– Ну, Варвара, поцеловать руку вы мне не разрешили, придется перевязывать… Клим, сходи еще за бинтом в машину.
Жених повинуется словам брата. Я улыбаюсь и протягиваю доктору красные, покрытые волдырями обожженные кисти.
– Красивые…
– Странное у вас понятия о красоте, доктор.
Он накладывает мне марлевую повязку и ухмыляется.
– Иногда красота уродливая, как ваши руки сейчас.
– А я недавно слышала, что любовь – уродка.
Он поднимает на меня глубокие карие глаза.
– До свадьбы заживет, Варвара.
В кухню зашел Климентий.
– Я бинт принес.
– Уже не надо, – отвечает Богдан.
Бинт не нужен был и раньше, как вы сами понимаете. Нужен был повод остаться вдвоем.
Отрезок 4
В отличие от супружества, любовный союз не расторгается смертью.
Февраль.
Я была красивой невестой. Красивые невесты всегда одеты в счастье. На меня в тот день хоть мешок надень – все равно бы светилась. Климентий в сером костюме, с букетом нежно-бежевых роз зашел в мою комнату, и я затаила дыхание – неужели все это происходило со мной? Чем я заслужила эти волны из моря абсолютной радости? Один за одной накрывали они меня с головой, и я плыла, не сопротивляясь течению. Все дальнейшие события того дня – тяжело поднимаются из недр памяти.
Мы выходим на улицу – как для февраля действительно очень холодно: мороз колкими льдинками царапает щеки, руки, все, куда может добраться. Клим открывает дверь машины, мы садимся на заднее сиденье. Я – за бритоголовым водителем. Не подумайте, что придаю деталям такую важность, но именно эти подробности сыграют потом ключевое значение в моей персональной летописи. Черный мерседес выезжает на Набережное шоссе, двигатель набирает обороты, машина разгоняется под трек:
I still love you baby
Don't you cry tonight.
Много раз потом я слушала эту песню на повторе, пытаясь воспроизвести в памяти все секунды того рокового дня.
На самом сильном аккорде наш водитель резко бьет по тормозам, мы с Климом пьем шампанское – нам хорошо – и почти не обращаем внимания на внезапную остановку. Нас ничего не интересует в этом мире. Но водитель, пытаясь перекричать солиста группы Guns N' Roses, объясняет свой поступок:
– Розочка с капота слетала, сейчас подниму…
Он переводит коробку передач в позицию «R», на скользкой дороге автомобиль выносит на встречную полосу прямо лоб в лоб встречному грузовику марки DAF. Этого столкновения избежать было возможно, а того, что Климентий полетит, как в замедленной съемке, через лобовое стекло, – нет. Из памяти можно стереть все, кроме рвущегося скрежета металла и запаха пороха сработавших подушек безопасности. Я, конечно, не помню ничего, только фрагментами – во снах смогла восстановить хронологию событий. Водителя задержал ремень безопасности, меня – водитель, а Клима решили не задерживать. Я ползла к нему на четвереньках, царапая руки осколками стекол и бокалов шампанского. На белоснежном платье невесты платье треснула шнуровка – оголилась грудь, которую я даже не пробовала прикрывать, так и ползла, сжимая в руке белоснежную ленту. По всей дороге были разбросаны нежно-бежевые розы свадебного букета, остатки которого я так крепко держала в своей руке, что врачи скорой даже в больнице силой не могли освободить пальцы. Я ползла на четвереньках, звуков не слышала – все как в тумане, только отчетливо видела ярко-алое пятно, растекающееся под головой моей любви. Я все еще думала, что он жив, я ползла, и кричала: «Климентий, вставай, вставай, Клим…» Врачи говорят, что эти же слова я шептала в карете скорой помощи. Ужасная трагедия… Когда потом показали фото с аварии, мне казалось, что на снимках какие-то другие люди, какая-то другая жизнь. Два трупа и одна невеста. Такое же не случается с нами, с кем угодно, только не с нами! Я осталась жива, но осталась ли я жива на самом деле?
Я тащила его за штанину по дороге, понимаете? Я тащила труп своего жениха в день свадьбы. Разве можно такое пережить? Как же больно было открыть глаза в палате и в секунду вспомнить, что у меня больше его нет… Правда, осознание приходит через несколько минут после пробуждения, и вот эта игла – реальность – больно, очень больно колет в сознание, просто скручивает и выворачивает все внутренности наизнанку.
В затуманенном мозгу пульсировала только одна мысль – уйти за Климом, уйти к нему. Рядом всегда были люди – чаще всего появлялся Богдан, мой лечащий врач и брат Клима. Мы переживали потерю вместе.
– Варенька, Варенька, я с тобой, держись, девочка, мы справимся…
Я цеплялась за рукав его халата и рыдала навзрыд. Так прошел месяц.
Отрезок 5
Выписка из больницы прошла в спокойном и плановом режиме. Богдан подогнал машину под самые ворота стационара – я все еще немного хромала.
– Стой, где стоишь! – крикнул он с водительского сидения и в секунду выскочил из авто, чтобы поднять меня на руки и усадить в машину.
Еще пару дней назад мы договорились, что после выписки я пару дней поживу у него. Ехать в квартиру, в которой все еще остались вещи Клима, совместные фотографии и главное – воспоминания, не очень хотелось, точнее не моглось. Мои родители были не против: все-таки лучше дочери под присмотром врача побыть, родители Богдана тем более – наше совместное горе очень сблизило всю семью. И ему, и мне нужна была поддержка, хотя имя «Клим» и все, что с ним связано, мы старались не упоминать ни в разговорах, ни даже в мыслях. Болело так сильно, что ночами я просыпалась от собственного крика. Поэтому ночи напролет в больничной палате мы беседовали с Богданом о чем угодно, кроме прошлого. Оказалось, что у нас много общего: страсть к прерафаэлитам и котам вылилась в картину карандашом «котофелия», которую мой лечащий врач нарисовал в перерывах между операциями. Я смеялась, хотя тогда еще ныли срастающиеся ребра и врачи запретили хорошее настроение. Мне было хорошо с Богданом, очень тепло и уютно, иногда только пугала катастрофическая схожесть братьев. И если он брал меня за руку, слезы сами наворачивались на глаза: это не прикосновения Клима, это не он…
Первые минуты дороги прошли в молчании, я вцепилась в кожаную обивку внедорожника – конечно, ничто не проходит бесследно, и теперь моими новыми спутниками стали панические атаки. Богдан заметил изменения в моем теле – тремор и учащенное движение грудной клетки.
– Варь, остановиться?
– Нет, не надо, Бодя, сейчас пройдет…
Авто снизило скорость до 40 км/ч, и таким черепашьим шагом мы добрались до дома – многоэтажка в самом центре города. С момента аварии прошло больше месяца, в мире жизнь не остановилась – за окном мелькал март с его первыми красками приближающейся весны: грязным снегом и укороченными пуховиками на девушках. Я думала, что никогда уже этого не увижу. Спасибо, моя весна, что не отвернулась от своей фанатки.
Богдан снова повторил тот же трюк с «переносом тела» – и перенес меня уже через порог просторной квартиры.
– Ого, тут можно на велосипеде ездить! Это так зарабатывают врачи?
– Так зарабатывают хорошие врачи. Я за вещами.
Он ушел, и я смогла осмотреться. Зал соединен с кухней в стиле high tech, ничего лишнего: никаких полотенец цвета «влюбленный поросенок», никаких прихваток и рюшиков. Женщиной тут и не пахло, скорее, напоминало операционную. Потом я допрыгала еще до одной комнаты – вероятно, спальни. Вот она меня точно поразила: черные стены, зеркальный потолок и черная кровать с черным шелковым бельем прямо посреди комнаты. Все, больше никакой мебели там не было! Просто «гроб» какой-то, а не опочивальня.
– Я приготовил соседнюю комнату для тебя, если тебя смущает цвет стен, просто на черном грязи не видно, можно месяцами постель не менять… – услышала я из-за спины голос Богдана, рассмеялась.
– Да уж, похоже на комнату какого-то извращенца. У тебя там нигде не припрятаны зажимы для сосков и анальные пробки, доктор?
