Похоже, не я один. Из толпы ей кричали слегка подвыпившие мужички. А она в ответ на их сальности похохатывала, шутя замахивалась на нахалов половником и пекла, пекла, пекла…
Наша команда успела ублажить масляничным угощением с полсотни гостей, когда на сковородке Красноперского появилась первая толстая лепешка. Народный трибун неловко подкинул ее на сковороде и угрюмо изрек банальнейшее из банального:
– Первый блин комом.
– У тебя и второй, и десятый будут комом. Однозначно! – озорно передразнила его Клава, и тот не нашел ничего ответить.
Вечером мы с Клавой смотрели теленовости. Естественно, в постели.
Блинную акцию дали по всем каналам. Где совсем коротко, где подробнее. Но героями всех сюжетов были Клава и Владлен Красноперский. И по всем каналам прозвучал их обмен репликами насчет блина комом, с Клавиным «однозначно!».
Клава впервые в жизни увидела себя на телеэкране и осталась собой вполне довольна, хотя некоторые кадры ее изрядно смутили. Когда она, расстегнутая, расхристанная, склонялась над плитой, о наличии большой белой груди не нужно было и гадать.
– Господи, все наружу! – прижимаясь ко мне, причитала Клава. – Ой, стыдоба! Что же ты мне не сказал? Я бы прикрылась…
Я как мог успокаивал подругу: во-первых, не так уж и много она показала телезрителям, самую малость, мыто знаем, сколько осталось непоказанным, а во-вторых, показанного стыдиться не следует, им гордиться надо. И гладил эту гордость нашу, и, как пишут в дурных романах, осыпал ее поцелуями. Постепенно Клава успокоилась. Она, бедняжка, не ведала, что совсем скоро, через пару недель ей предстояло прилюдно растелешиться куда больше, чем сегодня.
С честью выдержав первое испытание, выполнив первое серьезное задание партии, моя Клава вскорости получило второе, причем не менее сложное. Узнали мы о нем…
Извините за то, что в моем повествовании все мало-мальски значимые события начинаются в постели. И пожалуйста, не воспринимайте это как вечную сексуальную озабоченность автора. Просто так было на самом деле. Наверное, потому, что мы с Клавой в те дни и впрямь много времени проводили в этом месте.
Итак, о втором поручении мы узнали, как вы уже догадываетесь, тоже в постели. Дело было воскресным утром, мы уже проснулись и лежа обсуждали, что бы такое приготовить на завтрак. Тут-то и позвонил Геннадий Последнев. Сколько Горский с ним ни бился, у него по-прежнему была каша во рту, так что я не сразу разобрал, чего хочет от меня партийный начальник. А когда разобрал, понял, что мне предстоит нелегкий разговор с Клавой. Произошел он за кофе.
Услышав, что завтра ей предстоит выступить в прямом эфире в теледебатах с Российскими Невестами, Клава замахала руками:
– Да вы что, рехнулись со своим долбаным ЭРО-Сом?! Хватит с меня этих блинов с голыми сиськами. Осрамили на всю страну!
Я резонно заметил, что выбирать глубину декольте на теледебатах она будет сама. В конце концов речь идет не о стриптизе, а о серьезном политическом выступлении, от которого зависит успех партии на предстоящих выборах. А мне ваша партия знаешь до какого места? И вовсе, Клавочка, нет! После блинов мы полпроцента прибавили, и это твоя заслуга, девочка…
Явив чудеса терпения, я в конце концов сломил сопротивление Клавы, тем более что, как я догадывался, она, сама того не ведая, вовсе была не прочь вновь засветиться на телеэкране. Первое ее выступление произвело сенсацию в супермаркете, и это было приятно.
Окончательно сдавшись, моя славная подруга задумалась над вечным дамским вопросом – что надеть. Оставив это на ее усмотрение, я принялся натаскивать ее по политике и экологии.
В Останкино мы приехали за час до начала дебатов. Суетливая теледевчонка подхватила нас у бюро пропусков и довела до студии, где Клаву у меня забрали и утащили в гримерную. Мне же предложили кофе и позволили курить. За этим занятием я и коротал время. И нервничал, потому что только здесь, в Останкине, до меня наконец-то дошло, в какую авантюру я вовлек Клаву.
