– Глонти! Глонти! На минутку! – донеслось из двери худфондовского буфетика.
Валдомиро сделал стойку, сделал по коридору три шага назад и в буфетик заглянул. У прилавка стояла небольшая очередь, которую возглавляли начальница отдела кадров, ее сестрица и Ниныванна.
Глядя на Валдомиро, Карменситы цвели сангвинистическими улыбками, и на этом ядреном фоне бледненькое личико делопроизводительницы было похоже на клок речного тумана.
– Вы не очень спешите? – ласково спросила Карменсита из кадров. – Собственно, я вот по какому делу: вас Карпук искал.
– Владимир Маркович в курсе, – сказала кассирша. – Я ему говорила.
– Пи-пи-пи, – пискнула Ниныванна.
– Большущее спасибо за заботу: мы с Карпуком уже виделись. Получил от него подробнейший инструктаж.
– Ну и умница. Сейчас помадки давать будут. Мы вас как передовика без очереди пропустим. Становитесь, становитесь, тут все свои, стесняться нечего.
– Заждались, наверное, – весело спросил Валдомиро и плюхнулся на сиденье.
– Осторожно, спинка слабая, – предупредила Мадам. – Хотя вы вон какой… складненький.
– Это вам, – Валдомиро протянул водительнице коробочку сливочных помадок. Она приняла конфеты, ткнулась в коробочку носом и довольно зажмурилась. – Ванилью пахнут. Ладно, потом съем. А чегой-то вы такой радостный? Премию получили?
– Получил, получил!.. Не совсем чтобы премию, конечно, материальное поощрение получил.
Мадам бросила помадки в бардачок и кивнула в сторону худфондовской вывески.
– Вы что – здесь работаете?
– Это несомненно, – гордо подтвердил Валдомиро.
– А вот вы мне тогда объясните, что это за фонд такой?
– Ну… Художественный…
– Типа склада? – деликатно помогла Мадам.
– Не совсем, конечно, типа склада… Здесь художники работают.
– А… понятно. И за что ж вас в этом фонде поощряют?
– Кого как… – неопределенно сказал Валдомиро. – За разное. За талант.
– Вон чего… теперь ясно. Куда едем?
Машина вышла на простор Перпендикулярного шоссе, и Мадам напомнила:
– «Хозтовары». Вам стиральный порошок купить нужно. Только на этой стороне мы не остановимся – знак.
«Дался ей порошок! – поглядывая на часы, нервничал Валдомиро. – Не до порошка сейчас. Поважней дела найдутся», – а вслух философски заметил:
– На нет и суда нет. Едем дальше.
– Вообще-то он в отпуске, но сегодня обещал быть, – сообщила секретарша. – А я почему-то думала, что вы преподаватель, а вы, оказывается… ну, ждите, ждите, он звонил, через часок появится. Так что считайте, что вам повезло!
«Вот уж действительно повезло! Ничего не скажешь!.. Люди черт знает откуда приехали, уж и стол заказан… К тому же надо попрощаться с Раисой. Как бы там ни было, все-таки не чужой человек. Когда-то мы с ней еще увидимся?.. А тут – «через часок»! Цейтнот! Самый натуральный цейтнот!..»
– Да вы не нервничайте, будет вам зачет, – успокоила секретарша.
– Простите, чистого листа бумаги не найдется?
– А вот это правильно, повторенье – мать ученья. Что зря время терять. Пожалуйста. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, вам здесь удобно будет.
Валдомиро сел в кресло и золоченым карандашиком в центре белого листа быстро написал: «Ввиду тяжелых обстоятельств…» – и кончик карандашика прикусил.
«Каких именно обстоятельств? Прошлый раз у меня как-то очень кругло получилось… – не мог вспомнить он. – Семейных обстоятельств? Ах, ладно, просто обстоятельств. Будет нужно – объяснюсь».
«…Убедительно прошу разрешить мне академический отпуск сроком на один год», – заключил Валдомиро, поставил дату и расписался. «Через часок!.. Очень он мне нужен – через часок!..»
В приемную заглянуло длинное лицо с несколько лошадиными губами. Уловив периферическим зрением лошадиный профиль, Валдомиро стал потихоньку сползать в кресле и минимизироваться. Но было поздно.
– А, Глонти, – сказал проректор по учебной работе и полез в дверь. – Попался, пропащая душа. Правду говорят: на ловца и зверь бежит. Давай, брат, разбираться.
