Не прошло и минуты, как Виктор с Валей беседовали уже как старые добрые знакомые. Она рассказывала о перипетиях судьбы, которая привела ее на участок, о своих впечатлениях о здешней природе, работе, жизни в поселке. Восторженно поделилась своими впечатлениями о поездках с Анатолием на рыбалку на Лебединое озеро. Особенно ей запомнилась вылазка на уникальное озеро Спирка. Возвращались с небывалым уловом первоклассной рыбы. По пути домой, еще и охотились.
--Мне тоже дали пару раз выстрелить из ружья по уткам. И я, кажется, подстрелила одну,- мило щебетала девушка.
А Виктор рассказывал о последних новостях и сплетнях, будоражащих Омолой, делился планами о перспективах Кюсентея, не забывая при этом осыпать Валю комплиментами.
Прервала их беседу Фрося, которая неожиданно для себя почувствовала легкие уколы ревности. Это чувство никак не входило в ее планы.
--Хватит разговоры разговаривать. Время за дело приниматься. Скоро твои горняки подтягиваться на обед начнут, а у нас еще работы конь не валялся, - прервала их беседу Фрося.- Приходи, когда мы всех накормим. Только рады будем.
Не удержалась, съехидничала:
--Ты, похоже, не очень торопишься в шахту спуститься? Значит, временем свободным располагаешь...
--И правда, приходите,- поддержала ее Валя.
* * *
Чесноков действительно не спешил приступить к работе. Возвращаться в шахту ему не хотелось. Этому способствовала и некоторая неопределенность с его новыми обязанностями. Да и Анатолия Прохорова, который возглавил бригаду после отъезда Чеснокова на Омолой, от должности никто не освобождал. И Виктор решил за лучшее сначала ознакомиться с состоянием дел на всех других объектах участка, а шахту оставил на потом. Не желая лишний раз встречаться с горняками, на утренние планерки не ходил. И вообще подолгу валялся в кровати.
Не пошел Чесноков на планерку и в день аварии на ДЭС.
Накануне Фалдин сквозь утреннюю дремоту услышал как где-то резко задребезжало железо, затем что-то ухнуло, и над Кюсентеем опустилась пугающая тишина. Михаил Иванович открыл глаза, преодолевая тяжесть, сковывающую его немолодое тело, приподнялся на локте,прислушался. Привычного шума дизельной и компрессорной слышно не было. В той стороне он услышал только едва различимые возбужденные голоса. Окончательно стряхнув с себя дремоту, Михаил Иванович стал быстро одеваться. Окликнул Чеснокова:
--Что-то стряслось на ДЭС, вставай!
Однако тот как ни в чем ни бывало продолжал лежать на соседней кровати. "Надо будет всерьез поговорить с ним," - подумал о соседе с неприязнью Фалдин. Но тут же поймал себя на мысли, что поговорить с Чесноковым, после его возвращения на участок, собирается не в первый раз. Все откладывал, надеясь, что тот сам все правильно поймет, и тогда не будет необходимости заводить этот неприятный разговор. А что разговор обязательно получится неприятным, он не сомневался.
Виктор серьезно изменился за последнее время. Мало того, что сам ничего не делал, в самый неподходящий момент бесцеремонно лез к начальнику участка с советами и назойливыми разговорами. Пользуясь своими прежними связями с работниками из дирекции, он был хорошо осведомлен о предстоящих событиях и перестановках в руководстве, критиковал начальство, со знанием дела перечисляя его промахи. При этом явно чувствовалось, что некоторые, особо важные сведения, он черпал от Элеоноры Станиславовны, с которой хоть и редко, но продолжал общаться.
Одиннадцать километров, которые разделяли Кюсентей и Омолой, для такого уверенного ходока и охотника, каким являлся Чесноков, не были, конечно же, проблемой. Не зря говорится, для милого дружка семь верст не околица. Тем более, что разделявшая их тундра представляла собой плавный переход от Верхоянского нагорья к болотисто-кочкарной. Была на этом отрезке местности сухой, сплошь изъезженной тракторами и вездеходами еще с момента прихода в эти края геологов и геодезистов.