Моя подружка обладала трезвым и практичным умом, имела самостоятельное суждение обо всем, что входило в сферу ее интересов, и, как я уже говорил, охотно высказывала свое мнение о моих публикациях на экологические и экономические темы. Но политика ее никогда не волновала, а без систематического образования и ориентации в грязи и дрязгах на российской политической арене было просто невозможно продержаться и пяти минут против давно лишившихся девственности, в том числе и политической, матерых Российских Невест. Я знал, что Клава за словом в карман не полезет, но одно дело осадить на блинной акции нахала Красноперского, совсем другое высказаться перед многомиллионной аудиторией о зарплатах бюджетников, проблемах армии, защите нашей донельзя загаженной окружающей среды. Да, я по пунктам изложил ей все, о чем придется говорить, заставил несколько раз прочитать предвыборную платформу ЭРОСа, но не ведал, что улеглось в милой Клавиной головке, и был уверен, что извлечь из нее в нужный момент нужную мысль Клаве вряд ли удастся. Может, плюнуть на все к чертовой матери и утащить подругу отсюда, пока это позорище не началось…
Я решительно загасил сигарету в пепельнице и вышел в коридор, где столкнулся с теледевчонкой-помрежицей.
– Вы госпожу Толмачеву не видели? – спросил я у нее.
– А она уже в студии. Через пять минут начинаем.
Я кинулся в студию. В глубине огромного, как ангар, помещения виднелся ярко освещенный софитами длинный металлический стол, нет, скорее что-то вроде барной стойки, и три высоких, тоже как в баре, причудливой формы табурета – один, позади стойки, вроде бы для бармена, а два в ее торцах. На стойку были нацелены камеры, возле которых суетились операторы и еще какие-то технари, должно быть выставлявшие или проверявшие свет. Остальная часть студии была погружена в полумрак. Едва разглядев среди змеиного сплетения кабелей, среди кранов и другой непонятного назначения машинерии три темные фигуры, я поспешил к ним.
Телеведущий с известной всей стране своими брутальными чертами физиономией что-то втолковывал двум женщинам. Одна из них была Клавой.
– Итак, мы обо всем договорились. Главное, держитесь как можно естественней и говорите в камеру, – сказал ведущий. – Пошли, сударыни, пора начинать.
Он двинулся к освещенной части студии, сударыни за ним.
Я окликнул Клаву. Она остановилась и повернулась ко мне. Я подошел и взял ее за руку, намереваясь умыкнуть. Она прижалась ко мне и не своим – тоненьким, испуганным – голосом шепнула мне на ухо:
– Ой, как писать хочу!.. – И побежала догонять ведущего.
Должно быть, от охватившей меня паники мне внезапно тоже захотелось в туалет, но технари уже прибавили свет у барной стойки, зажглось табло «Тишина в студии!», и лицо ведущего стало торжественно-официальным:
– Уважаемые телезрители, сегодня мы начинаем теледебаты партий и политических объединений, которые на предстоящих выборах поборются за право быть представленными в высшем законодательном органе страны. У нас в студии лидер партии «Российские Невесты» Маргарита Леонтьевна Куцая и представитель «Экологии России» Клавдия Николаевна Толмачева.
Куцая с достоинством слегка наклонила голову, как бы подтверждая, что она здесь и находится в полном распоряжении телезрителей. Клава растерянно улыбнулась.
Все. Поезд ушел. Мне уже не умыкнуть Клаву, не увезти ее из Останкина, не спрятать в своей постели. Она в прямом эфире, на нее смотрят десятки миллионов людей, как говорили раньше, от Калининграда до Находки. Ее разглядывают, она вся на виду – длинные ноги, широкие бедра, высокая грудь, длинная шея, миловидное разрумянившееся от волнения лицо, густые каштановые волосы. И оделась, умница, как надо: простое светлое трикотажное платье на удивление к лицу и фигуре.
Я любовался Клавой, но пытался при этом быть объективным, смотреть на нее глазами обыкновенного телезрителя-мужика, который с ней не спал, а увидел ее впервые. И решил: если честно, а я старался быть честным перед самим собой, первый раунд дебатов она уже выиграла. Тому способствовали и высокие табуреты, на которых сидели Клава и ее соперница: Клава – свободно и естественно, Куцая – неловко, скособочившись.
