– За коровой собралась, тётка Матрёна?
– Я тебе покажу корову, ирод ты жеребячий! Обрюхатил девку, ей шешнадцатый годок всего! Баб тебе мало, кобелю колченогому?! Живот на нос лезет у Феньки!
– Да может почудилось тебе, тётя Матрёна? Феня завсегда справная была, в теле, – лепетал Константин.
– Почудилось?! – взвилась Матрёна. – Вот я тебя кнутом отхожу, как мне почудилось! Ой, горе мне, позор на мою головушку! Что отцу-то скажу, как с войны придёт?
– Повенчаемся мы с Феней, если надо, – после молчания хмуро обронил Константин. – Коли такое дело, то я не отказываюсь, ежели она согласна.
– Куды ж ей деваться с животом? – успокаиваясь, проворчала Матрёна. Приходи сёдни, поговорим.
***
Они обвенчались в маленькой деревенской церкви.
После венчания было застолье с угощениями и добытой с большим трудом водкой. Гости пили, закусывали яичницей и жареной рыбой, мясным и капустным пирогом.
У Константина на лице читалась растерянность, будто он только проснулся и не понял происходящего. Оживлённая и весёлая Феня в белом платье, украшенном по подолу мелкими цветочками, подкладывала мужу на тарелку то кусок рыбы, то картошку, смотрела влюблёнными глазами.
Гости с любопытством поглядывали на молчаливого Лёшу, ковырявшего вилкой яичницу, а один подвыпивший родственник Матрёны всё приставал к нему:
– Что, Лёшка, новая мамка у тебя теперь, да? Чего молчишь? Али ты немтырь?
Лёша не проронил ни слова, перевёл взгляд на стену, где висела фотография Софьи и Константина. Фотографии не было, должно быть, Матрёна подсуетилась и сняла её. Лёша тяжело вздохнул, сгрёб свой картуз и вышел на улицу.
Там шла своя жизнь. Мальчишки играли в куру, бабы с вёдрами толпились у колодца, набирая воду и сплетничая. Мимо проехала рыжая лошадь, запряжённая в повозку. Возница приветливо кивнул и махнул рукой. Да это же Антип!
– Дядя Антип!
– Лёша! Иди сюда, на-ка гостинчика, лисичка передала! – хитро улыбнулся Антип, и протянул кулёчек орехов. Покосился на открытые окна избы, из которых доносились песни и гул голосов:
– Праздник какой отмечают, что ли?
– Тятя женился… гуляют.
– Ну-у? Хм… что ж, бывает. Надо зайти поздравить молодых. Лёша, подержи лошадь.
Мальчик взял лошадь под уздцы.
– Хлебца хочешь? – Он вынул из кармана краюшку хлеба.
Антип вскоре вышел из дома:
– Соскучился по Яшке и Полинке? А то поехали со мной, погостишь немного. Вера Семёновна будет рада, она завсегда приветы тебе передаёт. Тятька разрешил… Ну как, едешь?
Лёша быстро – а вдруг передумают! – забрался в повозку.
– Но-о, Жозефинушка, пошла, родимая!
Повозка покатила по улице и исчезла за поворотом.
5
Антип остановил лошадь возле знакомого домика с резными ставнями.
– Тпру-у-у, Жозефинушка, приехали!
Лёша спрыгнул с повозки и первым побежал в избу. Мать, подоткнув юбку, мыла полы, Яшка помогал, гоняя голиком грязную воду.
– Кто там? – прищурилась она. – Господи, Лёшенька! С братцем Константином что-то стряслось?
– Ну что ты, Семёновна, почему сразу стряслось? Соскучился мальчонка, погостить приехал, – успокоил появившийся в дверях Антип.
– Ну слава богу. А мы-то как соскучились!
Мать вытерла руки фартуком и поцеловала Лёшеньку.
– Яков, посмотри не отвязалась ли кобыла, а Лексей тебе подсобит. Мне с матерью поговорить надо, – подмигнул конюх.
– Проходите, Антип Николаич, – спохватилась мать, – чаю попьём, самоварчик горячий.
Она засуетилась возле пузатого самовара в медалях, а Антип тем временем рассказал новости.
– Женился, значит, а мне не сказал, – с горечью заключила мать. – Я видела Феню, догадалась, что тяжёлая она.
– Ты его не осуждай, Вера Семёновна, – сказал Антип, принимая у матери чашку с чаем.
– Господь с вами, я не сужу. Живое тянется к живому, не век ему одному жить. А с Лёшей-то как теперь быть?