– Варя, каких-то двадцать лет, откуда такие познания?
– В кино смотрела! – ответила я и попрыгала уже в «свою» комнату.
Там ничего поражающего мое и ваше воображение не было – кровать, гардероб и письменный стол у окна. Как по мне, он был там совсем неуместен.
– В книге вычитал, что дети должны делать уроки при дневном свете.
Я опять рассмеялась.
– Бодя, я уроки уже давно в телефоне делаю. И ты перепутал, меня родили другие люди!
Мужчина насупился, поставил мой чемодан на пороге и удалился. Через полчаса мы уже уминали за обе щеки макароны с соусом песто и отварные сосиски с привкусом детства.
– Ну, Варвара, какие планы на будущее? В университет тебе можно будет недели через две только…
Я кивнула головой: «Знаю».
– Не знаю, может, тогда йогой займусь. Вообще, не думала пока, мне на ту квартиру надо съездить… там вещи…
Богдан отставил тарелку в сторону.
– Не думаю, что это будет хорошо для твоей психики. Я могу съездить, напиши список того, что тебе нужно привезти или купить. Напоминаю, что я пообещал твоим родителям, что, пока они за границей, – я тут за главного.
«Пока они за границей» – это еще два года иностранного контракта. Мои родители-геологи, и сейчас они где-то в затерянных землях Аргентины, каждый день передвигаются в поисках полезных ископаемых.
– Тогда мне нужна пижама, джинсы, куртка весенняя, трусы… – я начала перечислять список необходимых вещей.
– Все-все, хватит, напиши в сообщении. Пообедала?
Я во второй раз за последние несколько минут утвердительно махнула головой. Конечно, это здорово, что Богдан принял меня у себя. Окажись я вот так один на один с этой трагедией, вряд ли бы смогла остаться в своем уме. Мой лечащий врач абсолютно прав: чтобы не ремиссировать, не впадать в панические атаки, истерики и слезы, мне действительно надо очистить все жесткие диски памяти. Мы говорили однажды с Бодей на эту тему, еще в больнице. Он попросил психиатра проконсультировать меня и после его вывода по состоянию моего психического здоровья усадил меня напротив себя и провел беседу на тему того, как пережить потерю близкого человека. Видимо, вывод психиатра был неутешительным. Но в тот вечер я удалилась из социальных сетей, добровольно отдала свой телефон и сняла с руки кольцо, подаренное на помолвку. Как бы это ни звучало, но для того, чтобы пережить боль, нужно убрать любые напоминания о ней.
Я думала, что родители Клима осудят меня за то, что я ни разу не съездила на кладбище, когда уже врачи разрешили выходить на улицу. Но я не могла! И Богдан запретил. Я видела, что он тоже очень страдает, но подавляет в себе чувство одиночества и потери. Просто физически подавляет: если он находился не у меня в палате, то в операционной. В таком темпе жизни все страдания притупляются. Простыми словами: к страданию ведет осознание.
Однажды я проходила по больничному коридору и увидела по телевизору кадры свадьбы. Фильм какой-то, наверное… Сползла по стенке прямо посреди отделения. В память врезались осколки разбитой бутылки шампанского. Богдан тогда всю ночь гладил меня по голове и рассказывал, куда мы поедем, когда я поправлюсь. Я не понимала, как можно куда-то ехать, если Клима нет… Оттолкнула его от себя тогда, а он сказал, что ему еще больнее. И вот тогда я осознала, что быть эгоисткой даже в своих страданиях – плохо. Он потерял брата, и, возможно, теперь я должна ему его заменить. Поэтому после обеда в новом жилище предложила Бодьке поиграть в морской бой. По ночам, в больнице, когда я не могла уснуть, мы чертили клеточки и квадратики – двухпалубные, трехпалубные…
– Беру курс на Пилау! Сейчас посуду помою и сыграем, – нейрохирург согласился на мою детскую забаву.
– Дэ восемь!
– Ранила!
– Дэ девять!
– Убила!
Я дернулась, как от удара током.
– Плохое слово какое-то, – сказала я, скомкала бумагу с начерченным «полем битвы» и попрыгала в свою комнату.