Упрощало вылазки на Омолой таких непосед, как Чесноков, и то, что над тундрой уже давно властвовал полярный день. В ясную погоду солнце сопровождало путника практически круглые сутки. Деление на ночь и день уже с конца апреля для этих заполярных широт было весьма условным.
Фалдина всегда бесили безапелляционность суждений Виктора. И особенно то, что эти разговоры он заводил всегда в присутствии кого-нибудь постороннего, вынуждая и его высказать свое мнение о действиях приискового начальства, чего Михаилу Ивановичу ужасно не хотелось. Для руководства "Омолоя" он до сих пор оставался чужаком, в силу необходимости приглашенного на время с комбината "Индигирзолото". И хоть претензий по работе к нему не было, его все равно не жаловали.
Для этого была и другая причина. Знали, что скоро Фалдин уйдет на пенсию и уедет к семье в Усть-Неру. А заменить его на этой должности без ущерба для производства пока было некем. Вот начальство и мирилось с его слабостями, которых накопилось за добрых два десятка лет работы на Севере в избытке.
Особенно не нравилась многим его излишняя прямота, упертость, неуживчивость. И уж совсем не церемонился с бездельниками и любителями выпить. Хотя и сам не прочь был время от времени побаловаться спиртными напитками. Но все эти плохие стороны с лихвой компенсировались умением работать, подчинить единой цели коллектив. Участок постоянно оказывался в числе лучших в соревновании по основным производственным показателям.
Фалдин и сам был на распутье. С одной стороны его тянуло к семье. Иногда это чувство становилось особенно острым, ему хотелось все бросить и уехать немедленно. А с другой, когда хандра отпускала, мысли приобретали другой оборот. Хотелось увидеть Кюсентей не балочным и палаточным поселком, каким он был теперь. В свободные минуты он рисовал в своем воображении совсем другой поселок. С двухэтажными жилыми домами со всеми удобствами, с почтой, библиотекой, магазином, с уютным кинозалом, и, конечно же, с значительно возросшими производственными мощностями. Именно о таком будущем Кюсентея говорил и приезжавший недавно ответственный товарищ с объединения "Якутзолото".
Фалдин верил в такое будущее поселка золотодобытчиков. И ему самому хотелось привести участок к этим замечательным дням. Тогда он забывал, что в октябре на пенсию, что здоровье уже далеко не первой свежести. Вот и в груди стало покалывать, нездоровая слабость все чаще стала сковывать тело. И когда Чесноков бывал слишком назойливым и беспардонным в своих оценках, Михаил Иванович становился только раздражительнее.
--Задним умом силен каждый. Если ты такой умный, то почему тебе не успели честь оказать, как тут же на двери показали,- обозленно говорил он и выходил из балка. И потом, чтобы успокоиться, долго бродил по участку.
Придирчиво всматриваясь в каждую мелочь, обходил сначала поселок. Потом шел к строителям, которые возводили новую столовую взамен нынешней, временной. Что-то вымерял рулеткой, сверяя с чертежами, недовольно сопел. Строители знали, что в этот момент лучше быть от него подальше, и под любым предлогом пытались сбежать. Но отвертеться удавалось не всем. Подзывая мастера, Фалдин спрашивал:
--Ты любишь вкусно поесть?
--Люблю,-простодушно отвечал тот, не ожидая подвоха.
--И я люблю.- Михаил Иванович ловил своим тяжелым взглядом глаза собеседника и, посуровев, продолжал:- Но я еще люблю, чтоб работа была сделана на совесть.- И показывал, где и что надо было переделать.
Потом также придирчиво осматривал дизельную электростанцию, где монтировались новые мощности, шахту, отвал выданных на-гора золотоносных песков, промывочный прибор. Затем спускался вниз по ручью Кюсентей к дамбе. Она была, по мнению начальника участка, самым уязвимым звеном в производственной цепочке. Ее сооружали наспех, чтобы успеть "схватить" весенний паводок и создать необходимый запас воды для бесперебойной работы промприбора.