Итак, первый раунд за нами. Но уже прозвучал гонг на второй. Когда Маргарита Куцая заговорила, я забыл о ее неловкой позе, старомодном темно-синем костюме с белой блузкой и черным галстуком-шнурком, о нелепом пучке жидких крашеных волосенок. Она говорила четко, напористо, убедительно. И я снова запаниковал – что моя сможет противопоставить этому потоку предвыборного красноречия? Мне до слез стало жалко Клавочку, и в который раз я проклял свое легкомыслие и дурацкую, холуйскую услужливость перед ЭРОСом.
– А теперь слово вам, Клавдия Николаевна, – услышал я голос ведущего. – Прошу вас.
Вот оно! Начинается. Сейчас произойдет катастрофа…
Но ничего страшного не случилось. Клава очень женственно поправила платье на коленях и с милой застенчивой улыбкой на устах сказала, что в большой политике она новичок, не чета Маргарите Леонтьевне, но и ей есть что сказать уважаемым избирателям. И пошла чесать как по писаному. Порой слегка запинаясь и подыскивая слова, но в целом дельно Клава изложила нашу платформу и попутно заметила, что невестам, которые мнят себя едва ли не главными радетелями народных интересов, не грех было бы вставить в свою программу хотя бы самую экологическую малость. Так и сказала – «экологическую малость». Браво, Киса, браво, что значит школа! – цитатой подумал я.
Однако дальше дела пошли хуже. Куцая задавала язвительные вопросы, а Клава с трудом находила на них удовлетворительные ответы и заметно нервничала. Я с трудом вспоминаю те минуты – и я, и Клава, как потом она призналась, прожили их словно в плотном тумане. Остались ощущения.
Это было похоже на боксерский поединок чемпиона, признанного фаворита, и претендента на титул, где букмекерские ставки достигают десяти к одному. Заведомый победитель молотит приговоренного к нокауту почем зря, тот пытается уйти, прижимается к канатам, вяжется, клинчует. Так было и здесь. Куцая осыпала Клаву тяжелыми ударами, каждый из которых запросто мог нокаутировать куда более опытного бойца; ведущий, как опытный рефери, в любую секунду был готов открыть счет, но Клава всякий раз каким-то чудом оставалась на ногах, то есть на своем табурете, хотя то и дело явно оказывалась в грогги. Она отвечала коротко и не всегда убедительно, однако, надо отдать ей должное, все-таки по существу, и встречными вопросами пыталась сдержать напор соперницы.
Фаворит месит кулаками противника, а тот на удивление публики держится раунд за раундом. Победа странным образом не дается в руки, ускользает. И вот уже без пяти минут победитель сам начинает нервничать и суетиться.
То же произошло с Куцей. Она занервничала, заторопилась и стала крикливо поливать программу нашего ЭРОСа, не дожидаясь Клавиных ответов. А Клава, выйдя из клинча, нанесла встречный удар, тяжесть которого соперница оценила не сразу:
– Вы бы лучше, Маргарита Леонтьевна, рассказали нам насчет приданого…
Ей-богу, это не было домашней заготовкой. Когда я наставлял Клаву перед боем, нелепейший пункт российско-невестинской программы даже не упоминался.
– А что, собственно, рассказывать, – раздраженно ответила Куцая. – Всем известно, что в случае нашей победы каждая российская девушка, впервые вступая в брак, получит от нашей партии приданое.
– Очень мило, – сказала Клава. – А вы знаете, сколько ежегодно девиц в России выходят замуж по первости? Надеюсь, проверка девственности у вас не предусмотрена?
Куцая растерянно оглянулась по сторонам. Невест они явно не удосужились пересчитать. Клава выдержала паузу и продолжала:
– А не мешало бы знать. Для своего же бюджета. Ладно, а в каком виде это приданое будет? Натурой или как? Сундук с перинами или наличные?
– Приданое будет выдаваться деньгами…
– Это по сколько же? – Голос Клавы стал слегка ехидным.
– Ну я не знаю… мы точно не считали… – В грогги была уже Куцая. – Ну рублей сто… сто пятьдесят…
– Вы в магазинах-то бываете? Да даже на вещевом рынке комплекта постельного белья дешевле трех сотен не найдешь. Вы что, по простынке дарить будете? Хорошее приданое!
