– Значит, вы думаете, что труп мне подложили еще в городе?
– Мы пытаемся разобраться, – за Аверьяна Максимовича ответил начальник милиции.
– А где вы были накануне?
Этот вопрос задал именно Курепин.
– С подругой ездили на толкучку.
– На Тракторный?
– Нет, на Качу.
– Когда последний раз заглядывали в багажник?
Радмила задумалась.
– Кажется, позавчера вечером, когда у меня спустило колесо.
3
Аверьян Максимович не вешал на себя это дело. Оно, как он потом понял, повисло на него само.
С утра его немного познабливало, и он даже воткнул себе под мышку градусник. Но температура оказалась классической – тридцать шесть и пять. Но все равно ощущение некоего дискомфорта не оставило.
– Еще не хватало заболеть, – сказал он самому себе, перебирая на столе то множество, что неведомо как возникало на столе почти каждый день.
Солнце, поштучно поделив форточки и остальную часть окна, желтым пятном легло за угорную неразбериху ковра.
Курепин поднялся, сделал сперва несколько шагов, потом – столько же приседаний и снова сказал самому себе:
– Не расслабляйся, старина! Не то сейчас время.
И с силой потер ладонь о ладонь.
И в это время зазвонил телефон.
– Товарищ полковник! – докладывал Озолов. – Один стоматолог опознал нашего незнакомца из багажника. Он у него неделю назад обтачивал зубы. Должен был прийти вчера, но не появился.
– Фамилию и адрес пациента зубник не записал?
– Есть и то, и другое. Только тот кореец назвался Ивановым, а местожительство указал Мира, девять.
– А что там? – поинтересовался Курепин.
– Областной радиокомитет.
– Понятно.
– Но это еще не все.
– Так! – подоживился Аверьян Максимович.
– Зубник видел, что кореец приезжал на БМВ.
Через час у полковника Курепина лежал список владельцев иномарок. Среди них корейских фамилий не значилось.
– Значит, ездил по доверенности, – сказал самому себе Аверьян Максимович.
Он размышлял, идти обедать или нет, потому как не было никакого аппетита, когда телефон зазуммировал вновь.
– Ваша красавица действительно была в угоне, – сообщил его давний знакомый из ГАИ полковник Рубежанский. – И владелец ее гражданин Израиля Шоломо Ревиво.
– Ну ты и обрадовал! – проворчал Курепин.
– Чем богаты, тем и рады! – подхватил гаишник. – Кстати, машина твоей подруги Пичакчи в этом году не прошла технического осмотра.
Но на этом неожиданности не кончились. Из дежурной части позвонили, что его срочно хочет видеть какой-то парень из Светлого.
– Узнайте, что ему надо? – досадливо произнес Курепин, думая, что это сын какого-нибудь знакомого, залетевший по пьяной случайности.
– А мы ему сейчас дадим трубку, – сказал дежурный.
– Это я, Велимир Тонкачев, – послышался голос Вельки. – Я хочу признаться.
Он вошел крадущейся, едва означающей шаг походкой.
– Здравствуйте! – произнес сдавленно и, заступив то место, где лежал солнечный квадрат, как бы принес в кабинет некоторую сумеречь.
– Проходи, садись, – пригласил его Курепин. – Куришь?
Паренек покачал головой.
– Как у машины там гари надышался, так не тянет.
И полковник вспомнил, как парня там – до выворота внутренностей – рвало. И почему-то подумалось: «Как такой слабак вот так запросто мог угнать машину?»
– Ну что ты мне хотел сказать? – мягко спросил Аверьян Максимович, все же раскуривая свою неизменную трубку.
– Тот раз, – еле слышно сказал Тонкачев, – я машину не угонял.
– Как это? – уставился на него Курепин. – Везде твои отпечатки пальцев, а ты говоришь, что не угонял.
– Вернее сказать, – снова залепетал он, – я не знал…
– Ну давай начнем с того момента, – произнес Курепин, – как ты оказался за рулем. В чем состояла твоя неправда по сравнению с тем, что ты рассказал в Светлом?
– Да все! – махнул он рукой. – Короче, все было так…
Он посидел опущенно с минуту, потом, встряхнувшись, сказал:
– Дайте все же закурить.
И долго разминал сигарету. Потом, так и не прикурив, положил ее на столик, возле которого сидел.
– В общем, подходят ко мне двое. Один спрашивает: «Ты тачку водить умеешь?» Ну я отвечаю: «А чего в этом сложного?» Тогда он дает мне ключи и говорит: «Отгони вон к той лесопосадке, мы сейчас туда на другой машине подъедем».
– Ну? – подторопил полковник.
– Сел я за руль, – чуть спокойнее начал Велька, – доехал до того места, на которое они мне указали. Ну тут они подкатили.
– На чем? – уточнил Аверьян Максимович.
– На машине же, говорю, только на другой.
– Какая марка?
– БМВ.
– Так, дальше.
– Потом один из них говорит: «Ну что, в жмурика поиграем?» А второй уже ко мне обращается: «Ты в машине прячься, а мы тебя искать будем». И – ко мне. А в руках тросик такой, удавкой свернутый.
– Ну и что?
– Тут я и дал деру.
– И больше ты их не видел?
Парень покачал головой.
– А что-нибудь они кричали тебе вослед? – поинтересовался Курепин.
– Нет. Только тот, кто ко мне приходил, крикнул своему напарнику: «Смажь его!» И две подряд пули пролетели рядом с моей головой.
– А выстрелы ты слышал?
– Нет, только слабые, похожие на хряск хвороста, хлопки.
Курепин настроился на громкую связь и, после того как ему ответил Ульбеков, приказал:
– Прочешите еще раз ту местность, где нашли сгоревшую машину.
– Да мы там все излазили, – ответил Ефим Тимофеевич.
– Но не так тщательно. В Тонкачева стреляли. Должны быть гильзы.
– Вас понял! – коротко доложил Ульбеков.
– Действуйте!
Полковник рассмыкал было углохшую трубку, потом спросил:
– А почему же ты не признался сразу?
– Да начитался, что сейчас почти всех свидетелей убивают. А потом…
– Что?
– Хозяйка машины подала в суд, чтобы я возместил ущерб.
– Все ясно.
Но, как через два дня стало понятно, до ясности в этом вопросе было еще далеко. Потому что именно на исходе вторых суток, то есть почти в полночь Тонкачев позвонил Курепину домой, неведомо где раздобыв номер его телефона.
– Товарищ полковник! – сказал он. – Все, что я прошлый раз говорил, – неправда.
– Уточни, что именно? – подбодрил его голосом Аверьян Максимович, поняв, что парень зря не позвонит.
– Тех двоих, о которых я в прошлый раз говорил, не было.
– Как это так?
– Просто! Их не существовало.
– Ты их придумал?
– Нет, про них мне велела сказать…
В это время связь оборвалась, и сколько Курепин не аллокал, больше ему никто не отозвался. А на второй день Ульбеков позвонил, что Велимир был убит в телефонной будке ударом ножа в горло.
Вот тут-то Аверьян Максимович и решил это дело взять на себя. Слишком много в нем оказалось непонятным и загадочным. Та же «бээмвэшка». Что за нею стоит, ежели она вынырнула из недр безнадежного угона и с прежними номерами столько колесила по городу?
Одно стало ясно, во всем этом деле замешана женщина, раз Тонкачев произнес слово «велела».
Но первое, с чем пришел к нему Озолов, – был опознан труп. Когда его предъявили корейцам, они в один голос сказали, что это – Ким Юн Ман.
О нем уже в милиции кое-что было известно. Например, что он скупает тут цветной металл и отправляет его за границу, а сюда гонит разный импортный товар, продавая который и кормится вся община.
Сам же Ким несколько раз был замечен в чем-то близком к махинациям. Но доказать это так и не удалось, потому от него отстали.
Но то, что еще припас Озолов, заставило полковника Курепина присвистнуть.
Артем Илларионович положил перед ним фотографию, на которой – в свадебной фате – рядом с Ким Юн Маном была не кто иная, как Радмила Пичакчи.
– Так, значит, в багажнике ее машины был собственный супруг? – вырвалось у Курепина.
– Выходит так.
И в этот момент позвонил Ульбеков и сообщил, что в лесопосадке никаких стреляных гильз найдено не было.
– Да откуда они там! – сокрушенно произнес полковник и повелел: – До приезда нашей опергруппы к телефонной будке, где убит Велимир, никого не подпускать.
– Ну и какие у вас мысли? – спросил своего бывшего начальника Озолов.
– Ты знаешь, даже сказать нечего. Во-первых, надо немедленно допросить Пичакчи. Поехали к ней сейчас же!
Он собрал со стола какие-то бумаги, сунул их в сейф, натянул шинель.
Садясь в машину, он думал о корейце. Подторговывать бы ему потихоньку – нет, на быстряк потянуло, на шармака. И вот – веревка на шее.
– И может, не на одной.
Это неожиданно сказалось вслух, и он покосился на шофера, но тот не обратил внимания на то, что бубнил начальник, тем более что в это время о чем-то говорил с Озоловым, удобно устроившимся рядом с ним, потому как Курепин всегда ездил на заднем сиденье.
Дом нашли быстро. Позвонили.
Когда с третьей попытки никто не ответил, дверь напротив отщелилась, и старческий голос ответил на вопрос, который еще не задан:
– Она на дачу уехала.
Когда – вдогон захлопнувшейся двери – Озолов задал вопрос: «Где у нее дача?», старуха не ответила, равно как и не открыла дверь, когда нажали кнопку ее звонка. Зато вышел сосед из квартиры, что соседствовала с обиталищем Пичакчи.
– Извините, вы к моей соседке? – спросил он.
Заискивания портили его стать. Он становился жалким и бессмысленным.
И вдруг начал нести, как показалось Аверьяну Максимовичу, какую-то околесицу:
– Человек проверяется в неудобствах. В комфорте всяк ангелом кажется. А вот когда у тебя на одной ноге сапог, а на другой лапоть, – тут уж не до благодушия.
Еще он говорил о каких-то перепадах в щедрости, потом, наконец, с воодушевлением покаялся:
– Простите, удерж свой не мог упредить.
И нелепый жест подтвердил отсутствие мысли. Конечно, намолчавшись в одиночестве, он мог еще болтать о чем угодно. Но он произнес еще только одну фразу:
– Горько, когда человек живет, сопровождаемый пониманием своей греховности.
– Вы опять о соседке? – осторожно спросил его Курепин.
– Нет, о себе. А о Радмиле чего говорить, ей неблагодарно думать, что она никто.
– A сейчас вы не знаете, как ее найти? – осторожно произнес Озолов.
– На даче она, – уверенно ответил старик.
– А как туда проехать?
– Новый мост на Семи Ветрах знаете? – И вдруг осклабился: – Совсем забыл, милиция же все знает. Не доезжая этого моста сойдете влево вниз, и там – вторая от дороги и есть ее хоромина.
Курепину неожиданно захотелось спросить, откуда дед знает дачу Пичакчи в таких подробностях, но раздумал. Дело соседское. Может, груши ездил трясти.
И дачу нашли без хлопот. Посмотрели внутрь двора через щелявый забор – никого не видать. Подошли к калитке.
И вдруг Аверьяна Максимовича посетило то всепроникающее чувство, когда кажется, что ты распластан душой и распростерт телом. Это ощущение посещает его в минуты неожиданности, которую ждешь.
Радмила лежала посередине комнаты, далеко откинув голову, как бы демонстрируя свою уже схваченную в нескольких местах ободками складок шею. Но чуть наискось пересекал их синюшный след, точно такой, который был на горле у Ким Юн Мана.
– Ну что, – со вздохом произнес полковник, – вызывай опергруппу.
Глава третья
1
Он смотрел на оскал камина, и во впадине его взора, казалось, не было глаз. И именно с вот этим безглазием Моторыга, кажется, видел, как в парке напротив замедленно отрывается лист, парит, потом, кружась, летит неведомо куда и, наконец, мягко, этак невесомо, приземляется, точнее, притравляется, потому как падает на лесную овсяницу, так и не достигнув почвы.
А может, за окном уже скоропись дождя, и тот же лист – по прямой – сверзивается вниз, под самый комель, как раз на землю, и там лежит, трепыхаясь, как крылышко только что подстреленного воробышка.