А теперь возникла другая проблема. Несколько дней подряд шли дожди, потом ненастную погоду сменили жаркие дни, которые ускорили таяние вечной мерзлоты. Вода прибывала быстрее, чем расходовалась. И Фалдин резонно беспокоился за сохранность дамбы. Но, убедившись, что зеркало воды было еще минимум на метр ниже края бровки дамбы, понял, что причин для волнения нет. И все же уходить не спешил. Брал лопату и пробовал крепость "тела" дамбы то в одном, то в другом месте. Прикидывал, не раскиснет ли грунт, если вода начнет прибывать быстрее.
Наконец, успокоившись, распрямлялся, устремлял взгляд к горизонту, куда бескрайней равниной убегала неяркими красками летняя тундра. О чем он думал в эти минуты, никто не знал. Его глаза, некогда излучавшие нестерпимую синь, прятались под иссеченными морщинами веками бледно-сероватым отражением неба.
Фалдин ошибся. Самым уязвимым звеном на участке оказалась ДЭС. Но, к счастью, авария была несерьезной. Ночью случился недолгий, но сильный дождь с ветром. Кровля прохудилось и капли воды протекли на электрощит, вызвав короткое замыкание. Подобные аварии в богатой разными происшествиями трудовой биографии Михаила Ивановича уже случались. Простой участка был незначительным. Он даже докладывать о происшествии в дирекцию не стал. Впрочем, вскоре понял, что зря. Не прошло и пары часов, как его к рации пригласил сам Дорофеев и потребовал отчета. Фалдин сразу понял чьих рук это дело, что только прибавило неприязни к своему соседу по балку. Он понял, что с ним надо держать ухо востро.
А вскоре для неприязненного отношения к Чеснокову появился еще один повод. Он подолгу стал исчезать из балка по ночам. В другой раз Фалдин может и не обратил бы внимания на это обстоятельство. Мало ли какие причины могли быть для этого у новоявленного техника-технолога. Насторожил ответ Виктора на его любопытство, куда это он собрался в такое неподходящее время.Тем более в дождь.
--Пойду поработаю,- буркнул тот и тотчас исчез за дверью.
Фалдина смутило такое рвение неспроста. Ночная смена горняков только что закончила обед и спустилась снова в шахту. В столовой оставался только дежурный повар. Им в эту ночь была Валя Сорокина. Туда, как как без труда выяснил Михаил Иванович, и направился Чесноков...
Вернулся он только под утро. И в последующие дни стал исчезать по ночам из балка все чаще. Фалдин без труда установил, что именно в эти дни Анатолий Прохоров работал в шахте в ночную смену. Фалдина огорчило больше всего не столько коварство Чеснокова, сколько Валентины. Он видел, как трепетно любит свою жену Анатолий, и не мог до конца осознать, что эта юная пэтэушница оказалась способной на измену.
--Эх, Валя, Валя,- горестно вздыхал он, обдумывая случившиеся.- Наломаешь ты дров...
* * *
А что эта ситуация добром не кончится, умудренный жизнью начальник участка хорошо понимал. И потому попытался урезонить Чеснокова:
--Не ломай жизнь девчонке, кобель! Мало тебе позора со своей женой?
Но это только распалило Виктора.
--Вот именно - мало! Мой позор так вы все с удовольствием смакуете. А почему бы вам, наконец, не поговорить о других?
Они что - лучше меня? Да и не лезли бы вы не в свое дело, Михаил Иванович. Если хотите знать, Валя мне нравится.
--Ну, а если нравится, так зачем же ты подставляешь ее под позор? Ты вполне взрослый человек и то вон как переживаешь. А она совсем еще девчонка, для нее это все может стать такой трагедией, что добром не кончится. Да и Анатолию несладко придется, если узнает...
--Вот и молчите, чтобы не узнал. Сам он ничего вокруг не видит. Пылинки с нее сдувает... Грязь тоже отмоет, если любит по-настоящему.
Фалдин только горестно выдохнул: