Пролог
Мне было больно потерять тебя. Но еще больнее было все эти годы быть причиной твоего отсутствия. В критической ситуации водитель всегда выворачивает руль на пассажира, и я не стала исключением.
Но прошу я у тебя прощения за то, что предала тебя намного раньше того рокового вечера, когда лобового столкновения избежать было невозможно.
Возможно было избежать той жизни, в которой мы оказались по моей вине. Прости, прости меня, родной, ты даже представить себе не можешь, как сильно я скучаю.
Через всю мою жизнь красной нитью проходит глубочайшее чувство вины размером с черную дыру, и справиться с этим – это начисто стереть все воспоминания. Но разве можно отказаться от всего того, что мы пережили, держась крепко за руки? Ведь, кроме ада, был и рай, понятный только нам двоим. И вот теперь ничего нет.
А как хорошо все начиналось…
Отрезок 1
А как начиналось? На самом деле я думаю, что началось все гораздо раньше, чем я думаю.
Классический балет есть замок красоты,
чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
пиликающей ямой оркестровой
отделены. И задраны мосты.
(И. Бродский)
Я не была балериной от Бога и не считала балет своим призванием, просто я слишком много времени посвятила этому жестокому миру изувеченных пальцев и психики.
– И, батман, девочки! И раз… И два…
Голос нашей балетмейстер-дамы врезался мне в память вместе с воспоминаниями о контрольных взвешиваниях и бесконечных часах возле станка.
– Подтянули зад! Вы здесь не Плисецкие и даже не Волочковы, жир со всех сторон лезет!
Оскорбления – это неотъемлемая часть становления любой танцовщицы. Классическая школа сурового балета. После батмана будут гранд-батманы. Сначала правая нога, потом разворот на 180 градусов возле зеркала и махи левой ногой с идеально прямым коленом. Когда работает тело, мозги обычно отдыхают. Механическая работа, в которой главное – тянуть носок, держать спину ровно, зажать ягодицы «в кулачки» и поднимать ногу выше чем на 90 градусов. О карьере в балете я заканчивала мечтать обычно на растяжке, когда в прямом смысле слова «провисала» между стулом и шведской стенкой в шпагате «с прогибом». Раскачивалась, надавивши на колено. Никакой боли нет. Только правая нога растянута больше, чем левая, и мне приходится хитрить – подвигаю стул ближе к шведской стенке, чтобы не так сильно «провисать». Там проходила большая часть жизни восемнадцатилетней воспитанницы балетного училища Варвары Ворошиловой.
Тот летний день, почти десять лет назад, возможно, мог бы закончиться, как и сотни предыдущих, усталостью юной балерины, но все пошло по совершенно иному сценарию. Все закончилось окончанием балетного училища экстерном по собственному желанию. И вот как это было.
Ровно так же, как эта книга состоит из слов, а слова из букв, балет соткан из движений. Четкие и неукоснительные позиции тела, классические положения рук и ног, вращения, прыжки и движения – все это танец балерины.
Балетмейстер-дама следила за каждым нашим движением. Поскольку обычно мы с девочками становились в шахматном порядке, то спрятаться от ее взгляда было практически невозможно. Кстати, если преподаватель начинала демонстративно выявлять безразличие, то хуже не придумаешь – тебя списали.
В зале стояла духота, и кто-то попросил открыть окно. Прохладный ветерок залетел, как очень странный и нежданный гость в нашу обитель скуки и монотонности. Там, за пределами нашего мира, шла жизнь. Прямо под окнами балетной школы работал бассейн с голубой, прозрачной, манящей водой. В душном и так настойчиво пахнущим женским потом зале этот кафельный океан мне казался раем.
– И… еще раз… Пробуем с выбрасыванием ног… Коровы толстожопые…
Я до сих пор помню, что случилось в следующую секунду. Я повернула голову, и в окне увидела его. Он надевал плавательные очки и готовился к прыжку в воду с бортика. Совершал совершенно привычный для него ритуал и даже не подозревал, что именно в эту секунду на него смотрит девушка, которая совершит для него не один прыжок «па де ша», имитирующий легкий, грациозный прыжок кошки.
Первая встреча всегда оставляет в памяти резонанс: мы можем быть теми, кем хотим, это же ноль – точка, с которой все может начаться, но вряд ли кто-то придает значение первому слову, первой улыбке и первой неудачной шутке. Это потом, спустя годы, в памяти отчетливо складывается узор из всего «самого первого», потому что первое – всегда, всегда незабываемое.
– Девушка, это мужская раздевалка.
Я никогда не была стеснительной, тем более не знала, что у пловцов раздевалки не подписаны. После репетиции я решилась на отчаянный шаг – найти «Нептуна» – и просто спустилась на первый этаж, даже сама не поняла, как оказалась в этом рассаднике тестостерона. Но передо мной стоял Он – мой идеально атлетически сложенный принц. В полотенце на бедрах. Какая же глупая ситуация… Я моментально покрылась пунцовой краской и выскочила из здания.
Пловец догнал меня уже почти возле остановки.
– Сумку бросила, с тапками этими своими…
– Это пуанты, – ответила я и поняла, что «пропала».
Навсегда. Насовсем. Навечно. Голубые глаза, волосы цвета пшеницы, широкие плечи и улыбка самого доброго и красивого в мире человека. Моего. Настоящая любовь с первого взгляда в 18 лет.
– Я не из ваших, балетных, я в этом не шарю. Клим, кстати.
– Варвара, – протягиваю руку для знакомства.
Знаю, что для девушки куда естественнее было бы подставить щеку или как-то лукаво подморгнуть, но… протянутая рука сразу указывает на отсутствие в этом знакомстве любых намеков на флирт. Только смешно стало очень.
– А чего ты смеешься, Варвара? Нормальное имя, Клим – сокращенно от Климентий.
– У меня фамилия – Ворошилова…
Смеемся вместе. Вот так встретились Варвара Ворошилова и Клим. Танк, а не любовь.
Он провожал меня домой через весь город пешком. Мы говорили, говорили, говорили… Вокруг нас летели секунды, века, ветра и мантии времен. Так бывает, ты встречаешь его и выпиваешь всю суть мироздания до дна. А суть же настолько простая – любовь! Ничего, ничегошеньки в жизни больше не важно и не нужно, кроме уютного счастья, в которое закутываешься с головы до пят и смеешься так звонко, что путаются мысли и случайности слетаются, как птицы, расправляющие крылья под взглядом своих богов. Под любовью совершаются поступки. Умные, глупые, ошибочные или такие, на которые никогда не решался. На уроки балета я больше никогда не возвращалась, сделав свой главный прыжок – «грант жете» – в руки самого любимого и надежного партнера.
Отрезок 2
Однажды в старом учебнике по философии, найденном на антресолях, я прочла, что любовь – не всегда красотка в легком платье. Иногда это чувство можно сравнить с уродливой старухой, шаркающей по коридорам памяти безразмерными бахилами.
Или жестокая карающая субстанция без намека на обволакивающие чувства заботы и нежности. Самый яркий пример из истории: когда влюбленный герцог – князь – принц – король убивал всю родню девушки, а иногда и действующего мужа, чтобы завладеть красавицей без остатка. От любви не всегда дети получаются, иногда и преступления.
Любовь – уродка, но есть и любители обезображенного.
Эпизоды по волнам памяти.
Эпизод 1
– Сейчас я постелю свою кофточку, и мы будем целоваться…
Теплой осенней ночью, на реке – упали в траву, чтобы любить друг друга вечно.
Думаю, ты знаешь, но на всякий случай, никто не сможет полюбить тебя сильнее, чем я. И я бы многое отдала, чтобы вернуться в тот момент, когда…
Эпизод 2
Когда мы вышли из кинотеатра, ты по привычке ускорил шаг, а я впервые взяла тебя за руку, и ты, стремительный великан, подстроился под мой медлительный темп ходьбы. А меня просто разбирала гордость, что я иду под руку с таким красавцем.
