Все было сделано как положено. В морг отправлена одежда, заказаны катафалк и автобус. А еще оркестр, чтобы сыграл для отца в последний раз, возле дома. Ведь усопший так любил музыку.
Наступил тягостный день. Похороны были назначены на вечер пятницы. Ехать в морг за телом умершего вызвались два его приятеля. Гроб привезли к подъезду. Дочь, увидев в знакомой одежде покойника, зарыдала. Семен, скользнув по гробу взглядом, отвел в сторону заблестевшие глаза. В толпе раздался женский шепот:
– Сергей-то на себя не похож!
– Лицо разбито, не узнать совсем.
– Да это и не он!
К женским голосам тут же примешался грубый мужской:
– Закрой рот, дура! На тебя поглядим, какая будешь в гробу лежать.
Спорщиков заглушил оркестр. При первых его звуках дочь схватилась за сердце, сын закрыл глаза платком. Едва умолкла музыка, налетел сильный ветер, хлынул дождь. Друзья и родственники поспешили в автобус. Процессия двинулась в сторону кладбища. В старом катафалке стоял противный сладковатый запах, и Алина, придя в себя, подумала: «Скорей бы все закончилось».
На кладбище с гроба снова сняли крышку, чтобы проститься с усопшим. Алина взглянула на брата. Возле него стояла соседка отца и что-то шептала на ухо. Семен внимательно слушал и хмурил брови. Затем он кивнул головой, и женщина решительно откинула покрывало с ног покойника. Алину едва успели подхватить под руки. В гробу, в одежде отца лежал умерший человек такого же возраста, роста и комплекции, с разбитым лицом и поцарапанными руками. Но это был не он. У покойника не было правой ноги. Воспользовавшись заминкой, водитель катафалка прыгнул в свою машину и уехал. Свою работу он выполнил, рабочий день окончен. Мужчины, посовещавшись, подняли гроб и стали затаскивать его в салон автобуса, невзирая на протесты водителя. Тот пытался объяснить, что он возит живых людей и не имеет права перевозить покойников, но его никто не слушал. Водитель оказался бессилен перед толпой решительно настроенных мужиков и с обреченным видом сел за баранку.
Приехали к моргу. Вечером пятницы найти там хотя бы дежурную санитарку, оказалось непросто. Наконец с трудом разыскали все ту же суровую бабку. Выслушав незваных гостей, та попыталась связаться с начальством, но безрезультатно. Решив взять ответственность на себя, бабуля открыла дверь в помещение морга, но предупредила: «Всех не пущу, только двоих. Идите, ищите своего». Иван и Валентин метнулись внутрь, но через некоторое время вернулись назад и развели руками: Сереги там нет. Люди замерли в растерянности. «Это что?» – кто-то наблюдательный кивнул в сторону вагончика, запертого на висячий замок. Оказалось, там лежат криминальные трупы. «Открывай!» – потребовали мужики у дежурной. У той не оказалось ключа. Кто-то поднял с земли камень, чтобы сбить замок, но бабка закрыла вагончик своим телом: «Не позволю!» Она сделала очередную попытку разыскать начальство – и опять впустую. Вечером пятницы найти кого-то было невозможно. Зато нашелся ключ. Те же два приятеля опять нырнули в хранилище трупов. Напряжение повисло в воздухе. Дочь безостановочно рыдала. Сын беспомощно сжимал и разжимал кулаки, не в силах достать сигарету, пока кто-то из родственников не протянул свою, прикуренную. «Нашли!» – донеслось из вагона.
Дальше все происходило как в кошмарном сне. На траве, возле морга мужчины голыми руками снимали одежду с одного покойника и тут же натягивали на другого. На белье красовались ужасные трупные пятна, и стоял невыносимый сладковатый запах. Затем гроб опять засунули в автобус, и несчастный водитель повез всех на кладбище. Рабочий день могильщиков закончился, они разошлись по домам, но оставили возле могилы лопату и веревки. Посовещавшись, в какую сторону головой должен лежать покойник, общими усилиями мужчины опустили гроб в могилу и соорудили холмик.
С кладбища ехали молча. Хорошо, что поминки были организованы в квартире усопшего, в кафе отпущенное время давно бы истекло. Но и рассевшись за столы, люди не могли оправиться от шока. Ни у кого не хватало сил встать и произнести траурную речь. Поднялась Татьяна, племянница Сергея. Она мягко улыбнулась и негромко сказала: «Знаете, мне кажется, что Сергей Дмитриевич опять над нами подшутил». И выпила до дна, как положено на поминках. Остальные последовали ее примеру, и напряжение понемногу стало спадать.
Утром Семен и Алина приехали на кладбище проведать отца. Ярко светило солнце, и вчерашние события уже не казались таким кошмаром. Они помянули папу, посовещались между собой и решили не предъявлять никому претензий. Судиться, раз за разом пересказывать и заново проживать день похорон ни у кого из них не хватит сил. Пусть это и правда останется в памяти как последняя шутка отца.
Тем не менее в маленьком городе слухи распространились быстро. Этот случай не остался незамеченным. Поговаривали, что в морге кого-то наказали. То ли премии лишили, то ли выговор объявили. Что это было: разгильдяйство, халатность, безответственность? А может, просто у виновных было такое же хобби, как у Сергея.
Ольга Биченкова
О себе данных не даю. Моя проза отчасти автобиографична, а отчасти – плод вымысла. К моим стихам у меня с шестнадцати лет выбран эпиграф из Ходасевича:
Засим все. С неизменным уважением к коллегам по цеху и читателям,
Лев Толстой, папа, желтая тарелочка и красные сливы
Мой отец старался воспитать нас в толстовском духе. Возможно, так он выражал свой протест против современной ему советской жизни. Каждый божий день он зачитывал нам по семь глав «Евангелия от Льва» и какой-нибудь безобразный детский рассказ Льва Толстого. Мама плакала, но спорить с папашей было бесполезно. Как и Лев Николаевич, он был человеком упертым.
Однажды, в мае месяце или начале июня он принес штук тридцать мелких, ужасно спелых красных слив. «Это алыча», – радостно закричала Марьяна. Мы видели ее по только что купленному цветному, еще плохо передававшему цвета телевизору в передаче про Грузию или Армению – короче, я не помню деталей, но там фигурировало побережье Черного моря.
– Одесса, Одесса, мой солнечный город…
– Черное море, Черное море, – запели мы с Вовкой на два голоса. Мы уже были в поселке Лазурном в Имеретинской бухте, а маленькая моя полутезка – еще нет.
Я посмотрела на маму и увидела, что у нее очень странное выражение лица, тоскливое какое-то. Это предвещало скандал и пьянство отца.
– Вот я выложу шесть слив на желтую тарелку. И никто не смей их трогать до моего прихода. Приду – всем раздам. До встречи.
Он напялил кепку как всегда набок и вышел, закуривая уже в дверях. Мама тихо что-то прошептала, потом сквозь зубы всхлипнула:
– Маша, Вовочка, Мария, можно я покурю тоже?
– Он что, до сих пор тебе запрещает?
– А что он со сливами задумал?
– Мама, он опять нажрется?
– Вова, говорят «пьющий», а не то, что ты сказал, – проронила тихо мама.
– Жрущий водку алкаш, – убежденно сказала я.
– Я вас подготовлю к сегодняшней сцене. Пошли, львеныша читать будем.
И прочла нам знаменитый рассказ про шесть слив. Сливы и дети там описаны роскошно, живо, подробно. А мораль мерзкая. Ложь, конечно, грешна, но как можно купить кило слив и не дать ребенку съесть ни одной просто даром, без подсказок, столь ненавистных умным детям?..
Мы были потрясены.
– Мама, я съем сливу сейчас. А то он замучит, – прервал молчание Вовка.
– А я съем тоже. Две.
– Давайте все сливы съедим, весь килограмм!!! – прозвенела Марьяна и первая засмеялась.
– Машка, гони за мороженым. У меня как раз шестьдесят шесть копеек осталось, он денег не дает.
Мне хватило на три порции желтого фруктового мороженого и граненый стакан лимонада из автомата газировки за три копейки. У меня ладонь была потом липкая, а под средним пальцем был след от кругло-медной трехкопеечной монеты.
И мы оставили сливы – ровно пятую часть – ему, а остальное съели с мороженым.
Придя с работы, отец избил мать и надавал всем пощечин. Порка досталась мне, так как мы должны были, по его мнению, оставить ему мороженое.
Владимир Голубев
Владимир Голубев работает в жанре детско-юношеской литературы, пишет сказы, сказочные повести, в которых фантастический сюжет сплетается с житейской правдой. Обучался на курсах в 2014–2015 гг., подготовлен к публикации роман «Взрослое лето», представляющий интерес как для юношества, так и для взрослых.
Проживает в Подмосковье, преподаватель, кандидат юридических наук, ветеран правоохранительных органов.
Гостинец для деда Мороза
(новогодняя быль)
Я бросил взгляд на будильник и ахнул: стрелки показывали за полночь, а я еще и не ложился спать, а вставать мне рано. Щелкнул выключателем на кухне и в темноте побрел по квартире. Жена в детской возилась с близнецами, а в большой комнате уже сопел старший сын, не выпуская из рук книжку с картинками. Мне ничего не оставалось, как только незаметно прошмыгнуть в спальню и, накрывшись одеялом с головой, погрузиться в сон.
Утром я пробудился еще до сигнала будильника и первым делом отключил звонок.
– Мне пора собираться в дорогу, – сказал я шепотом, целуя спящую жену.
– Будь осторожен, помни, мы тебя ждем, – промолвила спросонья супруга.
В темноте я нащупал ногами тапочки и, перепутав левый с правым, на цыпочках пошлепал на кухню. На скорую руку согрел чайник, умылся и, набив портфель кипой документов, вышел в подъезд.
Поеживаясь, я вывалился на холод из теплого нутра подъезда. Брелок, свисток, огонек… Замки щелкнули, и, заглянув на секунду в промерзшее за ночь чрево автомашины, я завел мотор и вынырнул наружу. Оказалось, под бледными звездами гораздо теплее. Декабрьская ночь в свете фонарей досыпала отведенный срок, но где-то за соседним шестнадцатиэтажным корпусом уже серел рассвет нового дня, но я еще не видел его, но был уверен в том, что он уже теплится вовсю над сквером и Варшавским шоссе. А припорошенная снегом Москва вовсю просыпалась, при этом – шипела, гудела, горела, блестела.
Пока тарахтел движок, подумалось, а может, пока не поздно, позвонить шефу и, сославшись на эпидемию гриппа, вернуться в душную спальню, к жене, к милым детям и посвятить эти два-три дня предновогодним хлопотам, а не трястись одному в машине девятьсот верст, по северным дорогам? Но у меня на руках была повестка из великоустюжского суда, с синей печатью и подписью судьи, и мне надо было ехать во что бы то ни стало, тем более от меня зависела судьба других людей.
– Надо завязывать с этой работой! Все надоело! – громко сказал я сам себе, и проходящая за моей спиной хозяйка лопоухого чихуахуа подтянула поводком малышку поближе к ноге.
Тем временем салон наконец-то прогрелся, и авто понесло меня через Садовое кольцо, на Ярославку. Пробок еще не было, да и спасало то, что я пробирался к выезду из мегаполиса, а главный поток сломя голову рвался навстречу мне, слепя глаза встречным водителям, вклиниваясь в несчастный город, будто желая забить его до самых небес. Ну вот, в пути миновал первый час, и я наконец-то на трассе и теперь, чертыхаясь, поминаю Мытищи, затем поворот на Королев, эх, скорей бы Пушкино, а там уже рукой подать и до Сергиева Посада с объездной и новой трассой. Там я собирался перекусить, чтобы потом без долгих остановок ехать до самого Великого Устюга.
Еще час – и я в дорожной кафешке, среди пыльных стен, с обязательными китайскими натюрмортами, блестящими и слащавыми. Официантка, позевывая от скуки и пряча белые кудри под косынку, разговорилась с ранним посетителем:
– Куда едете-то прямо под праздник?
– Не поверите, куда меня занесло, – ответил я, невольно улыбнувшись, как мне показалось, улыбкой дошкольника, заметившего в прихожей квартиры Деда Мороза, стряхивающего снег с сапог, да еще с красным мешком в руках. – В Великий Устюг, только жалко, один, без детишек.
– С детьми в такую даль на машине? Да там, небось, морозы, под сорок! – запричитала добрая женщина. – Сколько малюток осталось дома?
– Трое, двое совсем маленькие. А морозы не знаю как под сорок, а вот под тридцать верно, – уточнил я.
Она помолчала и добавила:
– Везет же, едете прямо в сказочный край. Я сама оттуда родом, из деревни Морозовица. Да вот вышла замуж – и пришлось уехать. Теперь вот без мужа, с двумя детьми, и вся родня, почитай, за тыщу километров от меня.
Сам я уже допил чай. Она пожелала мне счастливой дороги, как, наверно, тысячам водителей и пассажиров, ежедневно спешащих куда-то. Помогли ли им эти искренние слова в дальнем плаванье по бесконечной асфальтовой реке, текущей к Ледовитому океану, для меня тайна, но искренне надеюсь на подмогу…
Я в последний раз согласился на дальнюю командировку. Но не потому, что мой шеф, облачающийся по выходным в передник и поварской колпак, чтобы выставлять в социальные сети какие-то фотографии с приготовленными блюдами, сослал меня за Можай. Просто я в очередной раз хотел срубить деньжат и навсегда завязать с такими выездами и больше не оставлять семью. Но жена неожиданно поддержала меня, сказав за ужином:
– Съезди, я обойдусь без тебя, а сам отвлекись от работы, только не забудь про подарки, а то я знаю, ты можешь! Пофоткай город и чудесную природу, терем Деда Мороза. Не забудь тепло одеться, там, наверно, зима настоящая, а не здешняя.
И вот я еду, неспешно размышляю о том о сем: работа, дела, семья, та-ак, торможу и опять – семья, дела, работа. Вокруг дороги леса, поля, занесенные снегом деревни и поселки. Вот уже скоро Ярославль встретит рекламой и дымящими трубами, надо бы выйти размяться. Проехали. Дальше Вологда, последний из бастионов цивилизации. Доехал по приличной дороге. Остановился. Похлебал щей. За бортом минус тридцать. Ухожу направо по белой дороге. Лес. Снег. Сумерки.
Перед Тотьмой вижу, вроде на обочине голосует дедок в тулупе, но какой-то крайне неприметный. Пока думал, проскочил, стало как-то не по себе, покрутился на сиденье, но разворачиваться не стал и жму дальше. Опять леса и снега, встречные фары режут глаза, мысли бегут впереди капота, боясь угодить под колеса. Все как обычно: как там жена, дети, а работа, и какое блюдо приготовит шеф на Новый год, если ему привезли пару домашних гусей? Глаз не свожу с дороги, только вперед. От надвинувшихся вплотную к обочине замерзших лесов веет первобытным страхом.
Мчу дальше на северо-восток. Всего-то на несколько минут приподнял покрывало розовый закат – и вновь серое небо. Уже не думается, глаза слипаются, хочется просто раствориться среди гущи этих темных перелесков и снегов. Встречные машины все реже радуют глаз желтыми огнями. Вот так встань с поломкой, а за бортом минус тридцать пять, что тебя ожидает, даже страшно себе представить.
Смотрю, а на обочине вроде опять пенек в тулупе поднимает руку. Что за напасть? Глюки? Не успеваю остановиться. Пролетаю, но резко торможу. Джип заметался по всему полотну, от кювета до кювета, стрекоча электронными цикадами, со страха вылететь с дороги отпускаю тормоз, и машина, облегченно вздохнув, рвется вперед, как ни в чем не бывало. А спина мокрая, и от адреналина трясутся руки. Продышался, пришел в себя минут через десять, где теперь тот бедный попутчик, а был ли он, может, просто показалось?