколько она поняла из разговора мамочек, что это еще и одно из самых легких заболеваний, “водянка”, при лечении голова восстанавливается по мере роста ребенка, хотя в начале она будто весит в несколько раз больше тела. И выглядит пугающе, конечно.
Саша подошла к большой стойке, где обычно сидели две медсестры, но сейчас на посту никого не было. Она отошла к окну и зависла, разглядывая, как люди – к кому они идут, кто это, куда? может больных навещают родственники или мужья? – ходят, разговаривают, стучат по экрану телефона, в стремлении выстучать истину и получить нечто важное, грустят, задумываются, напрягаются, улыбаются, но последнее совсем редко, живут. Если бы она не была в сомнамбулическом состоянии, то явно съела бы себя изнутри от ожидания. Оно выжигало внутри дыру, и здравый смысл боролся со слепенькой, старенькой, уже вышедшей из моды, надеждой.
Надо посмотреть как там ____ . Большая красная шапка лежала на полу, Саша подняла ее и оглянулась. Пока она копалась в своих мыслях, коридор почти полностью опустел. Только женщина робот совершала “променад” почему-то не на улице – хотя многие мамочки, которые долго лежали в отделении, с удовольствием бежали на прогулки по территории – а по длинному кишкообразному коридору.
– Ваш ребенок потерял? – нагнав их, спросила Саша и почему-то смутилась своему вопросу.
– Он не мой, – на автомате ответила женщина-робот. – От него отказались родители, а я – сопровождающая няня от фонда. А шапочка его, да, спасибо.
– А после? – еле слышно выговорила Саша.
– Что?
– Что будет с ним после больницы?
– После его отвезут в Дом малютки, – улыбнулась няня, – и там хорошо позаботятся.
Они стояли в нелепом молчании и вдруг женщина произнесла:
– Я видела ее родителей, вернее мать. Наркоманка и алкоголичка. Хорошо, что отказалась, а не выбросила голодного ребенка на помойку, или в морозилке не закрыла…
Сашу передернуло, а женщина-робот с таким видом, будто смаковала чужие страдания, рассказывала жуткие случаи и подробности, которые встречались в ее практике. Саша начала ощущать запах от женщины, которому ранее не придавала значение – еле уловимый, порицающий, нафталиновый, медикаментозный, мерзотный в своем цинизме. Саша еле скрывала отвращение и уже хотела убежать под предлогом ухода за ребенком, как сзади неожиданно услышала свою фамилию.
И она поняла. Врач.
Нервное напряжение захватило ее целиком. Тетка-робот с явной профессиональной девиацией мигом испарилась, а Саша повернулась и на ватных ногах пошла за молодой медсестрой, любезно решившей ее проводить. Но как только они вышли за пределы отделения, медсестра показала ей путь – прямо, налево, пятая дверь справа – сунула в руки историю болезни и объяснила:
– Я буду посматривать, не проснулся ли ребенок.
И Саша пошла.
Идти она старалась как можно медленнее, но через семь минут уже стояла у двери. Колупнула неудачно выросший заусенец и смотрела, вслед за ним медленно отслаивается кожа. Капелька крови. Совсем не больно. Но посмаковать боль ей не дали, дверь открылась и из нее вышел симпатичный светловолосый врач. Саша хотела открыть рот и окликнуть его по имени – отчеству, ведь в лицо своего врача не знала, но оказалось, что это была ординаторская. Это ее еще больше смутило. Она хотела поговорить тихонечко, наедине, за закрытыми дверями, но в просторном кабинете стояло несколько столов, за тремя из них писали в историях болезни, работали за компьютерами и пили чай с печеньем другие врачи. Чай с печеньем и боль всей ее жизни.
Она сделала несколько шагов и растерянно замерла, пока ее не позвал крупный, взрослый мужчина в белом халате, с усталым взглядом и невероятно большими руками. Саша даже невольно и совершенно глупо подумала – как же он с такими широкими пальцами считается одним из лучших нейрохирургов в больнице?
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – указал врач на стул, предлагая Саше сесть и принимая из ее рук историю болезни. – Я осмотрел вашего ребенка вчера в процедурной, но решил поговорить в удобной обстановке. Расскажу об общем состоянии и операциях, которые ему потребуются.
Он говорил спокойно, немного даже холодно, отрешенно, а как же иначе, ведь через него проходили десятки, сотни и тысячи детей, не будет же он каждую тяжелую судьбу примерять на себя, сочувствовать и сожалеть матери. Нет, конечно, врач же не бабка-плакальщица.
