– Помню, как спала в белых кружевных трусиках, больше ничего.
– «Ничего» из одежды или ничего не помните? Это важно…
– Хамло!
– Спасибо, мы Вам перезвоним.
Судя по запаху, я нахожусь в какой-то больнице; по состоянию стен, больница находится где-то в России; по странным людям, норовящими казаться «нормальными», это провинция. Судя по всему, мне не повезло. Отнесусь к этому пока философски, в крайнем случае, как к судьбе.
– Мистер Так, 10 лет задаю один и тот же вопрос, а Вы даёте один ответ. Хватит издеваться. Зачем Вы здесь?
– А Вы?
Больше всего в Докторе Пике раздражает «уверенность в завтрашнем дне», как будто у него тайная договорённость с Богом. Ещё избирательная манерность. Пару лет назад он разговаривал в подсобке с одним стариком так, будто тот отдал ему на растерзание душу и ещё доплатив за это. А вчера наблюдал его оперный подкат к Мэри: шекспировские сцены снизошли с кучевых, радужных облаков; может, в этом причина её ежедневной мини-юбочности?
– Вик, пойдём со мной.
– Мне не разрешали вставать.
– Сегодня можно…
– Куда пойдём?
– В туалет, хочу кое-что показать.
– Хорошо. Всю жизнь этого ждал!
Я зна(л)ю Тора, хороший художник, ценил жизнь. Сейчас ему тяжело. Столько забыто и скомкано в его голове! Как и картины, где-то свёрнуты в один комок разочарования… Последние его слова в здравом рассудке: «Искусство – это средство маскировки на поле истребления времени!» – по иронии, это его и первые слова в нездоровом уме. Жаль, у меня не было фотоаппарата. Такие моменты надо сохранять, ибо они доказывают, насколько хрупок наш мир. Он наш?
– Не видел Сестру Мэри?
– Слышал скользящий стук каблуков в конце коридора…
– Когда?
– 5 лет назад. Тогда она была изящнее.
– О, Господи, Вик! Опять шуточки… Я серьёзно.
– Забавно, а ведь я был на другом конце планеты, на закате рассвета рисовал берег.
Не помню, как меня зовут, и чаще кажется, это несущественно; где и когда я нахожусь: год, месяц, неделя, день, время суток, погода, утки или вороны. Испытываю жизнь, или она испытывает меня? Где находится моё сознание?
На прошлой неделе выполнил пикантную и относительно вульгарную просьбу Сестры Мэри, за что она разрешила записывать мысли в маленький блокнот старым советским карандашом; дико неудобно, зато осознанно. Было ещё одно условие – его нарушил неоднократно, и если это обнаружат, то блокнот заберут навсегда. Но карандаш им точно не отнять! На него особые планы… Я даже слепил для него сейфик из жёлтого пластилина, оставленного здесь с прошлой жизни – он достаточно твёрд.
– Подними ноги!
– Тихо, Коп, я пишу…
– Да-да, у тебя воображаемый блокнот и карандаш. Давай, сдвигайся! Мне надо этаж отдраить.
– А потом?
– Не твоё дело…
– Ты устал, наверно? 30 лет одно и то же. Корабль плывёт ко дну.
– 38, умник…
– Не злись. Мне тебя искренне жаль.
– Себя пожалей! Я через час пойду домой, а ты будешь сидеть, тени кормить.
– Я уже дома.
У Старика Копа никого нет, но он делает вид, что его ждут. Возможно, но с какой целью: просто увидеть, обнять, спросить о самочувствии, мыслях, страхах и мечтах? Ждут его призрачную зарплату? Или когда покинет мир… Нет ничего относительней в жизни, чем ожидание.
– Хи-хи, нравится? Это я для тебя надела сегодня.
– Да, чёрные кружева, мне нравится, очень. Одновременно обтягивает и создаёт невесомость…
– Можешь стянуть юбку, разрешаю.
– А вдруг нас увидят? Я боюсь…
– Никто не увидит, дурачок. Дверь закрыта.
– Да, но кто-нибудь захочет в туалет. Слышала о смартфонах с камерами, что видят сквозь стены?
– Потерпят. Мы же быстро, хи-хи.
– Ладно… Ох, как изящна ты сегодня.
– Хи-хи, только сегодня?
– Только сейчас…
– Сейчас?!
