Надо потерпеть. Впереди Великий Устюг, теплая гостиница, а потом привычная работа, а еще меня дожидается Дед Мороз и возвращение домой. И больше никаких командировок, только Москва! На горизонте засветились встречные машины, наверно, уже недалеко город. Смотрю, в свете фар, кажется, опять стоит, тот самый, в треухе и в тулупе. Притормаживаю, в этот раз заранее. Остановился, из-за капота никого не вижу, опускаю стекло, а там снег и темнота, кричу:
– Кто здесь? Подходите, я подвезу!
Глушь, мороз и снежинки, если бы не рокот двигателя, было тихо, как в ледяной пустыне. Выхожу. Потемки. Снег скрипит под ногами, ледяной воздух обжигает легкие, а у пассажирской двери стоит ребенок или дедок, мал-мала, и старательно, стуча ногой об ногу, стряхивает снег с валенок.
– Здорово, молодец! – бодро говорит путник. – Давай пособляй деду, а то сам не залезу в твою телегу!
– Здравствуйте! Конечно, помогу!
Я открыл дверь и подсадил попутчика. Сел на нагретое сиденье, пристегнулся ремнем. В салоне запахло морозной свежестью от заснеженных полей и промерзших лесов.
– Ну что, едем или день потерян? – спросил я и краем глаза глянул на деда, снявшего холщовые рукавицы и расправляющего бороду на груди.
– Подожди, милок, нам еще надо прихватить с собой кой-чего.
– Не понял?
– Ты думаешь, я зря тебя караулю, почитай от самой Вологды! Замерз как сосулька, стоя на тракте! А мне ведь надобно домой воротиться, почитай, до наступления Новолетья, как там, по-вашему, а, Нового года!
Мне показались ужасно любопытными слова странного дедка, но по московской привычке я ерничал:
– Ну а я-то здесь при чем, возвращайтесь, когда хотите.
– Не умничай, тебе не к лицу, – сухо ответил попутчик. – Быть по сему, не стану тебе попусту зубы заговаривать. Надобно нам захватить одни сани до деревеньки Морозовицы.
– Сани? Но у меня легковой автомобиль! А сани влезут в мою машину-то? Может, вам лучше остановить грузовик или «газель»?
– Ты, милок, не сквернословь при деде-то. Да влезут санки-то, у тебя гляди, сколько места, жить можно. А оглобли, не боись, привяжут на крышу. Ну так трогай.
– А далеко до Устюга-то?
– Да нет, верст пятьдесят будет.
Конечно мне хотелось сказать «нет», высадить деда и ехать спокойно в город, где меня ждал сытный ужин и теплый ночлег. Зачем мне, московскому адвокату, какие-то сани, оглобли, какой-то фольклорный персонаж в тулупе и валенках, который якобы караулил меня от Вологды, но вопреки всем законам физики по воздуху обгонял меня. Я ехал в этот городишко среди лесов просто хорошо выполнить свою работу, получить за нее деньги и тихо вернуться в Москву.
Но фары двумя искрящимися дорожками упрямо светили в заснеженный лес, казавшийся сказочным. Я посмотрел на пассажира и представил, как он будет стоять на пустой обочине и голосовать редким машинам, и почему-то согласился.
– Куда ехать-то?
– Да туда, вон в тот перелесок, робятки ждут весь день-деньской, небось, озябли. А после на Устюг, не доезжая, есть деревня Морозовица, а там, на Пуховской пустоши, нас поджидают верные слуги Деда Мороза.
Мы проехали вперед метров триста и повернули направо. Дорога юркнула в лес и благополучно уткнулась в сугроб.
– Во, стой тут. И открой мне окно или дверь, а то я сам не управлюсь.
Я нажал на клавишу, и с шипением стекло опустилось. Попутчик выглянул и свистнул, да так, что холодок пробежал по спине. «Ну, все попал, развели меня как последнего лоха», – только и успел я подумать, как вокруг машины уже затрещали ветки и заскрипел снег.
Дед бесцеремонно толкнул меня в бок:
– Что расселся! Иди, пособи, а то тутошние жильцы отродясь такую телегу не зрели.
Я подчинился, на ходу застегивая молнию на куртке и проклиная себя за доброту. Вокруг меня, в полной темноте, лишь спереди подсвеченной фарами, суетилось с десяток шустрых мальцов, одетых в кургузые тулупы и в шапки-ушанки.
Мне было как-то тревожно, но я покорно открыл багажник и сложил задние сиденья. Кто-то за моей спиной неожиданно забасил:
– Берись дружно, ну-кась, на раз-два-три!
– И-и раз, два, три!
В салоне пришлось подхватить полозья, а мелкота, появляющаяся из потемок, запихивала сани с улицы. В лицо мне пахнуло холодком и свежеструганым деревом. В машину возок вошел тютелька в тютельку. Я хотел было уже закрыть дверцу, когда какой-то коротышка заскочил на бампер и, уцепившись за дверь, виртуозно запрыгнул на крышу машины.
– Ну ты и акробат! – с восхищением вырвалось у меня.
Тут из-под раскидистой ели мелюзга вытянула две длинные струганые палки толщиной в руку и подала вверх где лесной циркач ловко привязал их к багажнику.
– Затворяй и трогай! – скомандовал мой странный попутчик.
Я захлопнул дверь и махнул рукой на прощанье малышне, но они равнодушно отвернулись и юркнули под ель, словно я для них пустое место. Если бы не осыпавшийся с веток снег да натоптанные следы за земле, происходившее в эти минуты можно было принять за видение.
Очутившись вновь на водительском сиденье, я немного пришел в себя и, с трудом развернувшись, вернулся на трассу. Меня радовало, что я цел и невредим, машину не забрали и мы по-прежнему мчимся в сторону Великого Устюга. Путник умолк. В салоне пахло деревом и таявшим снегом. Радио не работало. Перед городом пассажир начал подавать признаки жизни – заерзал, борода торчком из-под воротника.
– Держись правее да не проморгай, заворот, скоро будем!
– А кому сани-то везем? – Напоследок я решил расспросить странного деда.
– Да, кому-кому, ясно дело, Деду Морозу. В том годе-то возвращался он домой после прихода Новолетья, ну и в наших лесах разломал свой возок-то. Ведь, считай, милок, в здешних краях-то северная глухомань начинается. Вот пришлось нам ладить ему новые, липовые.
– А кто на это деньги дал? Губернатор или нашлись спонсоры?
– Ты по-русски молви. Ничего не пойму.
– Кто заплатил за работу?
– Никто нам ничего не уплачивал, да мы и ни в жизнь не возьмем, с Морозки-то. Смастерили так, по своей исконной доброте. Вот еще прошлой зимой срубили медоносную липку, высушили, все и готово.
– Дедушка, да вы счастливчик, если не знаете, что такое деньги и губернаторы.
– Говорю, не бранись при мне, сынок.
– Не буду, это мне просто завидно.
Я умолк. Не доезжая города, мы повернули направо в сторону той самой деревни Морозовица. Кругом – темень и тишина. Едем по нечищеной дороге, сани скрипят на кочках, а оглобли вверху постукивают по крыше, когда я сильно разгонялся, а потом на ухабах резко тормозил.
Вскоре мы выехали на пустырь, недалеко горели бледные огни деревни. По указанию попутчика я съехал ближе к берегу реки. Хлопнув в ладоши, дед закричал во все горло:
– Все, тормози, приехали. Вот речушка наша, сейчас подойдут робятки от Деда.
– Река Сухона? – спросил я, показывая на занесенный снегом лед.
– Нет, Юг, там чуть дальше будет стрелка, сольются потоки, и побежит дальше одна Сухона… Да выключи фары, они тебя небось страшатся.
– Кто боится-то, разбойники?
– Отколь в наших лесах грабители-то! Это верные товарищи Деда Мороза, давно почуяли, да остерегаются человеческого рода.
– А что нас бояться-то?
– У всякого создания своя собственная жизнь-то.
Я почему-то согласился и кивнул, следом выключил фары. Мы оба глядели через лобовое стекло на бескровную луну, дремавшую над черными берегами северной реки Юг.
– Страшно и пусто! – сорвалось у меня с языка.
– Боязно в Вологде дорогу переходить. – Я отвернулся, спрятав улыбку:
– Пойду пока сани достану.
– И то верно, хватит почем зря балакать. И настежь отвори мне окошко.
Я опустил стекло, повернувшись навстречу щиплющему морозу, а сосед вновь свистнул в ночь. Накинув пуховик, я вышел на скрипучий снег. Тревога отступила. Сани легко вышли из багажника, и мне оставалось только отвязывать оглобли. Снизу, со стороны реки, наконец-то заскрипел снег, и послышались громкие шаги.
С опаской я косился на склон. Из-под берега в морозном тумане показались три белых коня. Из-за темноты не выдалось хорошо их рассмотреть, но такие длинные белые гривы и хвосты я видел впервые. Следом явился очередной коротышка в тулупе и два создания в чем-то округло-белом, напоминающие снеговиков из московских дворов.
Учтиво поклонившись, они откатили сани в сторону и начали запрягать лошадей. Я немного оторопел и догадался, что мой поклон тоже будет кстати. Придя немного в себя, я вернулся в салон, чтобы не смущать «товарищей Деда Мороза». Да, от морозного воздуха у меня кружилась голова.
– Ну, прощевайте, мне пора! – с грустинкой в голосе сказал мой попутчик.
– Прощайте, рад был встрече. А как вас зовут-то? Мы даже и не познакомились, вот меня Андрей.
– Ну, а я Дед Годовик!
– Годовик? Подождите… тот самый, который выпускает волшебных птиц, что ли?
– Да, он самый, ну а теперь мне пора.
– Может, вас подвезти?
– Да, нет. Я легок на ногу, вот тока сани так не перекинешь за сотню верст, а для меня самого плевое дело.
– Ну, понятно… – бубнил я вслед слезающему с сиденья спутнику, на самом деле ничего не смысля в происходящем.
– Ты, милок, никому про нас-то не сказывай, тем паче на службе, а то разом вылетишь из стряпчих-то. Засмеют, мол, веришь в сказочного Деда Мороза.
– Да я не пропаду.
– Ну, гляди сам, только, скажи на милость, чем станешь кормить своих деток? А вот, ребятне поведай эту быличку, они-то все верно поймут.
– Непременно, такое надо всю жизнь помнить.
Дед отошел, и я хотел уже закрыть дверь за ним и ехать, но он возвратился и положил на сиденье сверток из бересты.
– Как же, совсем запамятовал: вот тебе гостинчик от Деда Мороза. Ты ведь пахал-то, почитай, как печорская лошадь.
– Спасибо, не надо. Я и так с вами надышался настоящего воздуха! Жить-то теперь как охота!
– Вот и весьма здорово. Доброго пути, внучек! – попрощался Дед Годовик и, подняв лохматый воротник, направился к странной компании.
Я развернулся. Снеговики тем временем надевали хомут на коренника, а малыш в тулупе привязывал постромками покорно стоящих пристяжных. Легкий ветерок развевал белые гривы сказочных коней, и в свете фар снежинки блестели по-московски неоновыми огнями.
Пустошь я оставил с грустью и с ощущением опустошения. Не радовало и то, что уже через полчаса я очутился в Великом Устюге. Меня дожидался забронированный по Интернету номер в гостинице и основательный ужин. Поболтав по скайпу с родными, я провалился с головой в темную яму безмятежного сна…
Пробудился я утром – звонил будильник, быстро, по давнишней привычке, я отключил звонок, чтобы не разбудить жену и детей. Сев на кровать, несколько минут я не мог сообразить, где нахожусь, в Москве или в Великом Устюге? Неужели все, что происходило вчера, оказалось только чудным сном? А как же Дед Годовик и сани, снеговики с лесовиками? Наверно, все мне приснилось, подумал я, и мне стало как-то не по себе. Но надо вставать.
– Мне пора собираться в дорогу, – сказал я шепотом, целуя жену.
– Будь осторожен, помни, мы тебя ждем, – промолвила спросонья супруга.
В темноте я нащупал ногами тапочки и, перепутав левый с правым, на цыпочках пошлепал на кухню. Выходя из спальни, я зевнул и краем глаза успел приметить на столике странный сверток из бересты.
