– А ведь я внук двух атаманов. Мой дед по отцу в станице Староаннинской был главным, а по матери – в хуторе Будылки атаманствовал целых четыре срока. Бравые были казаки. Тот, чью фамилию я ношу, в семьдесят два года на джигитовке первые призы брал.
В его глазах переметнулись какие-то сполохи, и он неожиданно признался:
– Знаешь, к лошадям хочу. Вот создали бы у нас что-либо такое, и без денег бы за ними ходил.
А я про себя подумал: «Вот он, истинный казак. А его к политичке приторачивают. Нет, дайте казакам пожить без противостояния. И тогда они покажут, на что способны».
По радио дает интервью немец, на машине путешествующий по нашей стране. И журналист явно вымогает из него что-то этакое, чтобы могло стать гвоздем эфира. Но тот на все вопросы отвечает с пространной расплывчатостью, словно прошел у нас курс политграмоты.
Но вот журналист, видимо в заключение интервью, спрашивает:
– А что вас больше всего удивило?
Ну я, естественно, думал, что он сейчас скажет о дорогах. Ведь стыд головушки: недавно на нашей трассе Волгоград – Москва гробонулся, попав в колдобину на асфальте, какой-то государственный человек, чуть ли не министр. Но немец неожиданно сказал:
– Меня, во-первых, удивили ваши водители и пешеходы. Кажется, каждый шофер сел за руль затем, чтобы совершить аварию или наезд, а каждый пешеход вышел на дорогу, чтобы непременно попасть под колеса транспорта.
Что ж, очень верно подмечено. Но о дорогах он зря не сказал. Кто-то мне говорил, что за границей не то колдобину, лопины на асфальте не увидишь. А у нас дороги, как после Сталинградской битвы, все поклеваны, словно снарядами по ним стреляли. А про тот участок, что сходит с Дар-горы в город, один таксист мне рассказывал, японская делегация посчитала за полотно испытательного полигона.
А меня один африканец спросил: «Сколько вам доплачивает муниципалитет, что вы ездите по таким дорогам?»
Я усмехнулся, но ничего не ответил, притворившись, что не понял его вопроса. Мне было стыдно признаться, что еще втридорога лупят за то, что я езжу по дорогам, где не только гроблю машину, но и в любой момент могу смешать себе печенку с селезенкой.
Везу философа.
– Хорошо, что есть на свете смерть, – говорит он.
Безмолвно вопрошаю: «Почему же?»
Объясняет:
– Она не дает закорузнуть душой. В сухой сучок превратиться. Ведь жизненный опыт, помноженный на лень, который ее порождает, лишает любопытства. Ведь нового, увы, я уже ничего не узнаю. Вон, – он машет в сторону, – собрался народ, видно, кого-то сбила машина, а мне лень повернуть голову. Ну что прибавится, если я еще один труп увижу?
Не возражаю, хотя в его философии больше демагогии, нежели обыкновенного умоискания. Да Бог с ним.
А он продолжает:
– Телевизор – вот настоящий убийца. Поскольку он нас напичкивает больными впечатлениями, что всякий интерес не только к событиям, но и к жизни пропадает.
Пытаюсь мысленно затесать свои впечатления в рамки его суждений. Получается что-то уродливое. Наверно, я не рожден, чтобы философски осмыслить все то, что меня окружает и сокрушает.
Этот, что называется, вламывается в салон, обжигает ухо с заднего сиденья:
– Побыстрее куда-нибудь.
Я уже привык к таким седокам, потому медленно включаю скорость. Качу.
– Решил с нынешнего дня, – сказал седок, – ходить пешком.
– Ну и что же помешало?
– Не что, а кто. Пешеходы. Понимаешь, с ними невозможно разминуться. Каждый норовит сшибить тебя с ног.
Он посидел с минуту без движения, потом заворочался вновь и, естественно, заговорил:
– А я понял! – вскричал. – У них один план, как единственная извилина, переходящая в прямую кишку. Они же меня попросту не видят. Я для них – пустое место.
Он промурлыкал какую-то песенку, потом произнес:
– Вот что такое культура. За границей тебя сроду никто не толкнет. Потому как каждый думает не только о себе, но и о тех, кто рядом.