По средам, да простит меня Алан Тьюринг – надеюсь, ко мне приходит человек, которого я безмерно уважаю и опосредованно люблю: Маэстро Астро – по жизни психолог, по призванию поэт. Его стихи, как тесты, а тесты, как стихи; диагностика личности глубока, опросники совершенно точны. Особым успехом пользуется у женщин, потерявших чувство реальности. В кафе не оставляет чаевых, но приятное послевкусие: будто тебя промыли вековыми верхушками всех наук разом; звучит, как «нагнули раком», да? Неописуемое ощущение, зацикленный катарсис, но до занавеса отбоя… Не любит критику: как-то посоветовал ему «не утруждаться тестами», а прислушиваться к дверям – по ним легко определить психологический климат и состояние входящего или выходящего… Маэстро не оценил: хлопнул дверью, натравив на меня санитаров. Больно.
– Мистер Так, я Вам задам сегодня!
– Не надо!!!
– Очень серьёзный вопрос – его не задавали лет шесть. Готовы?
– Странный вопрос…
– Ха-ха! Знаете, где находитесь и с какой целью?
– Я это каждые шесть минут задаю. Где вы были!?
– Не в этом смысле… буквально.
– Фактически.
– Как изменилась Ваша жизнь после «Фантомного Карантина»?
– Изменилось всё, только непонятно, «где» и с «кем».
– В дебри уходите. Придётся ещё шесть лет ждать, ха-ха.
– Я полностью изменился. Стал профессиональным интровертом.
– Уже лучше…
– Эрн Хем говорил, что человек – единственное животное, умеющее смеяться, хоть и для этого у него практически нет причин. А как же обезьяны, доктор? Их смех заразительнее и чище.
– Что ж, за ним уже выехали, ха-ха.
– Sub specie aeternitatis.
– Чего?
– Проехали… Спина болит. Засиделся в ресторане на афтепати после камерной выставки современного искусства: столиков мало, зато – сколько больших персон; и как в цивилизованном обществе, для всех нашлось место – от лживых бунтарей до честных конформистов; меня всегда интересовали «посерединке» – на риск там и сел. Как чудесно угадал! Испытал личную сенсацию. Напротив меня, вечно отказывающегося от еды вне офиса, сиял, погружённый в салат, Вы не поверите… Вуди Аллен! Изрядно подвыпивший. На лице его свисали ручейки пота от интригующего дня. А глаза… Боже! Эти заострённые глаза, как два маленьких озера Байкал, никогда и ничем не опьянить. Он сразу почуял, что я хочу высказать множество историй, и в знак доверия отодвинул все тарелки с салатами, чтобы они меня не смущали. Я не усидел, хоть и парализовался от неожиданной встречи с кумиром: «Мистер Аллен, для меня честь признаться, что долгое время считал Ваши фильмы – мыльными пустышками, скучнее которых, может быть только сезонный сериал о тиражной любви и глянцевом расставании. Когда же на рубеже кризиса среднего возраста меня осенило, что решил писать книги, стал замечать в кофейных перерывах, как край глаза задерживается на сценах хитросплетения глубинных страстей Ваших, казавшихся ранее, “скучных” героев. Теперь не просто радуюсь, когда случайно застаю по телевизору эти фильмы, а не выбрасываю его, пока их ещё показывают в дождливо-пятничные вечера!» – высказал я на одном дыхании. После чего гений междустрочия моргнул, аккуратно вытер рот салфеткой, опустошил стакан с водой, встал, чуть нагнувшись ко мне, и деликатно произнёс с милейшей улыбкой на весь стол: «Интересно взглянуть, что у Вас там…».
– …ха-ха, простите, отвлёкся. Это на латыни?
– Есть два типа людей: кто понял жизнь и не торопится; понял и торопится; ещё третий – кто всё не понял и куда-то тормозит. Последних стараюсь «размыть» на фотографиях. Не приписывайте, пожалуйста, это к «искажению восприятия».
Давно, примерно в это время года и суток, меня навещала подруга. По крайней мере, она так называлась, сказав с убедительно-острым взглядом, чуть вбок-вправо, что «никогда меня не оставит», доставая апельсинчик… С тех пор её не видел. Прошло три года – по ощущениям, 3000 лет. Скорее всего, она «не оставляет меня» с кем-то другим в другом месте. А что, так можно было?! XXI век на задворках. Киберпанк, который мы начинаем заслуживать. Я б и рад не быть скоропалительным… Мозг – враг мой и единственный друг в царстве вертихвостки-времени.
– Получена информация. Один из клиентов записывает мысли в блокнот карандашом. Что думаете?
– Старина Грабль, не заостряй внимание. Даже если это и Так, мысли не уйдут за пределы блокнота.
– Надеюсь. Нам не нужны проблемы, а мысли всегда вызывают их. А вдруг он не один такой?
– Мы с Вами работаем уже двадцать лет, поверьте, нет причин для беспокойств.
– Да, но в этом году клиентов больше. Не успеваем мониторить. Риски и издержки растут.
– Не забывайте, клиент всегда прав. Улыбайтесь и делайте «вид». Таблеток на всех хватит.
Они регулярно устраивают спор в дверях моего кабинета. Может показаться, что обсуждают чертоги социальных проблем, но состояние стен говорит, что все разговоры о поведении клиентов – таких, как я, и обречённых калек по цеху.
В основания трещин давно установлены микро-датчики, записывающие каждое движенье и бездвижемость. В таких условиях невозможно работать, тем более – творить. Не уверен, что Богу было бы комфортно создавать мир, зная, что за ним наблюдает какая-то структура экономики и её вечно теневые черти. Противно, что всё это они осуществляют под предлогом: «Сделать нашу жизнь счастливой»; собирая конфиденциальную информацию, улучшающую персонализацию… Нам, калекам, не нужна реклама, а понимающее молчанье! Ыыы!
– Ха-ха, серьёзно?!
– Да, я засунул руку в её трусики, приспустил юбку. Она растрогалась. Выдохи стали глубже и жарче…
– Не торопись, дай запишу!
– Она встала на колени и начала снимать с меня трико. Её лицо обволакивал румянец. Глушащая тишина и поскрипывание каблука об стену… – резко открывается дверь.
– Так, что это мы тут делаем? Я запретил все виды карточных игр, и вообще! Откуда, мать вашу, это?
– Сэр Пу, простите нас! Мы же никому не мешали.
– Отставить! Кто был в туалете 10 минут назад?
– Мы не знаем, Сэр. Мы были тут, играли в «дурака»!
– Вам конец, шулера. Даже не представляете, на что подписались. Мэри! Живо сюда; «бамазипин» две дозы, срочно!
– Разрешите исправиться, Сэр Пу?
– Молчать! Глотать!
– Омг, спасибо, Сэр.
Вик – заядлый игрок. В прошлой эре проиграл в карты за месяц столько, сколько мало кто зарабатывает за жизнь. Это достойно, как минимум, восхищённого недоумения.
Периодически играет сам с собой, пока никто не видит, будто пытаясь отыграть все долги разом; опять звучит, как «раком»; самое отчаянное зрелище из всех, что я видел, после выпусков местных новостей до того, как их прикрыли – или они сами, замучившись рассказывать про колдоёбины и рыночные разборки.
– Так, готовы?
– Нет.
– Тогда начнём.
– Что видите перед собой?
– Отдалённо напоминает картину.
– Хорошо, не торопитесь. Ещё версии?
– Пьянице дали продырявленную банку с текучей краской. Он ходил по холсту, не понимая, откуда рождается этот «шедевр», пока банка не опустела, доведя мастера до похмельного оргазма, о чём он потом интригующе рассказал журналистам.
– Оригинально!
– Говорят, стоит 15 млн. долларов. Надо повесить её в нашем туалете: от безысходности она может и возбудить, ускорив процесс.
– Мы специально доставили её из Вашей личной коллекции. Долго не могли понять, в каком из домов она находилась.
– У меня есть дома?
– Ещё какие! Вы иногда вспоминаете о них.
– Мой дом здесь и сейчас!
Просыпаюсь с чётким ощущением, что лучше бы не просыпался, как Эдвард Мунк, считающий свою комнату адом. А может, я и не просыпаюсь? Как небеса позволяют человеку распахивать глаза в этом цветном кошмаре? Каждый день одно и то же: таблетки, кровать, тесты, тени, голоса, чёрные точки, куча дерьма под кроватью, по запаху – не моего; куча людей, делающих вид, что они люди и знают меня; их «безопасные» улыбки, а за ними – оскал! Доктор Пик, когда-то последний оплот моего доверия к людям, утверждает, что у меня есть дорогая недвижимость в нескольких районах Нью-Йорка, на пересечении 14-й улицы с 6-й авеню, например, и я мог бы в любой момент туда выехать… Что за бред? Оставьте в покое. Меня заебала эта жизнь! То, как она сложилась. Как сложил её я… Мои мысли – это всё, что осталось. Нет ничего реальнее и ценнее их. Ничей опыт не заменит личную боль. Оставьте меня, клёпаные козлы!
