Массаж, судя по звукам, накалялся и подходил к концу.
- Всеееее, - Семирамида протянула с жалобным стоном.
- Ты проиграла, - Герда застонала вместе с ней.
Послышались удары, всхлипывания и стоны.
Герда и Семирамида бьются в неистовстве телами друг о дружку и о землю?
- Мы одновременно? - через минуту Семирамида выдохнула.
- Да! Признаюсь, что я была не права! - Герда легко сдалась. - Ты вымотала меня своим массажем.
Ты - непревзойденная массажистка.
Твой стиль отличается от моего - твой более острый и ледяной.
- Нет, ты меня вымотала, и я не права, - начались взаимные извинения. - В банде разбойников ты выработала особый стиль: боль и нежность, нежность и боль.
Мы с подружками часто делаем в лесу массаж друг дружке.
Поверь, я знаю, о чем говорю!
Ты - супер Герда! - Послышалось чмоканье.
Они что, целуются? Бесстыдницы!
Я подумала, что они бесстыдницы и тут же осознала, что мои груди пропали, вернее - вернулись к своему минимуму.
А бедра сузились.
Получается, что пока я спала, злость с меня схлынула, и я опять робкая, стыдливая худенькая нескладная Снежана?
От досады я чуть не завыла.
Остановило меня только то, что, вдруг, Семирамида не заметит моих изменений.
А Герда уже привыкла ко мне разной.
- Семирамида, я согласна, если ты пойдешь с нами в поход, - Герда произнесла с воодушевлением. - Я на все согласна ради Снежаны.
Мы вдвоем массажем доставим ей больше радости!
- Спасибо, Герда, ты душка, - послышался новый чмокающий звук. - Но после твоего массажа я передумала с вами идти.
Снежана - твоя девушка, и я не хочу мешать вашему счастью.
Тем более, что мне и в лесу хорошо!
- В лесу хорошо? - Герда спросила с плохо скрываемой радостью.
Дружба дружбой, но Семирамида остается, и это обрадовало Герду. - Ты фея лесная?
Русалка? - В голосе Герды послышались теплые нотки, которых я раньше не слышала.
- Опусти головку на мои колени, я тебе расскажу, - Семирамида засмеялась. - Рассказ длинный, ты устанешь слушать сидя. - Послышалось легкое шуршание, опять чмоканье. - Герда, это не совсем колени, но мне нравится.
- Так моей головке мягче, - Герда произнесла с придыханием. - От тебя исходит одуряющий аромат леса и свежести.
- Я наслаждаюсь твоими волосами, Герда!
Они шелковые, податливые, будто бархат.
Мои пальцы скользят в них, как по волнам ветра.
- Ты вложила столько эмоций в игру с моими волосами, что мне неловко.
- Не может быть между нами неловкости после изумительного массажа, - Семирамида хихикнула, как игривая школьница. - Я расскажу, как оказалась в лесу, потому что мне нужно выговориться.
С лешим и с подружками особо не поговоришь.
- Я внимательно слушаю тебя, и отдыхаю на тебе, Семирамида, - Герда промурлыкала.
- Было время золотое: жил мой старый отец с моей мачехой.
У отца была я, его дочка, и у моей мачехи тоже была дочка.
Все девушки знают, как с мачехой жить: начнешь танцевать на столе среди ночи - будешь избита.
Не будешь танцевать - тоже будешь избита.
А ее родная дочь что ни сделает - за все ее по головке гладят и пряниками угощают, умницей называют.
Я - падчерица - и скотину поила-кормила, на бойню водила, дрова на рынок продавать носила, печь по-черному топила, дом вычищала чуть ли не языком - еще до первых петухов.
Ничем не могла мачехе угодить - все плохо, все ужасно я делаю.
Ветер, хоть пошумит, да притихнет, а старая баба разойдётся в крике - не сразу уймешь.
Вот злая мачеха и придумала - меня убить, чтобы я на наследство не претендовала, а все имущество достанется ее дочке.
- Вези ее, старый дурак, - приказывает моему отцу, - куда глаза глядят, но чтобы мои глаза ее не видели.
Хоть в Африку, хоть в Антарктиду, хоть в страны с неблагоприятной эпидемиологической обстановкой.
Пусть ее за нелегальное пересечение границы казнят.
Отец мой не осмелился ослушаться старую жену.
Но повез меня ни в Африку, ни в Антарктиду, а - в лес ближайший, на трескучий мороз.