И тут Куцая сорвалась:
– Не лезьте не в свое дело! С вашим менталитетом торговки вам не понять простого внимания к людям…
– Торговка – говорите? – Лицо Клавы окаменело. – Да, торговка! Когда вы и такие, как вы, наманикюренными пальцами перебирали бумажки в райкомах, я картошку в подсобке перебирала. У меня до сих пор грязь под ногтями.
– Ах скажите! И это дает вам право лезть грязными руками в чистое приданое чистых российских девушек, российских невест? – Куцая окончательно потеряла контроль над собой. – Я немного интересовалась вашим моральным обликом. Навела справки. У вас, милочка, беспорядочные связи…
Ведущий привстал на своем табурете и замахал руками. Но не успел вымолвить ни слова, потому что Клава спокойно и смачно произнесла:
– Сама ты блядь, Маргарита Леонтьевна!
Неожиданная, абсолютно неприемлемая для общероссийского телевиденья Клавина элоквенция стала событием недели. Об этом свидетельствовали и бесчисленные повторы скандального эпизода в новостях, и обвал телефонных звонков в редакции, и газетные заголовки тех дней. Вот только некоторые из них:
Сказав А, надо говорить Б… («Негоцiантъ»),
Срывание всех и всяческих масок («Последние Известия»),
Вещи, названные своими именами («Столичный ленинец»),
Распоясавшиеся жидоэкологи («Назавтра»).
В считанные дни в сети появился неизвестно кем сварганенный сайт www.klasha.ru, в чате которого вовсю резвились сексуально озабоченные народные политологи и уже появившиеся Клавины фаны. «Засадил бы ей за милую душу…» – вещал на весь мир Сексгигант. Ему возражал благородный рыцарь, скрывающийся под ником Вовчик: «Лапы прочь от нашей Клавочки!»
Клава, прежде не знакомая с интернетом и им не интересовавшаяся, от души веселилась, хотя, время от времени вспоминая теледебаты, и всплескивала руками: «Господи, угораздило же меня ляпнуть такое!» А наш Генка Последнев возбужденно потирал руки: после Клавиной выходки социологи прибавили ЭРОСу аж три десятых процента.
Впрочем, этого было маловато. За месяц до выборов мы не добирали до проходного порога в пять раз больше. В штабе понимали, что шум вокруг партии затихает и нужны новые акции, новые информационные поводы для его продолжения. А для этого требовались деньги, которых, увы, не было. Достаточно сказать, что даже со мной ЭРОС до сих пор так и не расплатился. Но все устроилось – неожиданно, быстро, счастливо.
Поздно вечером, едва ли не ночью Последневу позвонили от того, кого среди других ему подобных незаслуженно обижают глупой кличкой «олигарх», от того, кто уже дал на раскрутку ЭРОСа немалые бабки, а потом зажадничал, как говорят, зажидился, и давать перестал. Позвонили и поинтересовались, не трудно ли будет Геннадию Никодимовичу подъехать утречком в офис. Какие труды, о чем вы говорите! Буду к восьми. Нет, к восьми рановато. Семен Захарович в это время плавает в бассейне. А к девяти будет в самый раз. Хорошо? Так я вас записываю на девять. Отбой.
Ошалевший Гена тут же отзвонил мне и велел сопровождать его в поездке к благодетелю. Без четверти девять мы уже сидели в его приемной.
Приготовившись увидеть в приемной олигарха – простите, что и я пользуюсь этим нелепым словечком, – немыслимо сказочную роскошь, я был приятно удивлен простотой и демократичностью обстановки. Стол, за которым сидел помощник Семена Захаровича, вежливый мужчина средних лет в хорошо сидящем темном костюме, был вовсе не золотым, не красного дерева и даже не карельской березы, а совсем обычным, скорее даже невзрачным – из фанерованной доски. И кресла, в которых мы с Геной дожидались приглашения в высокий кабинет, оказались хоть и кожаными, но самыми заурядными, из магазина офисной мебели. Впрочем, как следует рассмотреть детали обстановки я не успел, потому что помощник, что-то у кого-то спросив по интеркому, сказал:
– Проходите. Семен Захарович вас ждет. У вас семь минут.