– Поговорите с ним, решите… Феня – девка добрая, обижать мальчонку не станет. А Матрёну ты хорошо знаешь? – отхлебнул из чашки Антип.
– Матрёшку-то? Конечно. Девчонками бегали, играли вместе. Как детки родились, так уговор у нас шутейный был, чтобы поженить моего Яшку и её Феню, – улыбнулась мать.
– Не дождалась она твоего Якова, долго раздумывал, – усмехнулся Антип и отодвинул пустую чашку. – Ну, мне пора. Спасибо за чай.
– Да что вы, Антип Николаич, вам за Лёшеньку спасибо, душа не на месте, когда он далеко…
***
Не о такой доле мечтала Матрёна для единственной своей дочери. Она давно лелеяла мечту отправить её в Питер на попечение своего дяди, хоть и старого, но крепкого мужика, он обещал пристроить Феню ученицей к портнихе. Стала бы сама портнихой, а при такой внешности и при хорошей одёжке нашла бы мужа хорошего и богатого. Барыней бы жила, кофий с сахаром пила.
Всё прахом пошло. Понесла от вдовца-калеки, а вдовец ещё и с дитём. И что хорошего в нём люди находят? Обычный мальчишка-босяк, а бабы млеют… Лёшенька да Лёшенька… Тьфу! Но хоть вой, хоть кричи, а позор-то прикрыть надо, пузо на нос лезет. Ох…
Матрёна перебирает сундук, перетряхивает костюмы и юбки, пересыпанные нафталином. Простенькое лицо её с носом-пуговкой и маленькими бесцветными глазками красно и сердито. Как зло посмотрел на неё зять, когда она только намекнула, что Лёшку надо насовсем у тётки оставить. Как изменился в лице, когда не увидел свадебной фотографии на стене.
– Вы, мамаша, не забывайте, что это дом Софьи, а значит и Лексея. И здесь вы нитку с места на место переложить не смеете, иначе вот бог, – указал Константин на икону, – а вот – порог.
Матрёна от изумления онемела. Вот так зять, вот так тихоня! Как не похож тот смущенный Константин, которому она кнутом грозила, на этого, с колючим взглядом, от которого Матрёне холодно стало. А Феня только добавила масла в огонь, заглянув вечером к матери. Виновато опустив глаза и теребя косу, сказала, чтобы мать пока не приходила к ним, в чужой монастырь, мол, не ходят со своим уставом.
– Кобель колченогий, ирод голоштанный! В ногах валяться у меня должен! Если б не он, жила бы ты барыней, чай да кофий с шоколадом пила, в шелку-бархате ходила!
– Ах, маменька, перестань. Сроду бы я не поехала в энтот Питер.
– Дура, как есть дура! Нашла бы жениха богатого, не то что этот беспартошный!
Феня поморщилась. Про богатых питерских женихов мать твердила давно, как будто поджидали они Феню на каждом углу. Сейчас-то зачем она так говорит, когда Костя – законный муж, и его ребёнок в животе барахтается.
Феня охнула, присела на лавку, держась за живот.
– Что? – встревожилась Матрёна. – Болит? Дай посмотрю… Живот-то какой большой… парнишка будет, к Рождеству принесёшь.
***
Матрёна не перестала ходить к дочери, да и странно это: живут по соседству, а ей и за солью не зайди! Где ж это видано? И дочке помочь по хозяйству надо, с животом-то тяжело… Она выкинула из головы слова зятя, однако шарила по дому, когда Константина не было. Свадебная фотография снова висела на своём месте, её она трогать боялась.
Матрёна сновала по чулану, заглядывая в ларь с мукой, в бочонки с соленьями и мешки с зерном.
На сундуке лежала кошка с котятами, не спуская с тётки мерцающих глаз. Четверо котят спали, уткнувшись носиками в материнское брюшко. Матрёна приблизилась к сундуку, вытирая фартуком руки.
– Эк наплодила! Куды их теперь девать прикажешь? Фенька жалостливая, потопить не смогёт… Надо-тка в мешок, да самой потопить, пока никого нет… – пробормотала Матрёна, склоняясь над кошкой. – А пятый где? Пятеро же было…
Зайка настороженно следила за ней, чуя опасность. Матрёна попыталась взять белого котёнка. Зайка выгнулась дугой, зашипела и вцепилась когтями и зубами в чужие, пахнущие солёным, руки.
Через несколько минут Матрёна с шевелящимся мешком торопливо шла по тропинке, ведущей к Волге. Руки в глубоких царапинах саднили и кровоточили.