Эпизод 3
А еще я помню чай. Карпатский «Лесные ягоды». Упаковка с бумажными пакетиками стояла на второй полочке, сразу над рукомойником на кухне. Мы были влюбленной молодой парочкой и, пока не было своего жилья, довольствовались часами в чужих квартирах. Эта хрущевка с «Лесными ягодами» принадлежала твоей бабушке. И пока она уходила платить за квартиру… Смешно, но это правда, мы целовались. А потом пили чай на кухне и, как шпионы, заметали все следы своего присутствия. Чуть позже бабушка догадалась, что кто-то появляется в ее квартире: мы не пополнили запасы карпатского чая «Лесные ягоды». Ох и досталось же тебе тогда…
Эпизод 4
Мы часто начинали говорить одно предложение одновременно, но еще чаще мы просто одновременно кончали. Любовью занимались в машине, на кухонном столе, на пляже, на крыше многоэтажки… Везде, где оказывались вдвоем, не теряли ни секунды: просто до дрожи хотели обладать друг другом. Однажды ты даже взял меня прямо на автобусной остановке. Хорошо, что город еще не проснулся.
У настоящей любви, мне кажется, вообще нет ограничений и стопов. Нас, конечно, может, что-то и огорчало, но никогда не останавливало.
И когда через пару недель этого безумства мы забрались в подъезд – переждать грозу в ноябре и, естественно, снова начали целоваться, ты посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Выходи за меня замуж! Я так сильно люблю тебя, Варя!
Я ответила «да-а-а» уже на вдохе, когда ты в меня входил…
Отрезок 3
Мне кажется, что так всегда бывает – ты живешь, живешь, живешь своей обыкновенной жизнью и тут – бац! – любовь. И все, вся жизнь до этого кажется черновиком, ничего не значащим событием длиною в несколько десятков лет. Все другие лица стираются, как портреты, написанные сангиной, все другие чувства – сплошные ошибки. Странно, как я могла думать, что люблю кого-то? И говорить? Только сейчас: поцелуи на вдохе и на выдохе, прерывистое дыхание, стоны и на самом пике наслаждения – тягучее «я люблю тебя…» И предложение – так быстро, потому что отчетливо ясно и понятно: незачем дальше терять время. Я думаю, это и есть определение настоящей любви, которая, по моему мнению, действительно случается только раз в жизни. А все до и после – нелепая смена декораций, имитация чувства. Она – первая, она – закипающая, она – ослепительно светлая. Как снег, который покрыл весь город легким покрывалом из смеха, радости и предчувствия приближающегося праздника – Нового года.
Свадьбу назначили в день влюбленных, а ночь с тридцать первого на первое решили провести с семьей моего жениха. Если бы я только знала, как дорого мне будет стоить эта ночь, как много боли, трагедии принесет она в наши жизни, ни за что бы не вышла из дома, ни за что бы не поехала в гости, ни за что бы… Но будущее тем и прекрасно, что мы не знаем и даже не догадываемся, что там за очередным поворотом линейки времени. Знай бы я тогда грядущие события – возможно, и не дожила бы до них. Хотя вот парадокс – обычно перед самоубийством человек в отчаянии, но еще обычнее – это надуманное отчаяние. Мэрилин Монро была в глубочайшее депрессии от отсутствия работы и краха личной жизни, и, заглатывая десятую по счету таблетку снотворного, кинозвезда не знала, что ей уже готовят многомилионный контракт с Голливудом, а первый муж собирается снова сделать предложение… Поэтому если вдруг надумали – поживете еще месяц, ну мало ли…
Вернемся в новогоднюю ночь порядка десяти лет назад – на мне малахитовое платье в пол, на Климе – джинсы и свитер с оленями. Я представляла себя в роли Скарлетт О’Хары – такая же миниатюрная брюнетка с глазами в цвет шикарному темно-зеленому платью. Сколько же во мне было счастья в ту ночь, как же оно сверкало, как искрило в воздухе!..
В доме за городом собрались все родственники: родители, бабушка с дедушкой, тетя и дядя с племянниками, старший брат – тринадцать лет разницы с Климом. Тридцать пять лет, тогда он мне показался стариком или человеком, который уже прожил свою жизнь и теперь доживает все, что от нее осталось.