Тот разговор странным образом отобразился в Сашиной памяти. Сначала, ей казалось, что на голову надели подушку, и она слышала не конкретные слова, а нечто непонятное, будто на другом языке преподнесенное. На секунду она подумала, что отупела, потом – что сошла с ума, а затем в ушах начал нарастать шум, который не прекращался до конца долгого разговора. Она думала, что и не вспомнит ничего, но потом, вернувшись в свою палату и уставившись в свою пресловутую зеленую стену, начала по крупицам восстанавливать весь разговор. И заучила его наизусть, слово в слово. Повторяла с той же холодноватой интонацией, которую избрал врач для сообщения такой важной – и страшной – новости. Главное она поняла совершенно точно.
____ никогда не будет здоровым.
Она думала, что никогда больше не сможет смеяться. Что нет в мире такого, что заставит ее улыбнуться. Что не заставит ее сменить больничный и уже надоевший халат на симпатичную шелковую пижаму вечером, и новые спортивные штаны с футболкой днем. Вещи она заказала через интернет и спокойно забрала заказ внизу, у проходной. И никаких вопросов от подруг и кого-бы то ни было еще. Только обыденный – и чем-то из прошлого приятный – вопрос от курьера: “вам нужен чек?” Зачем в 21 веке иметь друзей для посещений в больнице, если ты и так всегда окружен людьми, а все что угодно тебе привезут такие милые курьеры?
Спустя три-четыре недели Саша привыкла к больничному укладу и уже не тосковала. Она потихоньку оттаивала и находила себе множество дел, видимо ее психика сама собой старалась отвлечься, чтобы не сойти с ума. Кто бы что не говорил, а жизнь продолжалась. Человек ко всему привыкает. Это было удивительно, но это было так.
Дети были детьми, хоть и особенными, больница была больницей, но терпимой, страдания невыносимыми, кто бы что не делал, но со временем притуплялись, а матери были сильнее любого мужика.
Эти матери…
Они были сильными бабами. Не в плохом смысле, как раньше могла подумать Саша, а в самом житейско-крепком, который можно представить для этой ситуации. Они махали рукой вслед неисправившемуся мужику “нехай идет”, они вставали в 5 утра, чтобы покормить ребенка перед тяжелым рабочим днем, они стискивали зубы, выискивая деньги на растущий организм.
Они обладали житейской мудростью, принимали все с простотой и единственным проявлением страданий, вероятно, был лишь почти первобытный вой в плечо винной подруге. Повопили, да и ладно. Они вставали каждое утро и жили дальше, не спрашивая себя зачем это, за что и почему дано им.
Они были прожженнее любого медработника, уже не щурились от неприятных процедур и не выходили из комнаты, казалось, к какому-то моменту у них вообще пропадало чувство брезгливости. Ведь дома-то они были наедине со всем этим.
Они сгибались и не ломались, они гнулись по ветру разных мнений врачей, но потом формировали свое мнение по развитию ребенка, и уже сами могли прищучить случайно попадавшихся юных неопытных докторов. Они, казалось, не думали о своей беде – весело смеялись днем и черт его знает, что делали ночью.
Они без особых копаний в душе делали, что должны и несли свой крест до конца.
Они, самое странное, любили своих некрасивых, ненужных и непринимаемых в обществе детей. Искренне…
___
Когда Саша она вернулась из больницы, то не смогла отказаться от встречи с женской компанией. Позвонила Яна и, не слушая никаких пререканий, заявила, что девчонки ждут ее – да, пусть она будет с ребенком, пусть толстая – после родов же, пусть усталая – побольше слой тоналки и консилера на лицо, пусть нельзя пить – бокал вина не повредит. Да и вообще, Яна – лучшая Сашина подруга, а она 3 месяца ее уже не видела!
Саша последние 1,5 месяца врала, что выписалась из больницы, там все никак не проходила желтушка. Подруги спрашивали, когда она позовет их на кашу, а Саша отшучивалась и придумывала миллион оправданий, пока это не стало выглядеть совсем глупо. Но вот что беспокоило ее – точно ли они хотели повидать ребенка и поздравить новоиспеченную маму, или стремились, возможно, без задней мысли, послушать про отношения с Макаром?
Перемерив весь свой гардероб, Саша остановилась на широком платье, которое скрывало ее живот, но открывало до сих пор красивые, худые ноги. Потоптавшись и выбирая между высокими сапогами на плоской подошве и модными ботильонами на высоком каблуке, пришлось остановиться на последних – надо пойти во всей красоте. Остается правильное пальто по цвету, выбор аксессуаров, а потом полвечера в ванной с масками, скрабированием кожи, патчами под глаза, самостоятельным маникюром – на ногти, которые немного удалось отрастить и ранки заусениц зажили – и педикюром, так, до кучи, для общего ощущения собственной охуенности.
Она максимально подготовилась, целые сутки она только и думала, как бы все прошло идеально: подгадала время, когда ребенок заснет крепким сном, перепроверила пылинки, крошки на своей одежде, пару раз почистила шерстяное пальто, чуть ли не под лупой обследовала каждый миллиметр дорогих эластичных колготок, отрепетировала макияж – прямо как невеста на выдание, ага, и осталась довольна приготовлениями.