Седок тихо дотронулся до моего плеча:
– Останови! Раз меня осенило, чего дальше ехать. Пойду лавировать.
Опять садится на заднее сиденье. Гляжу в зеркальце обратного вида. Чего только не намешано на его лице – сплошная Евразия с Ближним Востоком в придачу.
Ловлю его дубоватую улыбку. Сейчас заговорит.
Так и есть:
– Что только не делает мужской горячник с бабами. Одни в разные цвета красятся, другие до пупка заголяются, третьи одёжу разную заморскую напяливают. А зачем? Да все затем, чтобы понравиться, произвести впечатление и в конечном счете оказаться на том самом «горячнике». А мы, дураки, мечтаем о какой-то любви и прочем там душевном проявлении. Откуда он у них? Сплошные самки. Сучки, пришедшие разом в охоту. Тьфу!
Он колупнул меня скрюченными пальцами.
– Останови! Смотреть тошно!
Происшествие на заправке.
К одиноко стоящей колонке, из которой когда-то, уже забыли когда, текло и капало, подкатывает черная «волга». За рулем усатый, зело раскормленный кавказец.
Он деловито отмотал заведенный вокруг колонки шланг, который, собственно, и давал понять, что бензина нету, воткнул пистолет в горловину бака и двинулся не к окошечку, возле которого чахли мы, грешные, и через какую заправщица высасывает из всех страждущих механического движения наличность, а прямо к ней, в святая святых – в чрево беззаправочного царства.
О чем он там говорил, нам ведомо не было. Но вышел из бендежки возмущенным, стал вскидывать вверх руки, клясть власть верховную и чуть ниже, бубнить, что в цивилизованном мире за подобные штучки если по головке гладят, то только против шерсти.
На этом запале он и сел в свою «волгу» и поехал, забыв вытащить из горловины своего бака заправочный пистолет. В сердцах газанув, он вырвал шланг, который и пошел хвостом мотыляться следом за ним.
Тут выскочила заправщица.
– Догоните его! – завопила.
Но как догонишь, когда мы без бензина.
Однако в ней произошел какой-то слом, сдвиг, как говорится, по фазе, потому как она подошла к другой колонке с девяносто третьим и, развернув шланг, сказала:
– Заправляйтесь!
У меня, правда, вертелся на языке вопрос: откуда же, мол, бензин-то взялся, ежели его несколько минут назад и в помине не было? Но я промолчал, потому как перспектива и дальше стоять с пустым баком не прельщала.
Перечитывая свои вирши, Виктор Николаевич открывал, что при этом имел распустившееся, как от выпитости, лицо. Куда-то в иной мир его творчество уводило. И – приходило успокоение. Хотя дома все продолжалось одно и то же. Жена завидовала соседке, муж которой свозил ее на Канары. «Ведь никто по образу и подобию!» – повторяла она где-то подхваченную фразу. А дочь изнуряла нытьем, что у нее нет таких нарядов, как у ее одноклассницы Руфи.
Но все это как бы проходило мимо него. Он был – там, то на улицах и трассе, то – за столом. И бессонность, на которую он себя обрек, ничуть не утомляла.
2
С тех пор как Аверьян Максимович Курепин был переведен из Светлого в уголовный розыск областного управления, он забыл, когда по-настоящему спал. Ибо разбои, убийства, разного рода кражи шли одно за другим. И эта масштабность угнетала.
Поскольку семья еще была в Светлом, он иногда вырывался туда на час или два и там вдруг открывал, что уже пришла весна, оглушенная пафосом грачей. Иногда их победоносный воплевый карк пытались пересвистеть скворцы, как бы давая понять о своей причастности к этому безумолочному действу. Но, ликуя, грачи не давали посторонним звукам главенствовать в чаще. Они были основной приметой весны.
Аверьян видел, что сынишка уже обгорел на солнце и начинала шелушиться яичная скорлупа его щек.
Луг же, возле которого он как-то случайно оказался, как всегда, расцвечивался медленно, с паузами. Сперва выходили из почвы желтоцветы. И потом только появлялась другая яркость.
А лес, кажется, оживленный птичьим гомоном, стремился залучить себе гостя.
Но уйти в его серые дебри не удалось – и тут нашли.
– Товарищ полковник! – откозырнул ему сержант. – В лесопосадке машина горит.
Он как бы покидает забалдевший от весенних запахов полдень и погружается в какое-то новое время суток, когда не замечаются ни восходы, ни закаты, ни ночная тьма, ни луна, ни солнце.
Курепин приехал в указанное сержантом место, когда пожарные уже залили огонь.
Новый начмил Ульбеков и начальник угро Озолов уже примеряли свои знания к тому, что произошло.
– Труп внутри машины есть? – спросил Курепин.
– В том-то и загвоздка, – ответил начальник милиции. – В салоне пусто.
– А в багажнике?
– Еще не открывали, – солидно ответил Артем Илларионович Озолов, кого Аверьян Максимович помнит парнишкой, приехавшим сюда на первую практику.
Гарь удушающе ела глаза и заползала в горло.
Неожиданно возле лесопосадки оказалась Радмила Пичакчи. С такой странной фамилией она уже несколько лет библиотекарила в Светлом. И отличалась от многих девок поселка, что имела свою собственную машину.
Говорили, что она переехала в Волгоград, и теперь тут, видимо, как и Курепин, гостевала.
В городе изменился ее колер – она попестрела.
– Кто это сделал? – сдавленно вопросила она.
– Это ваша машина? – догадался Ефим Тимофеевич Ульбеков.
– Да! – ответила Радмила. – Я оставила ее у библиотеки…
Тем временем Аверьян Максимович раскрыл закипевший по краям багажник и увидел в нем скрюченный труп.
– Что это? – закричала Радмила.
Ей никто не ответил.
– Что же вы молчите? – вдруг вырвалось у нее. – Как он сюда попал?
– Вот это и надлежит узнать у вас, – несколько холодновато произнес Курепин, и она закричала, брызжа слезами. Потом, сорвавшись, кинулась в сторону поселка.
Ее никто не задерживал.
Как бы рассуждая вслух, Аверьян Максимович спросил:
– Почему же не взорвался бак?
– Наверно, потому что был полон, – ответил Ульбеков, ногой затаптывая какие-то еще чадящие тряпки.
– А может, – высказал предположение пожарный, – мы вовремя оказались рядом.
Пожарку действительно никто не вызывал. Машина возвращалась с учебного выезда, и водитель увидел пылающую «шестерку».
Курепина, если честно, угнетало, что все преступления, которые были связаны с убийством, всегда с самого начала таят в себе какую-то безнадегу их расследования. Так было, когда оказалась убита Алевтина Мяжникова, да и Матрена Криклякова убралась в иной мир тоже каким-то загадочным способом. И, главное, убийцы так и не были найдены.
А тем временем съездили за медицинским экспертом.
И тут же вновь появилась Радмила. И – не одна. Чуть ли не за шиворот волокла она с собой узкоплечего, явно не упирающегося паренька.
– Вот он, – вскричала Пичакчи, – угнал мою машину.
– Чей ты? – спросил его Курепин.
– Это Велька Тонкачев, – произнес пожарный. – Мой сосед.
Паренек увертливо петлял глазами.
– Так как тебя зовут? – подступился к нему Аверьян Максимович, почему-то прислушиваясь к грачиному граю, что доносился из лесу. Если честно, у него несколько отлегло на сердце. Сейчас сразу же оказался найденным угонщик.
– Велимир, – угрюмо ответил парень.
– Зачем ты угнал машину? – с наступательным фальцетом подторопил второй вопрос бывшего начмила Артем Озолов.
Велька, однако, глядел на Курепина. Меньше всего именно он внушал опасение, что сейчас начнут, как идет молва про милицию, бить.
– Хотел покататься, – ответил Тонкачев.
Под его подошву попала полураздавленная консервная банка, и он тихо похрупывал ею.
– И куда ты сразу поехал? – вновь задал вопрос Курепин.
– Вот сюда, к посадке, – указал Велька на то место, где они стояли.
– Ну а что заставило тебя поджечь машину? – быстро спросил все тот же Озолов.
– Я ее не палил, – ответил парень.
– А кто же? – опять как можно мягче проговорил Аверьян Максимович.