– Экая тварь, руки-то как уделала… – плакала и причитала тётка.
Очутившись на берегу, она сунула в мешок камень, крепко завязала верёвкой и, размахнувшись, швырнула в реку. Тяжелый мешок сразу пошёл ко дну, на поверхности появились и пропали пузыри. Матрёна постояла немного, наклонилась, помыла окровавленные руки в речной воде, вытерла фартуком и повернула к дому.
***
Феня подоила козу, процедила молоко и отлила немного в миску для кошки.
– Кис-кис, Зайка, иди сюда! – позвала она.
Кошка не отзывалась. Она не спрыгнула со своего ложа, не заурчала ласково, не стала бодать головой Фенины ноги. Зайка лапами подмяла под себя единственного котёнка с пятнышком на голове, мордочка её была мокрой от слёз… Феня охнула, опустилась на пол, поражённая страшной догадкой.
– Господи, что же будет теперь?
***
Матрёна сердито гремела плошками в тазу.
– Да чё я такого сделала? Завсегда котят топили, куды же их девать? Я же тебе помочь хотела! Ворвалась, шипишь на мать как змея, окстись!
Феня нервно заплетала и расплетала косу.
– Я не просила! Козлиха хотела котёнка, тётка Агафья уже выбрала, и Кривоухов просил. Ты пошто меня не спросила? Лёшенька эту кошку любит, котят Зайчатами назвал, он же меня возненавидит теперь!
– Много чести перед сопляком танцы вытанцовывать! – швырнула полотенце Матрёна. – Кланяться перед ним!
– А ежели меня Костя выгонит? – Феня оставила в покое косу. – Что тогда?
– Из-за котят что ли? Дура ты, Фенька!
– Я у тебя, маменька, завсегда в дурах хожу.
Феня с трудом поднялась, придерживая живот, и направилась к двери.
***
У Сапожниковых садились ужинать. На столе исходила сытным паром гороховая каша, мать нарезала большими ломтями ржаной хлеб. Яшка заваривал в большой миске кисель, выпросив у матери крахмалу. Раздавил в миске горсть вишни, пустил туда струйку крутого кипятка из самовара. Кисель загустел, стал прозрачным и ярко-красным. Яшка попробовал и скривился:
– Кислятина! Мам, а сахарцу дашь?
– Останный кончился, – ответила мать, – в лавке один керосин продают.
– Мы и без сахара съедим, нам и так вкусно, – заверила Полинка.
Она расставила на столе тарелки и ложки, разлила по чашкам кисель. Перекрестившись на икону, сели за стол. Застучали ложки, гороховая каша быстро убывала с тарелок, хлеб как по волшебству, исчез со стола, даже кисель стал будто слаще.
Лёша отложил ложку и замер, прислушиваясь. Глаза его широко раскрылись, ужас и отчаянье исказили личико.
– Мама! Мама!
– Лёшенька, что случилось? Царица Небесная! – испугалась мать, поспешно подходя и крестя ребёнка.
Лёша вцепился ей платье и плакал:
– Мама, она утопила Зайчат! Тётка Матрёна убила котят!
– Нет-нет, что ты, Лёшенька… Она не могла, что это тебе почудилось?
– Я слышу, как они пищат в мешке, я вижу, как они умирают, как плачет Зайка… – Он зажал руками уши. – Я не могу! Я больше никогда туда не вернусь, забери меня насовсем, мама Вера!
***
Добрый мужик на попутке согласился подвезти их до развилки. Обрадованный возможностью почесать языком, он всю дорогу трещал сорокой. Попутчики оказались аховыми собеседниками – у матери все мысли были о предстоящем неприятном разговоре с братцем Константином, она отвечала односложно и невпопад, а Лёша отмалчивался.
– Сын-то у тебя балагур – прямо не заткнуть, – пошутил возница.
– Да уж… – не сразу отозвалась мать.
У развилки они сошли. Подхватили свою плетёную корзину с крышкой и побрели знакомой дорогой.
***
Весёлый растрёпанный Константин без рубахи колол дрова, простоволосая Феня в синем сарафане, который очень шёл ей, складывала их в поленницу под навес.
– Много не бери, не надрывайся, – поглядывал на неё Константин.
– Я по два полешка всего, Костенька, – отвечала Феня, озаряя мужа сияющим взглядом.
Они были так увлечены, что не замечали никого вокруг. Матери пришлось первой поздороваться:
– Бог в помощь, братец Константин! Здравствуй, Фенечка!
