— Что? — опешила Валентина. — Ну, гордая, да.
— Когда вас обижают, то как реагируете? — продолжала свой «допрос» Катя.
— Обижаюсь — слегка обиделась Валя. — А зачем спрашиваешь?
— Это нужно. Я должна уяснить ваш характер, чтобы подобрать препарат.
— Чтобы удалить камень?
— Если мы с вами всё правильно сделаем, вы станете счастливее, а камня больше не будет. Понимаете, камень — это признак какого-то неблагополучия. А я не лечу признаки, я лечу человека. Помогаю восстановить гармонию.
— Да... гармонию... — отозвалась Валя. — У меня счастья и так целый воз.
— Ну вот и рассказывайте.
— О чём?
— О счастье, о жизни.
— Это долго придётся...
— Вот и начинайте. С начала.
В другое время Валентина не стала бы продолжать такой разговор, бередить лишний раз душу. Но вчерашние беседы с сестрой настроили на иной лад — она погрузилась в прошлое. Напротив сидела Катя, похожая на молодую Марию, знакомая и чужая. И ещё на взрослую Валентинину дочь, которой у неё никогда не было...
Училась Валентина в Москве, хотя девчонке из провинциального городка поступить в столичный ВУЗ нелегко. Но, как пелось в пионерской песне: «Кто хочет, тот добьётся». Валя и красный диплом заработала. А когда вопрос об аспирантуре встал, то вдруг выяснилось:
— Так ты не москвичка?!
— Нет.
— Как же так? А чего пять лет время теряла?!
Сошлись на том, что распределят в ближнее Подмосковье, учителем русского языка и литературы, а там она личную жизнь устроит, и в аспирантуру вернётся. Может, так бы всё и сложилось, и потекла бы судьба совсем иным руслом, но не успела Валя обустроиться на новом месте, как пришла телеграмма от матери: «Срочно приезжай. Тяжело болен отец».
Помчалась к родителям, к тому времени переехавшим в областной центр. Папа был слаб, но самое страшное миновало — эмфизема не рак. Почти счастье... «Курить надо бросить» — сказал врач. Отставной полковник, полвека дымивший, собрал свои коллекционные табаки, и устроил костёр. На радостях.
Так осталась Валентина с родителями. Хоть манила Москва, но и здесь — город большой, а становится ещё больше. Кварталы растут, детишки родятся, учить их надо. Только с женихами у Вали не ладилось. Мужского внимания на её долю хватало, но местные ребята казались ей, сделавшейся за годы обучения «столичной штучкой», простоватыми. Их переполненная сорными словами речь, кругозор, не простиравшийся дальше дружеских гулянок и походов в кино, смешной провинциальный форс... Нет, не могла Валентина считать их ровней. А годы летели...
Судьбу свою встретила Валя на танцах в ДК химзавода. Небольшого роста, с гладко зачёсанными назад, рано начавшими седеть волосами, он в толпе перехватил её взгляд, и больше не выпустил, пока не оказался рядом.
— Александр — сдержанно улыбаясь, представился незнакомец.
— Валентина — отозвалась она холодно.
Нет, не в её вкусе он был. Вале нравились крупные светловолосые парни. Нравилось чувствовать мужскую силу и стать, чтобы притулиться податливой тонкой травинкой, спрятаться на груди. А этот...
Если б не спокойная уверенность глаз, победно блестящих в широкой тени чёрных бровей, если б не мягкие обертона голоса, если бы не движения в танце, полные скрытой энергии... Он вёл её то нежно, то резко, будто вызов бросал.
А ещё, надо же такому случиться, — оказались они одного, московского поля ягодки. И диплом спело-красный, и распределение сам выбирал — хоть вдали от Москвы, зато с двухкомнатной квартирой для себя и для матери. А сколько общих тем для бесед...
Концерты Ван Клиберна, театр на Таганке, романы Хемингуэя, и стихи, стихи...
«Чтоб ты не страдала от пыли дорожной, Чтоб ветер твой след не закрыл,- Любимую, на руки взяв осторожно, На облако я усадил» — смеясь, декламировал Саша, отрывая её от земли. А Валя визжала — какое там облако?! Вдруг уронит!