Не знаю, что это было. До этого мы десятки раз играли с Богданом в «Морской бой». Мужчина последовал за мной и поддержал за руку, пока я, сдерживая слезы, пыталась добраться до выделенной мне кровати.
– Это нормально, Варя. Часть мозга была повреждена, я сам лично там ковырялся, может задел что-то…
Бодя пытался пошутить, но получалось хреново, я только еще больше разрыдалась.
– Адаптационный период, сейчас введем успокоительное, поспишь немного.
С этими словами мой лечащий врач удалился, а я осталась наедине со своими мыслями. Тот период жизни я могу описать только одним словом – туман. Понимала, что я не единственная вдова на весь мир, но остаться вдовой в двадцать лет – сложное испытание для психики. Хотя когда я общалась с врачом из психиатрии, он объяснял мне, что при расставании с любимым человеком люди испытывают очень похожие эмоции – как при гибели. Только им еще хуже – если у меня присутствует осознание конца и рано или поздно душа заживет, то такие люди годами могут жить с незаживающей раной. Расставание иногда хуже смерти. Потому что в смерти ты винишь Бога, а в расставании – самого себя. И потеря близкого человека чувствуется намного сильнее, когда расстояние между людьми увеличивается каждый день на одно новое знакомство, впечатление или переживание. Самые чужие – это бывшие свои.
– Поворачивайся! – от грустных мыслей меня отвлек командный тон моего лечащего врача.
Я перевернулась на живот и оголила ягодицу. Легкий укол, и теплота разливается по всему телу.
– Сегодня как-то по-другому, док.
– Это новое лекарство, тебе понравится. А теперь – укладывайся спать, на новом месте приснись жених невесте!
– Бодя, ты в своем уме? – я покрутила пальцем у виска.
– Прости, не подумал, поговорка такая, – мой друг понизил голос почти до шепота и положил свою руку на мое плечо. – Засыпай.
– Сплю… – ответила я уже заплетающимся языком.
Веки потяжелели, и приятная тяжесть придавила тело. За последний месяц я полюбила действие любых транквилизаторов со снотворным эффектом – очень нравится этот эффект «глубокой усталости», забываешь обо всем на свете.
Последнее, что я увидела, перед тем как уйти в царство Морфея, – янтарные глаза моего деверя, в них плескалась нефть.
Отрезок 6
Климентий крепко обнял меня сзади. Я почувствовала его запах и тяжесть рук на своей груди. Родной, это ты… Я так соскучилась… Он прижал меня к себе еще сильнее, я не могла сопротивляться – тело отвечало на ласки инстинктивными движениями таза. Его пальцы настойчиво теребили набухшие соски, я чувствовала нарастающее желание моего жениха. Я чувствовала его присутствие! Он целовал меня в шею, затылок, плечи…
Я упала куда-то на глубину Мариинской впадины, открыть веки казалось невозможным. И тогда я поняла, что это сон. И снова закричала.
Только когда кричишь во сне, то, оказывается, шепчешь и никто тебя не слышит. Проснулась я, когда солнце было уже высоко над горизонтом.
Ну, если пересохшее горло, раскалывающаяся голова и красные от слез глаза можно считать пробуждением, а не восстанием. Точно, я не проснулась, я восстала!
Ощущение того, что все это был просто сон, снова ударило по моей психике, заныло где-то в районе души. Теперь я точно знаю, что душа у человека наверняка есть. Иначе что может так болеть в груди? Там он живет, точно.
– Богдан! – крикнула я из кровати.
Ответа, естественно, не последовало. На часах – половина двенадцатого, у оперирующих хирургов уже идет вторая по счету операция или третья.
Но как же реалистично все было! Психиатр предупреждал меня о фантомных снах. Такое бывает в первые месяцы потери, разум еще не освободился от привычки засыпать в руках любимого человека. Фантомные боли бывают даже у тех, кто руку или ногу потерял, что уж там говорить о потери смысла жизни. Но пробуждение тяжелое, конечно. Это новое успокоительное не из «слабеньких» скорей всего, я даже на ноги встать не могла! Коленки дрожали и немного подташнивало.