Константин отбросил топор, ласково поприветствовал мать и Лёшку, впрочем, последний уклонился от отцовских объятий и побежал в чулан.
На сундуке Зайка вылизывала единственного спасшегося котёнка.
Лёша вытер слёзы, расстелил на дне корзины чистую тряпку, переложил в неё кошку и Зайчонка.
– Больше вас никто не обидит, – прошептал он.
Прикрыл крышку плетюхи и пошёл в дом собирать свои вещи.
Он слышал, как во дворе что-то негромко говорила мать, как всхлипывала Феня. Как взревел Константин:
– Убью курву!
– Мама, тятя сказал, что убьёт её… – Лёша оторвался от ящика и обернулся к столу.
На лавке за столом сидела Софья в голубом подвенечном платье.
– Нет, сынок, не бойся. Не убьёт, – прошелестело в ответ.
Лёша подошёл к стене и снял фотографию, на которой улыбались счастливые Константин и Софья, сунул её в мешок. С трудом потащил вещи к выходу, оглянулся и позвал:
– Пойдём, мама Соня, я готов.
***
Мать с Лёшей не вернулись к вечеру. Яшка встретил из стада корову, попробовал, было, подоить, но Зорька – корова с норовом, не признавала ничьих рук, кроме материных, могла и лягнуть, аж искры из глаз. И когда она стала нервно переступать ногами, Яшка испугался и бросил эту затею.
Они с Полей поужинали щами с капустой, напились чаю с хлебом. Яшка засветил лампу и устроился за столом с книгой, которую ему дал почитать закадычный приятель Ванька, который в свою очередь выпросил её у дочки школьного учителя.
Поля заскучала.
– Яша, читай и мне тоже, – попросила она.
– Ещё чего! Я люблю молча читать.
– Пожалуйста… мне скучно и боязно так сидеть. Вдруг мама не придёт?
– Вот дурища. Как же не придёт, придёт обязательно! Лёшка с ней, она не одна, – успокоил Яшка. – Ладно, слушай… Интересная книжка, «Таинственный остров» называется…
Яшка читал, Поля слушала, подперев щеку ладонью, изредка задавая вопросы.
– А что такое воздушный шар? А балласт? Имена-то какие чудные, разве такие бывают?
– Полистай книжку, тут картинки есть. Я посмотрю не идёт ли мамка.
Яшка встал, двинув табуретом, и вышел из избы. Поля забралась с ногами на лавку и зашелестела страницами…
***
Матери в этот раз не повезло с попуткой, почти весь путь они с Лёшей шли пешком, только перед самой деревней их подвезла незнакомая баба.
– Яша нас встречает, – заметила мать маячившего на дороге сына.
Яшка с хмурым видом, не показывая облегчения и радости, забрал у Лёши корзину.
– Мамка, что так долго?
– Да почти всю дорогу пешком шли, умаялись. Вы-то как, поели? А корову загнали?
– Загнали. Я подоить хотел, а она как зачнёт ногами топать, я и бросил.
– Она такая у меня, с характером, – устало улыбнулась мать. – Ставь самовар, Яша, сейчас подою и будем чай пить.
Лёша открыл крышку корзины. Зайка смотрела настороженно, но потом успокоилась, выпрыгнула из плетюхи, с наслаждением потянулась, аж дрожь пошла по её телу, и принялась лакать молоко из блюдца, подставленного Полинкой.
– Ой, котёнок, – обрадовалась девочка, заглядывая в корзину. – Мам, он один?
– Да, один остался. Не трогай его, дочка, пусть там лежит. Садись к столу… Смотрите-ка, Феня вам что передала, – вспомнила вдруг мать.
Она достала из узелка бумажный пакетик, развернула серую бумагу, в которую заворачивали товары в лавках, и изумлённым детским взорам предстали три огненно-красных петушка на длинных лучинках. И где только Феня раздобыла такое богатство?
Яшка спрятал петушка на потом для Поли, а Лёша не притронулся к угощению.
– Бери, Лёшенька, это не Матрёна, это Фенечка дала, не сумлевайся.
Мать вспомнила, как дрожали у Фени губы, когда она неловко совала пакетик, и её слова: «Вот, тётенька Вера, возьмите для Лёшеньки… и своим деткам дайте. Пусть не серчает на меня…» Снова защемило сердце.
– Яша, я к тётке Анисье схожу. Вы меня не ждите, ложитесь спать… – Мать направилась к двери, набросив шаль. – Лёшеньке на печке постели.