Вычитал мой отец, что без одежды на морозе минус сорок пять по Цельсию худенькая девушка долго не проживет.
Не стал он спорить со своей отцовской совестью.
Запряг лошадь, поплакал вместе с ней, погоревал, но спорить со старой бабой не решился.
- Садись, милая моя дочка Семирамида, в сани голой жопой на доски, - и повез меня папа в лес замерзать.
В лесу свалил бездомную меня в сугроб под большую ель и уехал.
Знаешь, что самое обидное, Герда? - голос Семирамиды дрогнул.
- Обидно, что ты голая валялась в снегу?
Или обидно, что тебя бездомной сразу сделали?
- Самое обидное, когда отец родной меня не ссадил с саней, а пинком скинул.
И еще прибавил - "Баба с воза, кобыле - легче". - Семирамида нашла в себе силы продолжить. - Я под елью дрожала, проклинала отца за слабоумие и слабый характер.
Ладно бы, взял бы себе богатую красавицу молодую, тогда бы я его поняла.
Но ведь женился на некрасивой старой бабе, у которой даже дома своего не было.
Да еще и дочку лишнюю в довесок приобрел.
В сугробе я замерзала, потому что я рождена в стране вечного лета.
В Ледяное Королевство попала по недоразумению.
Дурак отец эмигрировал по ошибке.
Хотел в Рай, а попал в лед.
В лесу слышу - недалеко Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку перепрыгивает, как бабуин, зубами щелкает.
Страшно мне стало, потому что я о Морозко много плохого слышала, особенно о его плотских предпочтениях.
Очутился на елке, под которой я замерзала и спрашивает:
- Тепло ли тебе, девушка?
- Тепло, Морозко, тепло добренький, - я иронизировала, но Морозко юмора не понял.
Морозко стал ниже спускаться, морозными зубами щелкает, понизил градус:
- Тепло ли тебе, девушка, тепло ли тебе, красавица?
- Теплее не бывает, - сарказм сочился из всех моих природных отверстий.
Я уже окостеневаю от холода, язык едва ворочается, но знаю, что бесполезно с садистом Морозко спорить.
Он питается страхом и страданиями людей.
- Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красавица?
Тепло ли тебе везде? - Морозко приобнял меня за плечи.
Я покрылась коркой льда.
Оказывается, что Морозко тоже умел шутить.
- Ой, тепло, голубчик Морозко, - я окостенела.
Тут Морозко окутал меня снегом, привез в свой дворец и бросил в прорубь.
Вода в проруби плюс четыре градуса по Цельсию.
Намного теплее, чем на улице.
Отогрелась я в воде, резвиться стала, купаюсь, окунаюсь, смеюсь.
Вышла и предстала перед Морозко во всей своей девичьей нагой красоте.
Он меня осмотрел с пристрастием, пощупал мускулы, даже груди пощупал, хотя на них нет мускулов.
В зубы заглянул, чтобы узнать мой возраст.
Да я сама призналась, что мне восемнадцать лет.
- Что делать будем? - Морозко наклонил голову к правому плечу.
- Что пожелаешь, - я стояла в недоумении. - Я все умею.
- Все умеешь? - Морозко не поверил, но пуговицы на своей шубе расстегнул. - Покажи все.
А я, глупенькая, наивная, стала показывать: полы подметаю, кабанов на вертеле поджариваю на ужин Морозко, перины снежные ему сбиваю, окна морозные тряпкой протираю.
- Ты не правильно меня поняла, - Морозко усмехнулся. - Но за то, что во дворце убрала, награжу тебя.
В это время мачеха моя приказала отцу:
- Езжай, старый козел, в лес, вези свою дочь на судебную медицинскую экспертизу.
Когда признают ее смерть ненасильственной, что дочь умерла по своей глупости, то выплатят нам страховку по полису страхования жизни.
Перед тем, как ты ее в лес отвез, я падчерицу застраховала на круглую сумму.
Поехал мой отец в лес, доезжает до елки - под ней я сижу: веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, а около меня ящик с драгоценностями.
Не пожадничал Морозко, отплатил щедро за мытье полов.
Старик обрадовался подаркам, но не мне, что я живая.
Повез он меня домой со свистом и с воплями похоронными.
А дома старуха пиццу погребальную готовит по мне.
Французский бульдог под столом говорит человеческим языком:
- Гуф, гуф! Старикову дочь в золоте и серебре везут, а старухину дочь замуж не берут.
Старуха бросила бульдогу пакет с собачьим кормом: - Говори: "Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут!"