– Богдан! – представился мне кареглазый брюнет и протянул руку.
Не подумайте, что я успела тогда разглядеть цвет его глаз, просто потом – намного позже я слишком часто в них смотрела.
– Варя… – протягиваю руку в ответ.
– Ну, где ты, Варвара? – с этими словами он переворачивает мою кисть ладошкой вниз и подносит к своим губам.
От неожиданности я одергиваю руку, Клим, заставший эту сцену, смеется.
– Варя – балерина, – гордо и еще раз представляет меня мой жених.
– Бывшая балерина. Я поступила на курс философии.
– Варя – философ, – тут же спешит исправиться Клим, и становится смешно – и мне, и ему, и Богдану.
Мы садимся за стол, все расспрашивают о предстоящей свадьбе, передают друг другу салаты, вылетает пробка от шампанского – помните этот звук? А потом – как разливается счастье – по бокалам игристо и весело. Я была так счастлива тогда! Я клянусь, я никогда не была счастливее! Клим держал мою руку под столом и гордился тем, что я улыбаюсь. В жизни человека есть вечные минуты, когда хочется нажать «стоп» и замереть от восторга. Тогда, в девятнадцатилетней белокурой голове не было, конечно, таких мыслей, я принимала все как должное. А должно было все случиться совсем по-другому.
Клим потащил меня на кухню – якобы помыть посуду, но мы целовались прямо под новогодней ночью, бьющей в окно загородного дома робкими кристаллами узорчатого льда. Клим схватил меня чуть повыше бедра и задрал мою ногу, так что малахитовое платье подлетело к потолку. Я застонала и поддалась бедрами вперед. Он впился губами в мою шею… и… я услышала за спиной:
– Ну вы даете, молодежь!
Нашу романтику прервал голос Богдана. Он что, наблюдал за нами? Вот уж чушь, нет, конечно, просто не вовремя заглянул на кухню.
– Мы посуду мыли… – робко проблеяла я.
Хотя, чего мне оправдываться? Я целуюсь с будущим мужем и имею на это полное право!
– Ну, хоть бы воду тогда включили, что ли, – грубый смешок, и Богдан покидает комнату.
Мы с Климом смотрим друг на друга и смеемся.
– А у него что, жены нет? Чего он с нами Новый год отмечает? – спрашиваю я, когда мы действительно включаем воду и начинаем мыть посуду.
– Вот понятия не имею, но он никогда нас ни с кем не знакомил.
Почему красивый, с виду успешный мужчина в тридцать два года – одинок? А потому что он не одинок, он свободен. И вот именно от этой окрыляющей свободы выбора так нелегко отказаться в пользу посредственной константы. Но уж если такие влюбляются – это навсегда.
– Вода только холодная? – спрашиваю я после пятой тарелки, обмытой в леднике.
– Ага, бойлер барахлит, давай полью из чайника, он закипел…
Клим поворачивается ко мне, и кипяток тут же обжигает мои руки. У меня – шок. Он случайно… Я даже не кричу, просто больно, когда кожа сгорает…
– Скорее, скорее, у Вари ожог…
На его крик сбегаются все гости.
– Бодя, ты врач, что делать? – Климентий обращается к вновь заглянувшему к нам брату.
В секунду мужчина открывает кран на полную и подставляет мои руки под ледяной поток.
– Держи так минут двадцать, сейчас поищу в аптечке в машине фурацилин, сделаю повязку.
Голос спокойный, бархатный. Богдан уходит, за ним – все сбежавшиеся родственники. Климентий целует мои щеки и, кажется, плачет.
– Варька, прости, прости, родная, я случайно…
– Смотри, волдыри появляются… А Бодя реально врач, да? – я стараюсь перевести тему, говорят, если о ране не думать, то и боль меньше.
– Нейрохирург. Больно, да?
Климентий переживает. Я – уже нет. Если в доме есть нейрохирург, то с банальным ожогом мы точно справимся.
Богдан вернулся с упаковкой желтеньких таблеток и бинтом. Не произнося ни слова мужчина достает вымытую миску, обдает ее кипятком, кидает туда с десяток таблеток и разводит их холодной водой.