Судя по слитному скрежету, за домом два трамвая, разъезжаясь, как бы соревнуются в неуклюжести, подзванивая друг другу, не догадываясь, что со звонком для кого-то умрет свобода и целых десять лет каторги явно не покажутся одним днем.
Выкроив час, прибежала на обед жена. И Моторыга, отчужденнее, чем всегда, поинтересовался:
– Ну как у тебя там?
Она поняла, что он спрашивает о конфликте на работе, потому ответила со всегдашней словоохотливостью:
– Не сказать, что стало честнее, но образовалось.
Придя в урочное время домой, Ефим Леонтьевич, вот так одиноко сидя у камина или у окна, размышлял обо всем, что творилось вокруг, да и в самом себе тоже.
Сейчас он думал о развале Союза, о том самом СНГ, созданном, что называется, на смех. Теперь дорога для милиции везде закрыта. Можно человека туда заманить или украсть. И все. Как говорится, с концами.
А недавно он натолкнулся на одну контору, которая занималась…
Ему даже страшно об этом заикнуться. Тем более что начальство, когда он ему о своих наблюдениях доложил, довольно откровенно сказало:
– А вы сами, случаем, не того?
А все случилось так, что к нему на прием пришел некий врач Швейбель-Шваронок и, собственно, признался в одной мерзости. Дело в том, что он взял себе за правило записывать за своими клиентами предсмертные слова. Зачем ему это было нужно, Моторыга так и не усек. Но одно показалось любопытным.
– Вот, это умирал у меня один тип, – начал он, – в общем-то наркоман и пропойца. И однажды, во время покаяния во грехах, неожиданно, скрипнув зубами, сказал: «Я буду гнить, а они, падлы, жить и процветать! Передай то, что я расскажу, ментам».
И вот тот самый предсмертник среди всего прочего, что натворил за свою жизнь, упомянул, что был дилером, посредничающим между психиатрическими детдомами и теми за границей, кому интересно приобретать детей за валюту.
– Ну а зачем это им так надо? – спросил Моторыга. – Неужели в своей стране степанутых найти трудно?
– Все это не так наивно, – ответил врач. – Дети – живой товар. Через некоторое время, когда они вырастут, из них станут отличные доноры.
– Что, им нужна их кровь? – вопросил Ефим Леонтьевич.
– Нет, целые органы.
Вот тогда-то Моторыге стало страшно.
– Там умеют думать о завтрашнем дне, – бесстрастно сказал Швейбель-Шваронок.
Моторыга кинулся было провести расследование. Но те самые детдома, с которыми имел дело предсмертник, теперь оказались за границей.
Окольными путями, но врач дал понять, что пришел сюда вовсе не возмущенный всем тем, о чем признался ему умирающий, а из боязни, что то же самое он мог сказать кому-то из тех, кто его посещал, и они – заодно – могли бы брякнуть, что знающий все это доктор не известил об этом кого надо.
Особенно одосадовало его то, когда перед уходом Швейбель-Шваронок сказал:
– Вообще-то я гинеколог и это не моя сфера. Но во время дежурства приходится сталкиваться с теми, кто в изоляторе доживает последние часы.
Намекнув на его невсеведомость, начальство еще сказало:
– Вы лишнюю головную боль на себя не навлекайте. Нам бы хоть со своими бандюгами справиться.
Вот и все. Как говорится: «плыви и плавься».
Вообще, ежели честно сказать, Моторыга разочаровался в московских порядках. Было тут столько нарочито-надуманного, этакого безрутинного, что ли. Каждый, обряженный даже по-походному, не избегал лоска или шика. Словно это главное в работе милиции.
А у одного начальника он даже увидел надпись, которая гласила: «Искусство воровства не должно превышать меры жертвы».
Естественно, это он где-то вычитал, и, может быть, в контексте оно звучало и к месту. Вот так же – ни с того ни с сего – вызывало недоумение.
Вот почему чувство ломтеотрезанности не покидало Моторыгу ни на минуту.
Ефим отошел от камина к окну и увидел, что дождя никакого на улице нет. Зато ломкими шагами выходит на середину улицы его сосед-алкоголик. Казалось, именно за равновесием ходил он в магазин, потому как возвращался довольно бодрой походкой и теперь, видимо, столб казался ему – тогдашнему – под стать, потому как он старательно обходил его стороной.