Во рту Валдомиро образовалась какая-то тревожная кислота.
– Ты что ж это, брат, нас так безбожно подводишь? Ни слуху от тебя, ни духу.
– Обстоятельства, – растерянно бормотал Валдомиро.
– Знаем мы твои обстоятельства, – проректор вынул из покорных Валдомировых пальцев прошение, скользнул по нему незрячим взглядом и в левом верхнем углу размашисто черкнул: «Удовлетворить».
– Я все прекрасно понимаю, сам был молодым, не без этого, но уж тут никаких обстоятельств быть не может: городской смотр хоровых коллективов – это тебе, брат… Так что подтянись. Авербух тобой не нахвалится, а ты третью репетицию подряд… манкируешь. Это, брат, совсем не дело. Ты хорошее отношение цени. Оно тебе в жизни ой как пригодится.
«Эге!..» Валдомиро наконец сообразил, что к чему, и немедленно перехватил инициативу.
– Матвей Петрович! – красиво модулируя голос, заговорил он с большим напором. – Престиж института – мое кровное дело. Восемь лет я пою в нашем хоре. Восемь лет я живу его жизнью. Вне искусства я себя не мыслю. Положитесь на меня полностью, я не подведу.
– Добро, добро, я и не сомневался, – Матвей Петрович потрепал худенькое плечо солиста Глонти, кивнул секретарше на Валдомирово заявление и сказал: – В приказ.
Валдомиро наступил на верхнюю ступеньку лестничного марша и застыл неподвижно. С высоты берега перед ним разворачивалась знакомая панорама: влево – бесконечная цепь пристаней, у которых теснились пароходы и пароходишки, речные трамвайчики, катера и даже старенький толкач, вправо – причалы Нового порта, и у одного из них стоял белоснежный красавец с косыми трубами, чудо-корабль, к которому немедленно устремилось сердце Валдомиро и который, коротко гукнув, стал отваливать от бетонного причала прочь.
«Поздно, поздно…» – пронеслось в голове Валдомиро, и он ощутил горечь неясной потери. Сердце его от внезапной тоски сжалось и… тут же затрепетало в волнении.
По нижней палубе вдоль борта лайнера, лавируя между пассажирами, бежал Георгий Валентинович Листопад, мощной рукой увлекая за собой, словно тряпичную куклу, Витюнчика, прижимавшего к боку свою деревянную подружку. Достигнув трапного парохода, он рванул тяжелый засов в сторону, схватил барда в охапку, сильно оттолкнулся от корабельного борта (отчего, как показалось Валдомиро, «Александр Пушкин» значительно прибавил ходу) и – перелетел метровую межу пустого пространства.
«Ай, класс! – воскликнул в душе Валдомиро. – Роскошный прыжок!..»
Авиатор поставил обмякшего в полете Витюнчика на твердый грунт, слегка встряхнул, наклонился к низкому уху барда. Тот радостно закивал, подкрутил колок и ударил по неслышным Валдомиро струнам. И тогда на третьей палубе показалась женская фигура, – легкая, словно перо чайки, – появилась и взмахнула газовым шарфом. Листопад засемафорил обеими руками и стал похож на сигнальщика. Витюнчик тоже наддал жару – правая кисть артиста размазалась в двойную восьмерку и перестала быть видной.
– И я, я тоже здесь!.. – высоким голосом крикнул Валдомиро, но сразу же понял, что его отчаянного призыва чудное виденье с такого расстояния не услышит.
«Боже мой, господи, – думал Валдомиро, спускаясь по широкой лестнице, – и я это прекрасное плечо целовал!.. Еще вчера целовал, а сейчас нас разносит в стороны, и у меня даже нет ее адреса. Мы даже не сказали друг другу последнего «прости». А ведь в нашей встрече, такой случайной, такой непреднамеренной, такой… э-э… был, возможно, значительный и высокий смысл! Что же ты наделала, Раиса… – Валдомиро сглотнул сухой ком в горле. – Очень любопытно, однако ж, почему с ними нет Димы? Он же нашелся, там, на корабле… в музыкальном салоне!..»
Неприятное сомнение прилегло под сердцем Валдомиро, но он слабости не поддался.
«И все равно, Раиса, я буду любить тебя!.. Конечно, Димон мой близкий друг… Но разве он способен на серьезное чувство?! А я буду любить тебя… всю жизнь! Вечно!»
Неожиданно Валдомиро припомнилась ручища Карагодина, жилистая и вполне по-хозяйски прихватившая лапку прекрасной Раисы.