Стоя у её подъезда, ночью, под звёздами, произносил в торжественной тишине: «Ты - женщина, ты - книга между книг, Ты - свернутый, запечатленный свиток; В его строках и дум и слов избыток, В его листах безумен каждый миг». И так легко, и так трудно было поверить: «Неужели это для меня ...? Обо мне ...?»
Но упорная строфа, встречавшая каждое утро на бетонном заборе, не оставляла выбора: «Хорошая девочка Валя» — и три восклицательных знака.
«Любовь? Не любовь?» — Валентина боялась задумываться, просто чувствовала: есть только Саша, его голос, глаза, руки ...губы ...запах. Светловолосый атлет, о котором мечтала, отошёл вдаль, уступил место невысокому, брюнетистому, но близкому, живому. Сашина отчаянная, почти до надрыва звенящая струнность сделалась ей дороже твердокаменных стен. За стеной можно спрятаться, но любить стену... ?
Всё произошло быстро. Познакомились взаимно с родителями. Будущая свекровь оказалась моложавой активной женщиной. Растила двух сыновей одна — муж давно оставил семью. Саша был младшим, а старший сын жил где-то на севере. Кажется, ей Валя понравилась. Зато Валин отец долго отмалчивался, а потом проронил: «Не твой это человек, доча. Не ходи за него». Но разве отцу угодишь? Он боевой офицер, тонких нюансов не понимает. А ей что, до пенсии в девках сидеть? И так уже перестарок...
Поженились они, красивую свадьбу сыграли. Переехала Валя к мужу. И тут началось: Не туда положила, не то сделала, не так посмотрела... Две хозяйки в доме — беда. Да и какая Валя хозяйка? Так, приживалка на чужой площади.
В их личные отношения свекровь не лезла, сына против жены не настраивала, но и своих материнских позиций сдавать не хотела. Видно ревность в ней поднялась великая. Мужа обнять на глазах у свекрови и то нельзя — смолчит, но глянет так, что руки сами собой опускаются. А Саша будто не замечал ничего. Если случалась ссора, либо не вмешивался, предоставляя женщинам самим разбираться, либо брал сторону матери. И то — она ведь роднее, вынянчила и вырастила. Её уважать надо. А жена... жена понимать должна, и подстраиваться. Прямо в лицо не говорил, но дела красноречивее слов.
И ведь сказать что охладел Саша нельзя — исходила от него всё та же волна, что захлестнула Валю с первых минут. И она всё так же отвечала взаимностью. Но будто встало что-то меж ними. Сначала занавесочкой, тонкой ширмочкой, потом перегородкой, а через годы — стеной. Той самой, которую не полюбишь.
Недолго бы, наверное, их браку длиться, да забеременела Валюша, и надеялась, что новое её положение всё изменит. Свекровь и вправду смягчилась. Проснулось в ней что-то сокровенное, женское, сострадательное. Стала даже как могла заботиться о невестке.
Беременность тяжело протекала. Донимали отёки. В день — полстакана воды. Саша утром нальёт, и хочешь сразу пей, а хочешь до ночи растягивай. Но всё-таки выносила благополучно первенца. Знала — муж очень мальчика ждёт, и сама хотела сынишку.
Все девять часов, что провела Валя в муках на родильном столе, Саша мерял шагами вестибюль приёмного покоя. Когда вышла сестра, объявила фамилию, сказала, что родился мальчик, не поверил. Послал, чтобы уточнили. Сестра вернулась: Да, всё точно, мальчик, живой, здоровенький, восемь баллов по шкале Апгар. И тогда захохотал Александр, так, что люди вокруг вздрогнули, и оглянулись. И открылась новая большая страница.
Страница новая, да беды старые: Не в то завернула, не так к груди приложила, подгузник сменила не вовремя. Ребёнок битый час мокрым лежал!
Кто здесь мать, а кто бабушка? Нет, мать-то, конечно она, Валя, но у бабушки опыт — вон каких сыновей вырастила! Одна! А ты? Все тебе помогают, а ты даже подгузник не сменишь...
Опять начались ссоры. Валя часто плакала, и очень боялась, что пропадёт молоко. Вес Толик набирал плохо. Так промыкались год. Ровно в свой день рожденья сынишка пошёл, оторвал ручки от мамы, сделал шаг, другой, третий, и прямо до бабушки.