Ох уж эта зона пониженного давления. Спишь 13 часов. Встаёшь, чувствуя, что не спал сутки. Недели превращаются в один большой день. Изредка подсознание забавляет тебя: например, пьёшь кофе во сне и просыпаешься, а наяву – наоборот. Замкнутая мгла, где Солнце, выглядывающее пару раз в месяц, воспринимается как аномалия. Неважно, каким ещё цветом будет небо в окне: мы знаем, наш срок и участь – серость со всеми оттенками. Почему я захотел дракона с татуировкой девушки? Короткое помрачение грязного безумия.
Запись -271. Осознание тщетности бытия обычно приходит по утрам. Особенно, когда под утро ложишься спать. Накапливается критическая масса размышлений в виде токсичных осадков реальности. Смыслы жизни экстраполируются в «Великое молчание». Пока мы хаотично или системно блуждаем, энтропия хладнокровно подводит Вселенную к обрыву. Дальше – это кино выносимо смотреть только с закрытыми глазами, а лучше тихо выйти из зала. Я же из серой комнатки выхожу глазами на подчёркнутый жёлтым, багровый восход, внушающий блаженное чувство вечности в оправе окна. Сердце обтёсывает мурмурация смешанно-гложущих чувств. Подобное язвительное давление в области желудка испытывал в острую нехватку женщины, или кого-то рядом, чтобы скрасить ненасытное одиночество; потеребить кончики её волос на берегу влажного дыхания, созерцая волны мурашек на горизонте млечно-невинных коленок в пыльных лучах…
Ни для кого не секрет – восприятие жизни зависит от установок мировоззрения. Конченый экзистенциалист во всём видит тщетность. Критический романтик до последнего одухотворяет, а индивидуальные предприниматели всюду подсчитывают прибыль. Один восход над океаном кому-то покажется банальной декорацией. Другой, наблюдая, как его контраст рассеивает бетон падшего города, подсвечивая ржаво-золотым унылые макушки девятиэтажных великанов, застрявших в персидской синьке – молчаливо вознесёт павший чувственный опыт, невольно расширяя значимость бытия и свою неотъемлемость, на что бы то ни было.
– Коп, отвлеку на минуту? Важная информация…
– Конечно, Директор Принт.
– На Вас с очень надёжных источников поступила жалоба.
– Чего?! – швабра камнем выпадает из рук.
– Не даёте клиентам созерцать одну точку перед отключением. В регламенте есть пункт, Вы подписывали договор. Нам не нужны проблемы. Финансирование не резиновое. В любой момент программу могут свернуть, койки сократить, нас повертеть. Достаточно одной утечки, и оптимизация неизбежна.
– Я 38 лет драил ваши гнилые полы!
– Простите, но 30.
– И что, уволите меня?!
– Уже уволили. Сдайте швабру в служебное хранилище, и одежду – она Вам больше не понадобится… Лето обещает быть жарким.
– Мерзавцы!
– Попрошу удалиться.
По четвергам меня навещает Сестра Лимбо. Догадываюсь, ей платят за то, чтобы она держала меня в возбуждении после приёма экспериментальных препаратов.
Она лесбиянка, хорошо образованная; очень хорошо, поверьте. Всегда знает, что надеть, особенно, что снять и с какой скоростью. Скорость важна – это манипуляция временем. Несколько раз замечал её с Сестрой Мэри. Они безмолвно флиртовали, ласкались чуть ниже пояса, щепая юбки… Эхо их чирикающего хихиканья пронизывало все щели моих коридоров, каждый угол…
Потом они резко исчезают. Свет выключается. В печени жгучий, давящий груз. Глаза хотят их снова и снова, но сознанье опустошается, превращая ломкое тело в слизистый памятник зависимости от женского нарциссизма. Чтобы не дать ему себя убить, надо понять эгоцентричную природу женщины. Вопрос в готовности «быть или не быть» её спутником.