«Впрочем, вечно – это такой неопределенный срок… – продолжал Валдомиро свой внутренний монолог, но уже без прежнего накала. – К тому же в Риге на улице Райниса живет некая женщина – Юлия. Точнее – Юлия, ее маленькая дочка, тоже Юлия, и Юстас, ее супруг, нумизмат, добрейшей души человек и высочайшей эрудиции. О, он достоин уважения! И Юлия – моя Юлия – его чрезвычайно уважает! Но чувства питать не может. К тому же у них большая разница в возрасте. Даже больше, чем у нас с ней! Юлия несчастна, и ты, Раиса, должна постараться это понять и не требовать от меня вечной любви! Моя любовь принадлежит Юлии! В общем, я погорячился, извини…»
И, словно услышав последнюю фразу, крутобокий лайнер, уже отдалившийся от причала на порядочное расстояние, издал низкий стон. Газовый шарф взметнулся над белым бортом в последний раз и исчез – навсегда.
– Георгий Валентинович! – крикнул Валдомиро. – Поднимайтесь скорее! Счетчик работает!
Листопад повернулся на голос, и радостная улыбка выкатила на его румяное лицо. Витюнчик заверещал, защелкал скворцом, ухватился за ковбойский пояс авиатора, и они устремились по лестнице вверх.
– Гамлет с Полонием приехали, – как бы между прочим сказал Валдомиро, едва троица разместилась в машине.
– Приехали?! Ребята приехали?! Какие молодцы! – горячо воскликнул Листопад и заскрипел сиденьем, пытаясь для удобства беседы развернуть могучий торс в тесном пространстве автомобильного салона к Валдомиро на заднем сиденье.
– Сидите смирно! Не вертитесь! – строгим голосом сказала Мадам. – Спинка еле дышит. Вам вообще не идет вертеться, вы такой… – она бросила одобрительный взгляд на выпуклую грудь авиатора, – солидный. Чего доброго отломите спинку-то.
– Конечно, конечно, – зарокотал Листопад.
– Никаких «конечно», а чтоб сидели смирно. Вон какие вымахали. Спинку отломите.
Листопад послушно сложил руки на коленях и проникновенно сказал:
– Милая девушка, – «милая девушка» хрюкнула, – будьте снисходительны, приехали наши старинные друзья, очень талантливые ребята…
– Я так сразу и поняла. Что это за дурацкие имена у ваших талантливых? Что, им нормальных имен не хватило?
– Это не совсем имена, – терпеливо объяснял Листопад. – Видите ли, наши друзья – артисты…
Мадам откровенно прыснула.
– Сами вы «артисты», как я погляжу!.. Вон у вас и гитарка имеется.
– Между прочим, Виктор, – глядя перед собой и боясь пошевелиться, сказал Листопад, – тебе это знакомство будет весьма и весьма… Люди они профессиональные и, смело скажу, в мире искусства имеют определенный вес. При удобном случае я попрошу тебя спеть, так что ты имей это в виду и не тушуйся, хотя, повторю, люди они искушенные… «Сарафанами из ситца» их не очень-то удивишь.
Малютка попыхтел, попыхтел и робко поинтересовался:
– А «Кукушку» можно?
– «Кукушку» можно, – вмешался Валдомиро. – «Кукушка» самое оно. Ты на всякий случай слова повтори. – И после секундной паузы небрежно спросил в крепкую штурманскую шею: – Как догуляли? Раиса довольна?
– Ах, все-таки ужасно жаль, что ты припоздал! Чудная женщина Раиса Андреевна, прямо-таки чеховская женщина!.. Я так тебе благодарен… – с жаром зарокотал Листопад.
– Я же просила! Чего вы дергаетесь? Ведь русским языком сказала: еле дышит спинка-то!
– Виноват! – Спина авиатора напряглась и окоченела.
– Куда теперь, артисты?..
– По бульвару и направо, будьте любезны. Ресторан «Встреча», – сказал Валдомиро. – А все-таки объясните мне бога ради, куда вы дели Диму? Он же с вами оставался…
Листопад рывком повернулся назад. Спинка его сиденья крякнула и слегка провалилась.
– Я же предупреждала! – с досадой сказала Мадам. – Ну что, довольны?
Листопад ничего не ответил, а только бродил ошалелым взглядом от Витюнчика к Валдомиро и обратно.