Владимир Данилов
Счастье по имени месть
Рассказ
Глава 1
Наша история, короткая и в чем-то поучительная, случилась аккурат тридцать первого мая, за день до первого летнего полнолуния. Места и дали, где отметились по ходу дела наши герои, не столь существенны, ибо все самое важное и интересное произошло в одном из живописнейших мест Москвы: недалеко от Строгинского залива, в той самой Строгинской пойме, которую оккупировали любители голого отдыха, так называемые нудисты. Пока правительство Москвы строило и лелеяло планы по спроваживанию куда-нибудь с глаз подальше «голышей» – как стеснительно называли натуристов некоторые члены правительства в публичных выступлениях, эти донельзя обнаженные люди весь конец жаркого мая проводили на природе, подставляя под лучи совершенно толерантного солнца спины, животы и… все остальные части тела.
Хотелось бы предостеречь моего дорогого читателя, дабы он не обманулся юморным, а может, где и ветреным тоном, да и стилем автора. История, о которой я хочу рассказать, трагическая, жесткая и кровавая. А столь странная манера изложения ее, возможно, связана с желанием автора дать самому себе отсрочку от вынужденного погружения в бездну мрака, человеческой жестокости и всяческих, все тоже человеческих нехорошестей.
Но сколь ни оттягивай время словесными экзерсисами, от необходимости представить персонажей нашей истории не отвертеться. Засим предложу описание двух из них, один из которых претендует в нашем повествовании на роль главного героя, позволю себе лишь вольность пока умолчать о том который.
А поскольку девушек принято завсегда пропускать вперед, пожалуй, и начнем с нее, черноволосой, коротко стриженной москвички. И тут надо отдать должное ее не то что бы красоте, а скорее некоему наследственному гену, что сыграл достаточно умилительную и добрую шутку, позволив девушке, выглядящей года на двадцать четыре, не далее как три месяца назад отметить тридцать первый свой день рождения.
В силу пребывания столь удивительной и своенравной красавицы, обладающей очень узкой талией при столь женских объемных бедрах, в совершенно голом виде, автор волей или неволей должен коснуться ее груди и остальных интимных, так сказать, зон. Не то чтобы коснуться в прямом смысле слова, а исключительно в описательно-литературном, для полноты представляемого образа. Так вот, грудь ее, размера четвертого, столь упругая и совершенно сладостно торчащая, с такими яркими, темно-манящими сосками (в силу авторских возможностей смею заверить что ни капли силикона и иных инородных субстанций в ней не содержится), вызывала заслуженную зависть окружающих товарок по пляжу, внимание и искренний интерес пусть редких, но все же присутствующих по пляжу товарищей и, конечно же, совершенно оправданную гордость самой обладательницы этого сокровища. В довершение описания сей женской красоты отмечу, что интимная стрижка, которую, не стыдясь, демонстрировала наша дива, была нарочито загадочной и интригующей.
Согласитесь, что странным было бы, коли такая замечательная и привлекательная девушка, отдыхающая в не менее замечательный солнечный воскресный день, оказалась бы на пляже совершенно одна. И такого безобразия не случилось. Рядом с ее манящим и по-зимнему загорелым в солярии телом, откровенно возлежащим на огромном махровом, вызывающе красном полотенце на песочке недалеко от воды, на не менее махровом полотенце расположился юноша, по виду очень достойный такой женщины. Высокий, статный, загорелый да так, как в солярии и не загоришь, очевидно, ежедневно утруждающий себя в спортзале и в силу этого обладающий столь развитыми формами, что весь обнаженно-женский коллектив пляжа нет-нет да и поглядывал на этого богоподобного красавца с благоговением, восхищением, трепетом и желанием. И сии желание и трепет, отмечу, были очень даже обоснованными, ибо главное мужское достоинство этого юноши казалось столь развитым и великим, что неприкрытое и методично раскачивающееся во время его регулярных променадов по пляжу, приковывало взгляды абсолютно всех отдыхающих, независимо от пола и возраста. И если с девушкой, каковую, кстати, зовут Ольгой, приключилась аномалия, снизившая ее видимый возраст лет на пять или семь, то с Павлом, как звали упомянутого юношу, подобная аномалия случилась с точностью до наоборот. При его задокументированных двадцати двух годах выглядел он лет на пять старше. Потому ни у кого, из обративших внимание на столь замечательную пару, даже не возникло сомнения, что милующиеся голубки не погодки и девять лет, разделяющие Ольгу и Павла, так и остались неузнанным секретом, причем далеко не единственным. Тайны буквально пропитывали взаимоотношения молодых людей, казавшихся не только знающими друг друга сто тыщ миллионов лет, но и переживающими настоящие любовные чувства.