– Пойду. Как там бабка моя.
Старуха его вовсе болела, из дому не выходя.
– Ступай, ступай… Отдохни чуток. Поработал, уморился, теперь – отдохни. Бабке поклон неси. Я к ней на провед приду. С делами управлюсь и надойду.
Старая женщина проводила соседа до ворот, выглянула на улицу. Там, на воле, было пустынно. Молодой народ давно убрался по делам, на работы. Старикам да ребятишкам еще не пришел срок сбираться к магазину в ожидании хлеба и молока.
Отзавтракав, с новыми силами, можно еще кое-какие дела управить, из которых главное – колорадский жук. Полосатенькая эта напасть да мальва ее донимали. День-другой поленись, и картофельного куста не видать, все – красно. А вместо пышной ботвы – голые будылки. Приходилось, что ни день, а то и дважды на дню, в три погибели гнуться над каждым кустом. А глаза – стариковские, спина плохо гнется. Но надо.
Собрала жука и нынче. Целый час на картофельнике провозилась. Под конец в глазах стало темнеть, от жары ли, от работы внагибку.
Но умылась холодной водой, возле кухни в тени посидела и стала собираться в магазин за свежим хлебом да молоком, к привозу.
Она успела ко времени, подошла, когда кучками стоявший народ зашевелился и потянулся к магазинным ступеням, выстраиваясь в очередь. Со двора подвезли хлеб, продавцы его принимали и скоро должны были дверь отпереть.
Очередь слепилась привычно, цепочкою вдоль магазинной стены. И лишь один человек остался в стороне, в тени просторного вяза, где еще минуту назад было людно.
– К военкому! К военкому надо идти! – громко говорил он, то ли грозя рукой, то ли указывая. – Идти напрямки! Товарищ военком, прибыл ветеран-разведчик! Да, разведчик! Записано в военном билете!
Это был, конечно, сосед. Серый пиджак, синие просторные шаровары, коричневая клетчатая кепка.
Старая женщина подошла к нему, сказала:
– Пошли, сосед, в очередь. А то молочка недостанется.
– Достанется! – ответил сосед, не признавая или не видя ее. Иные мысли пленили его больную голову, нынешним не ровня.
– Военная специальность – разведчик! – гордо огляделся он. – Три года в разведке. Сейчас я один такой остался. Был еще Чебаков Фотий, он помер. Я – живой и имею право. Пять лет на фронте. Доложу военкому: глаза надо подлечить разведчику-фронтовику!
– Жалкай мой, не шуми… – вздохнула старая женщина. – Подлечат. Пошли, пошли… – потянула она его за рукав к магазину, к очереди, которая, шевелясь, втекала в открытый зев магазинной двери.
– Шагай, жалкай мой, и не шуми.
Сосед послушался и пошел, голос поубавил, но говорил уверенно и складно:
– Военком сразу за телефон и нашей врачихе, которая шумит да топочет, вложит ума. А потом вызовет машину, солдата мне даст, сопровождающего. И поедем мы в город, к хорошим врачам, к военным, не нашей козе чета. Там есть военный госпиталь, специально для ветеранов войны. Туда военком позвонит, предупредит: разведчика вам везут, ветерана. Пять лет на фронте, три года в разведке. Обязательно надо помочь. И они меня вылечат.
– Вылечат, жалкай мой… – поддакнула старая женщина. – Как тебя не вылечить. Заслужил.
– А тогда я вам буду помогать, – пообещал сосед. – Тебе, например. Как раньше. Колонка, положим, сломается или свет не горит. Сейчас я – слепой, а тогда тебе помогу.
– Поможешь, конечно, поможешь… Спаси тебя Христос.
Очередь отстояв, купили хлеба да молока и отправились восвояси. Народ потихоньку растекался по дворам, управив дела магазинные. Улица пустела. Пришло время полуденной жары и покоя.
Просторный двор на углу окраинной улицы замер в тиши. Хозяйка его, недужного соседа проводив, прилегла отдохнуть. Впереди еще – долгий день, до звезды, до ночи. Впереди – вечерняя работа: поливка огорода, прополка – много всего.
Обычно в пору полуденную старая женщина недолго, но обморочнокрепко спала, потом лежала в дремоте, чуя жизнь, которая текла за стенами дома. Так было и нынче: сон провальный, за ним – полудрема.
Думалось, как всегда, о делах, которые ждали: погреб пришла пора чистить и сушить, пока жара стоит; крылечко разваливается; крыша сарая просит починки… но чем ее крыть и кто наверх полезет? В сенях тоже текло, при дожде спасали тазы да ведра. О чердаке и думать не хотелось: там крыша год от году ветшает, там – труба никудышная, там – давно дымоходы рук и сил просят. Не стариковских, а молодых, которых взять негде.
Так уж сложилась жизнь: сыновья ушли из дома рано, по младости. Теперь у них свои дети выросли, внуки пошли – заботы и заботы. А мать осталась в детстве, словно в жизни иной, давно ушедшей. Ей – как и в прежние годы – письма нечастые, «десятка» ко дню рожденья да совсем уж редкое, на два-три дня, гостеванье.
Конец ознакомительного фрагмента.