– Слушай… – произнес он наконец упавшим голосом, – ерунда какая-то получается… Где же Дмитрос? Он ведь все время был с нами… Подожди, подожди… – Листопад потер лоб и стал припоминать: – Так, так, так… Ты пошел звонить Катрин. Это я прекрасно помню. И Дмитрос еще сказал: «Баба с возу – кобыле легче». Он, нужно отметить, иногда так неясно выражает свои мысли!.. Потом… потом мы танцевали. Кара играла вальсы, а мы танцевали… Приходил офицер, второй помощник или что-то в этом роде. Виктор его ужасно испугался…
– Я думал, он нас турнуть хочет, – смутился малютка, – я же не знал…
– Испугался, испугался, – нетерпеливо перебил его Листопад, – нечего теперь оправдываться – не знал он. Затем… затем мы пели «Взлетную полосу».
– «Проводы любви», – поправил бард. – А жмурки?
– Ах да, жмурки! Конечно жмурки! Подожди, не путай, какие жмурки?! При чем здесь жмурки? Мы же в прятки играли! Дмитрос еще сказал: «Отвожу кон – так спрячусь, черта с два вы меня найдете».
– Правильно! – заорал гомункул. – А потом радио запикало, и объявили отправление! И мы побежали…
– Он же с нами побежал?..
– Как же он побежал, если он еще раньше за сигаретами пошел?!
– Куда пошел? – быстро спросил Валдомиро.
– В каюту пошел. Ему Раиса Андреевна ключ дала… он и пошел.
– Приехали. Вас, вообще-то говоря, следовало бы наказать за спинку-то. – Мадам ощупала одобрительным взглядом мощные формы Листопада и примирительно сказала: – Да ладно уж, подождем до следующего раза. Какой же вы все-таки… солидный! Вон ваши «талантливые». Ишь, как резвятся!..
У стеклянных дверей ресторана стояла пестрая троица. Катрин в немыслимой хламиде походила на огромную бабочку; полотняный костюм Голембевского являл образец тропической элегантности; рыжий Шурупов, одетый, как одевают полных мальчиков, был вылитый толстый Карлсон, порядком, однако ж, заматеревший и без пропеллера за спиной. Катрин показывала пальчиком на такси, и компания закатывалась радостным гоготом.
К восьми часам все были счастливы совершенно, причем Гамлет-Голембевский от счастья стал благородно бледен, Полоний-Шурупов пунцов, как ямщик, а на лбу Витюнчика выступили крупные капли пота. Лицо Листопада, покрытое золотистым загаром, выражало благожелательное и всемерное довольство всем происходящим. В глазах Катрин прыгали бесенята, она рделась персиковым румянцем, похохатывала и маленькой ножкой уже в который раз наступала под столом на замшевую туфлю Валдомиро, но остановить его эти слабые прикосновения не могли: тройная сливная уха по-архиерейски и шашлык из осетра таким превосходным образом сочетались с водными лыжами и парусной регатой, так легко и естественно складывались в замечательный и четкий план совместного времяпрепровождения, что сама мысль о предстоящей командировке в область, неожиданно промелькнувшая в голове Валдомиро, показалась ему чьей-то не очень удачной шуткой и просто абсурдом. И даже химерическим бредом.
«Что за ахинею он несет? – думала Катрин. – Какие лыжи? Какая регата?» Но вскоре устала давить ногой и, безмерно себе удивляясь, приняла участие в бурных Валдомировых фантазиях, которые, как ей вдруг стало казаться, никакие не фантазии, а именно – прекрасная программа действий, по которой с завтрашнего дня все они начнут новую, увлекательную и яркую жизнь. И в ее хорошенькой головке вертелось невесть откуда взявшееся и дурацкое:
Листопад, внимательно слушавший распалившегося Валдомиро, вдруг поднялся решительно.
– За гостей нашего города, за наших дорогих друзей, за их талант и за вечное и прекрасное искусство театра. Завтра милости всех прошу ко мне на дачу.
– Прозит! – рявкнул Шурупов. – Да здравствует Шекспир!
Валдомиро осторожно поднял полный до краев фужер на уровень глаз, прищурился и сквозь салют микроскопических брызг шипучего вина увидел другие глаза, смеющиеся и ласковые, и мягкий подбородок, и родинку на нежном горлышке: Вероника Николаевна, директор «Ералаша», именинница, сидела как ни в чем не бывало за соседним столиком в компании двух подруг и долгоносого усатика в чесучовой тройке и с галстуком под острым кадыком.