– Вот тут, – указал он место, – меня нагнала «бээмвэшка» и перегородила дорогу.
Тут, кажется, замерли все. Никто не хотел спугнуть такое неожиданное признание парня.
– Ну и что было дальше?
Этот вопрос задал все время молчавший начальник милиции Ульбеков.
– Выскочили четверо…
– Что они сказали? – поинтересовался Курепин.
– Не знаю, – все так же угрюмо ответил парень. – Я убежал.
Он показал, как стояла машина в ту пору, когда он покинул ее.
Оказалось, что она была на дороге. Теперь же находилась загнанной в лесопосадку.
Судмедэксперт, суетливый сухопарый мужичок, понянчив в руках голову убитого, сказал:
– Удушен.
А когда труп вытащили из багажника и стали раздевать, то на теле оказалось несколько бескровных ножевых ран.
– Почему-то били уже мертвого, – произнес медик.
И вдруг Велимира стало рвать. Он отошел в сторонку, схватился на куст рукой и наклонился почти до самой земли.
Его, что называется, выворачивало наизнанку. Приехал разгоряченный гаишник.
– Товарищ подполковник, – обратился он к Ульбекову. – На дороге в сторону Дубового Оврага найдена изуродованная машина БМВ.
– Что значит изуродованная? – быстро спросил начальник милиции.
– Она свалилась в овраг, – пояснил майор, никак не нащупав уставного тона разговора с начальством.
– Пассажиры целы?
– В ней никого нет.
– Значит, – подытожил какие-то свои мысли Курепин, – иномарка была.
– Быстро узнай, – приказал Ульбеков гаишнику, – не числится ли она в угоне.
Тот укатил.
– Ну, что скажете? – спросил начальник у Курепина.
Тот не ответил, однако задал вопрос Пичакчи:
– Машина была у вас застрахована?
– К сожалению, – ответила та, – нет.
– Тогда примите мои соболезнования.
И он направился к «газику» начальника уголовного розыска.
– Ну, как жизнь? – словно они только что встретились, спросил он Озолова.
– Да вот видите? Никакого покоя…
– «Покой нам только снится», как сказал классик, – произнес Курепин, – и все же жизнь продолжается. У тебя, говорят, сын родился?
Капитан заулыбался.
– Хотел вас на крестины позвать. Ведь я его Аверьяном назвал.
– Неужто?
– В самом деле.
– Ну и будут дразнить, как меня: «Аверьян – с утра пьян!»
Оба засмеялись.
– Ну что вы думаете по поводу всего, что мы сейчас видели? – спросил Озолов, как бы продублировав вопрос своего начальника.
– Это должен я спросить у вас, – мягко ответил Курепин, – потому как вы хозяева. Я же парнишку этого не знаю, да и библиотекаршу едва помню. Может, это какая-либо подстройка.
Майор задумался.
– Недавно у нас женщина одна пропала.
– Кто такая?
– Клавдия Сигова.
– Бывшая жена Гнездухина?
– Так точно!
– Ну и как же это произошло?
Курепин хорошо помнил Клавдию. Она была самой видной женщиной в Светлом.
– Но в ту же пору исчез и Гера Клек.
– Лабух?
– Он самый.
– Так, может, они двоем и тунули? – простецки произнес Аверьян Максимович.
– В том-то и дело, что нет. Герку потом в Волгограде видели. Он понятия не имеет, где Клавдия.
Они приехали в отдел.
– Соедини меня с управлением, – попросил Курепин и уже через минуту диктовал кому-то, кого нужно прислать в Светлый в составе опергруппы и дать ориентировку на поиск Клавдии Федоровны Сиговой.
В это время в кабинет заглянул судмедэксперт.
– Ну что я вам должен сказать, – начал он от порога. – Убитый, по всему видно, или китаец, или кореец.
– Так, – подторопил его Курепин.
– Лет ему двадцать пять – тридцать. Во рту, видимо, перед самой смертью, обточены два зуба, чтобы на них надеть коронки.
Аверьян Максимович записал это себе в блокнот. А тем временем Ульбеков ввел в кабинет Пичакчи.
– Скажите, где ваша машина ночевала прошлые сутки?
– Как всегда, на стоянке.
Она метнула свой взор в сторону Курепина и спросила: