Призадумался Олег, стал сбирать советы, да приглядываться, да прислушиваться, что те горе-начальники молвят. Убедился, да делать нечего. Повернуть назад – стыд. И решил тогда Вещий Олег не спать, не отдыхать, никому не доверять, все решать лично. Авось, сдюжит. «Будем, – думает, – брать Царьград силой и отвагой русичей, коих им не занимать, да моим умом».
Вышли в море ладьи русские, вдоль берега направились. День и ночь не спит Олег, глаз боится сомкнуть. Ну, как шторм – не успеют ладьи бухту найти и спрятаться; или мель – не успеют дальше в море уйти; или выскочат из-за мыса греки на своих кораблях – не успеют его разбудить, не успеют ладьи клином построить, чтобы крылья по краям оставались. Да еще не мало ли в море опасности.
Долго ль, коротко ли, показался и Царь-город. Подивились русские воины такому чуду невиданному: башни, крыши, колоколенки – все блестит на солнце, переливается, все высоко над землей поднимается, в небо синее упирается.
Как увидели греки, что плывет на них туча кораблей русских, испугались, забегали. Да защитою был их город славен. Вот, казалось, и пролив, что до самых стен ведет, а поди в него войди. Натянули над водой греки цепь невиданную, а звено у той цепи, что колесо у телеги. И была та цепь от одного берега до другого.
Тут один из русичей побойчей других крикнул на все море синее голосом громовым, заглушил шум волн и ветра:
–– Навались, ребята, всеми лодьями! Силой русскою не порвем мы разве цепку!
Ухмыльнулся Олег в бороду, промолчал. Налетела туча лодочек на цепищу, гребцы пыжатся, веслами машут, лишь один Олег сидит на корме, задумался. Только ночь на землю опустилась, крикнул воинам своим Волх Всеславич:
–– А теперь-ка, молодцы, давайте к берегу!
Первым выскочил, ступил на землю, огляделся, взял славян помастеровитее с топорами, с пилами и исчез в ночи чужой, непроглядной.
Рассвело вот, смотрят греки со высоких стен: нет, как нет, на море суден вражеских. А на сушу посмотрели – что за чудо! Корабли по земле плывут, паруса ветрами утренними надуваются. То Олег, мудрец вещий, приказал все ладьи поставить на колеса. Сам же всю-то ноченьку кликал ветер северный со родной со стороны.
Удивило чудо греков, да на то у них было и свое чудо. Лишь приблизились ладьи русские да на два полета стрелы, показалось из-за стен пламя огненное, налетело на чудо-корабли, стало жрать их один за другим. Так у змея пасть разверзается, так он столб огня извергает, и летит огонь лакомиться деревом.
Тут воочию Олег и увидел, как бывало все на брани, на сражении. Тут и понял он, что ума его, что отваги русичей мало, – надо, чтобы и другие слушались да страху не кланялись. Первыми поляне побежали, те, что издавна свой Киев-город под кого непопадя отдавали. Великаны все, исполины, а блаженны духом, трусливы. За полянами другие вскачь ринулись.
–– Стойте! Стойте! – им Олег кричит. – Нам один путь от огня спастись – на стены! Лодий много – все не пережгут!
Те, предатели, не слышат, улепетывают. Тут и ладьи подогнал ветер ко крепости. Надо бы стремянки ставить да на стены лезть – а некому. Перебили греки малое число оставшихся русичей. А Олега схватили.
Привели русского вождя на поклон к василевсу греческому. Таковы слова василевс молвил:
–– Мы отпустим тебя, страшный волхв, не хотим брать греха на душу. Все равно теперь ты не жилец: иль хазары тебя казнят – знаем точно, или раньше ты от мук бесчестия помрешь – вон какой худой, очи от бессонницы красные. Догоняй своих дромитов, но сперва по обычаю побежденного ты прибей-ка щит свой на наши ворота. Слышали, и в твоей стороне есть такой обычай, чтоб ворота были крепче, неприступнее. А прибьешь – посмотри: и хазарский есть там щит, и хорезмский, и болгарский, и печенежский, и еще другие – мы уж и не помним чьи. Потому как не родилось еще народа, коий смог бы взять велик наш град Константинополь!
Усмехнулся горько Олег, василевсу ответил:
–– Не спасет мой шит этот город. И пяти поколений не умрет, как падут сии стены.
Испугался василевс такому пророчеству, да ближние его успокоили: «Это злоба, – говорят, – в волхве беснуется».
Вот прибил Олег Всеславич щит резной свой на царьградские ворота, и отпущен был на все четыре стороны. Шел он, шел, через три дня, через три ночи смог догнать свое войско. Чует, вонь стоит во стане – не продохнуть. «Что же они тут от страха в штаны наделали?» – Олег думает, да потом о мальчике смердящем вспомнил – знать, догнал их мальчик, на своих на кривеньких ножках. С духом ненависти бы да – на греков, но уж поздно. Как увидели воины своего князя, поклонились ему в ноги, повинились:
–– Ты прости нас, – говорят, – не послушались, побежали. Да зато теперь умереть мы за тебя готовы.
Им, винящимся, Олег отвечает:
–– Вот теперь и умрете. Вам ведь знамо: по хазарскому по справедливому закону побежавших смертью лютою казнят. Потому-то и пойдем мы во Хазарию свою смерть искать. Славы вряд ли мы теперь найдем, а вот честь свою нам вернуть надобно!
–– Так ведь мало нас, князюшко! Так ведь головы свои мы там положим!
Зыркнул гневно Олег Вещий на сказавшего – так и есть: полянин! Крикнул быстро, громоподобно:
–– А полян убить всех до единого!
Заревело войско радостно, вдохнуло ненависти, и давай полян резать, утешаться. Всю-то ноченьку их ловили да головы рубили, лишь под утро успокоились, повалились воины на землю сном мертвым. А Олег и тут не спал. Он давно устал до смерти, ведь с днепровских порогов глаз не прикрывал, не вздремнул ни разу. Вот сейчас, казалось, перед битвой великой последней спи-отсыпайся, да глаза не слушались, не закрывались. Понял он, что лишь со смертью он глаза закроет.
Тою ноченькой, когда спали все, подошел Олег Всеславич ко младому воину Свенельду. Тот из русичей был, да по малолетству под царьградскими стенами страху натерпелся, побежал, как все, за полянами. Спал Свенельд богатырским сном. Поднял руки над ним Олег Вещий, и забыл Свенельд, что было, да что глаза его видели. Помнит, шли на греков и по морю, и посуху.
–– А что дальше было, запоминай, – говорит Олег ему, спящему. – Испугались греки наших лодий, посуху плывущих, и смирились, заключили мир. И прибил я, Олег Вещий, свой щит на ворота царьградские в знак того, что взят этот город мною, – есть обычай такой у греков супротив обычая нашего. А потом пошел со всем своим войском победоносным на хазар – освободить славянскую сторону от дани тяжелой. Да пошел той дорогой, что в походы раньше ходил на северян и на радимичей, и где конь мой меня спас своею смертию от стрелы хазарской. Поклонился я тому коню любимому, его косточкам преданным, а из черепа его змея меня возьми и клюнь. И теперь ты меня мертвого во сне видишь.
И еще хотел Олег сказать о мальчике смердящем, о котором один-то он и знал-помнил, да еще волхвы догадывались ладожские. Есть, мол, мальчик такой маленький, ходит он по славянской земле на ножках своих от хождения кривеньких, источает тот мальчик дух мерзкий, запах ненависти, сеет злобу он за грехи прошлые, тяжелые. Да подумал Олег, что толку – все одно то дите никому не увидеть, не поймать. И не стал говорить.
Обратил Олег Вещий Свенельда во сне в зайца серого и пустил по степям, по лесам. Прискакал заяц к городу Киеву, перед стенами оземь стукнулся, превратился тут же в добра молодца и понес свою весть князю и княгине. Рассказал Свенельд, что знал о победе Олеговой, да о смерти его от собственного мертвого коня. А что с войском всем сталось – не знает.
Долго ль, коротко ли, вдруг посол из Хазарии поспешает. Как вошел во княжьи палаты, как уселся пред князем Игорем непочтительно, так все поняли: что-то с войском опять случилось. Тут по-своему посол и поведал, как на самом деле под Царь-городом было. Да еще поведал, что дальше с Олегом и со всей его ратью сталось.
Вот дошел Олег до моря Хазарского, воевал со многими народами, много люду положил, городов разорил-пограбил, да один супротив всех – это гибель. Заперли его в некой крепости на высокой неприступной горе, обложили со всех сторон. Надо бы волхву вырываться, да возьми тут и случись со всею ратью болезнь невиданная. Пронесло каждого воина до кровавого поноса, каждый воин дерьмом зеленым исходил, так что внутренности наружу выворачивались, и штаны никто не мог одеть; лежали воины без штанов, под себя ходили. Дух в той крепости стоял такой, что даже осаждавшие отошли на пять полетов стрелы – ближе дышать было нечем. Сам же Вещий Олег будто спятил – все искал по городу какого-то младенца, маленького мальчика, да уж воины его давно всех местных жителей перерезали. Так и сгинула рать русская в мучениях. Лишь открыли ворота, потекло в долину дерьмо зеленое, а в нем трупы разбухшие, синие. Стала крепость та и вся долина вокруг для жизни непригодна.
Как поведал это хазарский посол, снова дани затребовал, но не кровью теперь, ибо кровь славянская оказалась дешева, не мехами соболиными, не белками, не куницами, не медом, не дегтем, не другим каким товаром, а булатными русскими мечами.
Только начал еще говорить посол, да о смерти Олега рассказывать, раскраснелся Игорь, князь киевский, разгневался. А о дани услышал – вскочил. Девять молодцев не смогли его удержать. Подлетел к послу Игорь и выкинул его из палат своих со высокого крыльца да на каменный двор. И кричит послу уже мертвому:
–– Не бывать тому, чтобы русичи в дань свои мечи отдавали!
Сам он тоже ведь был из русичей, от славянки да от Рюрига кровавого.
Вдруг поднялся тот посол, как ни в чем не бывало. Отвечает князю киевскому:
–– Ничего, посмотрим, чья возьмет! – и пошел себе восвояси.
Подивился Игорь такому чуду, сколь народу из своих палат он уже выкинул, а никто еще с земли не поднялся. Посчитал он это за знамение, знать, придется платить дань во Хазарию. А о смерти Олегова войска велел Святогор своим ближним помалкивать, пусть все так остается, как до того юный Свенельд поведал. И еще велел Игорь, чтоб отныне в городах щиты побежденных на ворота не вешали, пусть забудется тот обычай, пусть останется повесть о том, как Олег-победитель прибивал свой щит на ворота Царьграда. И забылось сие, да не столь оттого, что князь Игорь приказывал, сколь оттого, что не скоро теперь города славянские смогли осады выдерживать и вывешивать щиты побежденных.
Вот прошло немало времени, чтобы опомниться, и немного, чтобы войско собрать. Прискакали пограничники, коней загнали, докладывают: мол, идет на Киев-город рать хазарская, во главе – воевода Песах. И в наеме у него войско новое, невиданное – печенеги лютые, крови алчущие, как мертвяки на пиру. Грабят, жгут все на своем пути, разоряют земли славянские, жен да детей во полон уводят, а приближаться не торопятся, кличут рать славянскую на битву. Как прослышал про то князь Игорь, посылает своих гонцов за подмогою и к древлянам, и к дреговичам, и ко кривичам, и к радимичам, и к родным своим славянам новгородским. Все гонцы возвратились побитые да с такими обидными словами: «Мы платили, мол, дань Олегу, Волху Всеславичу, а тебя, Святогор, мы не знаем».
И остался Киев без защиты. Подступили хазары со своими союзниками печенегами, обложили город – зверь не проползет, птица не пролетит. Воевода Песах пошел дальше славянские земли грабить, за себя оставил того самого посла, со крыльца высокого коего Игорь выбросил. Тот посол хазарский свой шатер расписной, богатый раскинул на высоком холме по другую сторону Днепра, сидит возле него, не торопится, ждет, когда Игорь ему поклонится. Делать нечего, послал Игорь гонцов с дарами у хазарина мира просить. Принесли назад Игорю голову гонца, а в зубах у нее грамотка – знать, сперва грамотку сунули в зубы, а потом уже и голову срубили, чтоб покрепче зубы ту грамотку сжали. А в грамотке вот что было:
«Ждем мы дани от каждого дыма по мечу, а от каждого княжьего мужа-дружинника – по два».
Горевал Игорь на глазах у всего Киева, да что поделаешь. Полянам-то не привыкать, без мечей оно и спокойнее, да боятся о том князюшке вымолвить. Вот собрали с каждого двора по мечу булатному, что от дедов еще остались и крепки, и остры были, и с дружинников княжьих – по два. Горевали дружинники, ведь хороший друг-меч не один год ковать надо, выкаливать, выхаживать. Вывезли мечи на возах за стены и в траву вывалили.
Да вдруг смотрит хазарский посол, рядом с Игорем на башне киевской стоит воин в доспехах, из-за плеч того воина две рукоятки мечей торчат.
–– А по что этот ратник, что с тобой стоит, тебя ослушался? Почему этот муж мечи не отдал? – хазарский посол у Игоря спрашивает.
Отвечает ему Игорь:
–– То не муж, то не воин, то жена моя, княгиня Ольга-поляни-ца. Уговор-то был о мужах, о дружинниках. А она и меня-то, своего суженного, не слушается, а тебя, хазарин, и подавно не послушает.
Ольга мужу со стены вторит:
–– Коли хочешь ты, хазарин, завладеть моими мечами, то попробуй-ка сам возьми.
И спускается поляница со стены, и садится на коня ретивого, выезжает за ворота во чисто поле, никого не слушает. Игорь-князь лишь рукой махнул. Поскакали хазары с печенегами на Ольгу. А она мечи свои достала и давай махать – полетели тут же головы поганые. Коню Ольга гикнула да была такова – и никто не посмел ее удерживать, во честном бою с нею сразиться.
Собрали хазаре дань мечами, а посол кричит Игорю, усмехается:
–– Вот теперь, хаган Игорь, будешь ты на Руси нашим наместничком. Подчиняй народы окрест, собирай с них дань для Великой Хазарии. Будешь дань платить за десять лет вперед.
Наступили времена тяжелые. Стал князь Игорь злобу срывать на своих данниках, мол, коль предали его, так теперь расплачивайтесь. Да особо-то и не разживешься. Как отец его, Рюрик бешенный, на себя одного да на свою дружину сбирал, то полстолько было, что Игорю собрать надо для Хазарии. Вот как осень – князь с дружиною едет на полюдье, разорит, разграбит своих подданных, а как минуло десять лет да собрали поезд дани, так и нечем жить, дружину кормить.
Разорилась Русь от поборов. А хазарам все мало. Да не столь хазарам, сколь верхушке их – иудеям хазарским. Как наехали они на Русь да давай ходить гоголем. В самом Киеве-городе на высоком холме купцы иудейские расселись, товаром торгуют, русских обирают, окромя бога своего никого не боятся. Храм поставили иудейский, тупоудый, да славянских богов отодвинули, не признают, своему лишь молятся. А их бог – не чета нашим, алчен, требователен, нетерпим.
Похудел князь Игорь от жизни такой, высох в заботах, стал всего лишь в два обхвата. У волхвов совета спрашивает, что же делать, как же быть? Может, двинуть войско на Хазарию? Али за добычею пойти во Царьград?
А волхвы одно твердят, уговаривают:
–– Не ходи ты, князюшка, ни в Царьград, ни во Хазарию, не видать тебе там победы, а роди-ка ты наследника, он все сделает лучше тебя. Говорят нам звезды на небе, и листва шумит на дубах, и птицы поют певчие, что коль станется Ольге рожать, то родит она богатыря-победителя.
Усмехается Игорь в бороду: а попробуй-ка скажи это княгине. Как ходила Ольга девкой-поляницей, печенегам в чистом поле головы сшибала, так и дальше девкой оставалась, не пускала мужа к себе в спаленку. Нашептали ей купцы иудейские, есть, мол, у царевны царьгородской чудо невиданное, ожерелье непростое. Голубее Ольгиных глаз камни, в золото оправленные, в ожерелье том, на свету переливаются радугой, в темноте горят огнем. И подначивает Ольга Игоря толстомордого:
–– Кабы было у меня такое ожерелье, вот тогда бы и пустила я тебя в спаленку.
Расспросил и Святогор иудеев о таком чуде. Стало сниться ему то ожерелье. Да куда ему в поход на Царьград идти, больно стар стал князь. Смерть уж близко, а наследника-то нет. Заколдованный круг получается: без наследника не освободиться от Хазарии, без смирения Ольгиного не родить наследника, без ожерелья греческого Ольгу не усмирить, без силы ожерелье не взять, без свободы от Хазарии сил не накопить. Думал-думал князь, голову ломал, пошел снова у волхвов совета просить. А они все одно твердят – о наследнике. Тут всю правду Святогор возьми и выложи. Посмеялись волхвы тихонько в бороды: экий муж – с женой не совладает. Как еще он с подданными справляется? Да делать нечего, решили помочь Игорю в походе ратном.
Удивился Святогор:
–– Али вы хотите от своего князя, светла солнышка, избавиться? Где же видано, чтобы старик со своим малым войском греков одолел?
–– Отправляйся, – говорят волхвы, – а уж мы тебе подсобим. Да запомни три заповеди, коли их исполнишь, жив останешься и вернешься домой с ожерельем. На Царьград с собой возьми только воинов христианской веры; развелось их много на Руси – на целую рать наберется. Будет Ольга-княгиня тебя просить-умолять, чтобы взял ты ее с собой в битвах потешится, брать ее не смей, оставь дома. А когда завоюешь Царьград да потребуешь ожерелье, ничего окромя него не бери, чтобы тебе не сулили.