А через две недели, во время очередного скандала, разгоревшегося как всегда из-за мелочи, Валентина почувствовала: Всё! Край! Рыдая, собрала кое-как вещи, самые нужные, взяла сына в охапку, и ушла к родителям. Александр в это время был на работе.
Мама встретила дочь с распростёртыми объятиями. Знала, как той живётся. Выплакались обе, успокоились. Маленького Толяшу покормили, уложили спать. Всё, вроде, хорошо. И тут отец Вале выложил:
— Ты чего прибежала? Плакаться? У тебя муж есть, вот к нему и иди — Сказал, как отрезал. Мама закусила губу, возражать не решилась.
— Толик ведь спит — отчаяние и обида бросились кровью в лицо. Душили, наворачивались на глаза слёзы.
Потом, много позже, поняла Валентина — отказав ей от дома бесповоротно и резко, спас отец их нескладную, но семью. А к добру, к худу ли — жизнь рассудит.
Она не успела вернуться сама. Пришёл Саша, поцеловал, обнял, и увёл, не тратя лишних слов. Валя никогда не узнала, говорил ли он с матерью, пока её не было, и о чём был тот разговор. Какое-то время свекровь больше не придиралась. Но поняв, что легко может выжить невестку, посматривала надменно.
Отцом Александр стал прекрасным, внимательным, и не по-мужски нежным. Толяша души в нём не чаял — ждал с работы, тянул ручки, твердил трогательно и смешно: «Папа, папа», и забывал все свои детские горести, положив головёнку на Сашино плечо. А когда подрос, то не стало для него лучшего праздника, чем поехать с отцом на рыбалку.
И в самые трудные, самые чёрные дни, всерьёз задумываясь о разводе, понимала Валентина — нет у неё ни права ни душевных сил рвать эту связь. Пусть будет в их трудной семье хоть один по настоящему счастливый маленький человечек. Да и как учитель, ходя по квартирам неблагополучных подростков, глаза в глаза видела, какова она есть, безотцовщина.
Болел Толик часто, — бесконечные ангины, хронический тонзиллит. К садику привыкнуть не смог. Остался на попечении бабушки. Так свекровь стала в доме совсем уже полноправной хозяйкой.
Приготовить на всех, убрать, возиться с маленьким внуком, — тяжёлый и почти беспросветный домашний труд. Он был для этой женщины смыслом жизни. И как законная награда — чувство, что именно на ней зиждется семейный терем-теремок с лягушкой-квакушкой, зайчиком и мышонком. Строптивая, властная — черты неприятные, но будь иной, так не вытянула бы в одиночку сыновей, кривыми дорожками пролегли бы их судьбы.
Так прошли годы, и сложились в десятилетия. Кажется, всего и было той жизни...
Валентина умолкла. Смотрела, как ветер раскачивает за окном желтолистые ветки. Катя давно уже закончила измерения, и сидела в кресле, подобрав под себя красивые ноги.
— Да, тётя Валя, выпало вам... Я бы не смогла столько терпеть.
— Я тоже думала не смогу, а вот видишь, пришлось.
— Нет, нельзя так. Вы ведь тридцать лет в позиции жертвы! Принесли себя на алтарь...
— Да, принесла! А иначе как?
— Уходить вместе с мужем. Жить своим домом, любой ценой.
— Ох, Катечка, да разве ж я не понимаю? Для себя сразу решила — вот хоть умирать стану, а к сыну в семью не пойду! Помогать, внуков нянчить — это всегда пожалуйста, пока силы есть. Но доживать сама буду.
— Ладно, тёть Валь. Чину я вам прямо сейчас дам — Катя открыла шкаф, несметными рядами стояли там стеклянные пузырьки, выбрала один, и отсыпала из него в пакетик немного белых крупинок:
— Это если опять будут колики. Как принимать расскажу. А конституцию, ваш основной препарат — тут подумать придётся. Я его подберу, и отдам, когда вечером встретимся.
— Кать... — Валентина замялась. — Я тебе сколько должна? Лекарства, наверное, дорогие...
— Ничего не должны. И препараты как раз очень дешёвые. Это у аллопатов фармакологическая мафия цены вздувает. Здесь нет такого. А сейчас давайте хоть чаю попьём. А то я тоже не завтракала. Чай только зелёный. Чёрный для гомеопатии антидот.