— Тая, а может, в кино? Вчера была премьера, — улыбнулся Лёня. — Как славно, что остались билеты.
…и было ужасно странно осознавать, что премьерой шёл фильм «Валентин и Валентина». Фильм, цитаты из которого я знала наизусть.
Время текло, как выбравшийся из-под ледяной корки ручей. Серебристой ниткой он сшивал всё теснее, острой иголкой колол колотящееся у подбородка сердце. И мне, и Лёне всё сложнее было подбирать слова.
— Знаешь… ты поспи всё-таки. Работа-то у тебя тяжёлая — всю смену на ногах.
— Я совсем не хочу спать, — вновь спорил он, когда мы вернулись к дому.
— Лёня…
Припять солнечная, весенний город. Тонкие стволы берёз, едва оперившиеся листьями кроны тополей, роняющие розоватый цвет вишни. Всё вокруг благоухало чистотой и свежестью, снова доносился сладковатый запах сирени, а меня на ногах удерживали только сильные, как ветви векового дуба, мужские руки.
— Проводишь меня до автобуса вечером? — попросил он тихо, касаясь губами моего лба.
— Помашу тебе в окно, — пообещала я, отчаянно борясь с желанием не расставаться ни на минуту, но вспоминая о предстоящем сражении с розеткой.
…
Добыть электричество для смартфона мне удалось ближе к ночи. Совершенно измотанная, я уже почти не испытала радости, когда экран гаджета вспыхнул голубоватым светом.
— Я же говорила, что победа останется за мной, глупая ты железяка? — заявила я смартфону и отбыла на диван. Спать.
========== Глава шестая, в которой Лёня ставит палатку, а Тая решается на непростой разговор ==========
Горят мои фотографии,
Умирают слова и неточности,
Это наша с тобой биография,
Наше безмятежное прошлое…
С. Бобунец
Никогда я не была хоть сколько-нибудь смелой и от проблем предпочитала прятаться самым что ни на есть классическим способом. Например, под одеялом.
Вот и утреннему солнцу, заглянувшему в окошко по случаю наступления двадцать третьего апреля, мною были предъявлены спина, средний палец правой руки и решительное нежелание признавать факт пришествия нового дня.
А солнце тоже проявляло характер, оно упрямо грело подушку, запускало кавалькаду солнечных зайчиков скакать по дивану, по полу и по моим плечам. Но я упорно смотрела в стену, оклеенную аляпистыми обоями, лишь изредка косясь на часы, показывавшие сначала половину одиннадцатого, но, когда — словно через мгновение — взгляд вновь вернулся к циферблату, стрелки замерли уже на отметке часа дня.
Этим утром я почти не вспоминала о Лёне, полагая, что после стольких напряжённых дней, а потом ещё и ночной смены он отсыпается теперь на узком своём диване. А может быть, и встал уже давно, с его-то неукротимой энергией.
Я вздохнула, пошарила под подушкой и извлекла оттуда зарядившийся смартфон, раз в пятый, наверное, за это утро подмигнувший мне голубым экраном. Да, с одной стороны, телефон был бесполезен — никаких тебе звонков или Интернета, но в его памяти, кроме всего прочего, остались фотографии, которые я и рассматривала, с тех пор как проснулась, просто беспрестанно.
Казалось бы, я отсутствовала дома — в две тысячи двадцатом году — всего пару дней, но за это время успела крепко соскучиться по тем людям, лица которых смотрели теперь из фотоальбома: мама, брат, отец, лучшая подруга, приятели из труппы и мой толстый кот.
Слёзы навернулись на глаза автоматически, когда я подумала, что Бандит теперь, верно, один в пустой квартире и отчаянно хочет есть. Он мяукает и зовёт на помощь, а я, я… я даже не знаю, вернусь ли когда-нибудь обратно.
Два дня я не вспоминала ни о чём, не думала ни о ком. Сначала слишком силён оказался шок, а потом… признаюсь, мне слишком понравилось общество Лёни. Но теперь, увидев милые черты маминого лица, улыбающегося с фото, руку отца на её плече, я поняла, что хочу домой отчаянно. Что мне не место здесь, среди забавно одетых людей, и не мне, а им принадлежит этот город. Что спаситель мира из меня выходит прямо скажем говённый не слишком хороший, а Лёня пусть лучше бы встретил кого-то другого, не меня.
А ещё я подумала, что являюсь младшим и самым избалованным ребёнком в семье, что папе в августе две тысячи двадцатого уже пятьдесят пять стукнет и он… он только на пять лет младше Лёни, родившегося, по моим расчётам, в тысяча девятьсот шестидесятом. А значит, выживи Леонид, ему бы к моим двадцати, наверное, шестьдесят уже бы исполнилось. И я почувствовала, как густой, свекольного цвета румянец расплёскивается по щекам от таких мыслей: мне нравился парень, который не то что в отцы, в деды мне очень даже годился.
В который раз я запрятала телефон под подушку и вздохнула, пытаясь взять себя в руки: «Нет, надо что-то делать, причём срочно. Вот пусть Лёня считает меня психопаткой, но сегодня же скажу ему всё… всё, что знаю».
Видимо, Лёня подслушивал под дверью мои мысли. Наверное, он вежливо выжидал, когда мой мозг примет решение, потому что, как только я назвала себя «психопаткой» и быстренько додумала всю мысль до конца, раздался громкий стук в дверь, и меня, разумеется, тут же смело с дивана.
На ходу натягивая треники, я почувствовала, что образы друзей и родных в голове растворяются, уступая место новым ожиданиям, радостному предчувствию встречи.
На этот раз, к стыду своему, обниматься полезла я первой. Даже толком не рассмотрев, я наскочила на опешившего Лёню, точно белка на кедр. И чтобы достать до плеч, чтобы прижаться щекой к щеке, мне даже пришлось наступить босыми ногами на его кроссовки, приподняться на цыпочки.
Он растерялся, но растянувшиеся в улыбке губы я почувствовала собственным лбом, как и: «Воб-брое ут-п-р-ро», размазанное этим прикосновением.
— А почему это ты ещё не одета? — деланно строгий голос Лёни нарушил всю магию момента, а сильные руки подхватили меня подмышки и аккуратно возвратили на пол.
Ойкнув, я уронила взгляд, крайне опасаясь, что, торопясь увидеть Лёню, забыла надеть какой-нибудь элемент одежды. Но пижамная куртка и треники находились на своих законных местах, поэтому я недоуменно воззрилась на собеседника.
— Не понимаю, — растерянно произнесла я. — Что?
Однако внешний вид Лёни кое о чём говорил. И смутные подозрения зашевелись в мозгу. Облачённый в спортивный костюм, болотного цвета клещёвку, с гигантским рюкзаком за спиной, Лёня улыбался, хоть и выглядел несколько растерянным.
— Как «что?» Вроде же договаривались вчера…
— Договаривались о чём? — всё ещё не понимала я.
— Что выспимся хорошенько, а потом с моими друзьями на рыбалку махнём. На все выходные. Заночуем в палатках на берегу.
Хорошо, что неэлегантный речевой оборот «твою-ма-а-ать», был проговорен чётко только внутренним голосом. Кретинка же, в моём лице, отчаянно подтормаживала и, не собираясь сдаваться, спросила довольно невинно:
— Договаривались мы с тобой? В смысле ты и в смысле я, да?
— Ага, — утвердительно кивнул Лёня. — В четырнадцать часов ровно от «Янова» уходит электричка. И если мы не хотим опаздывать, тебе следует поторопиться.
Я ошарашенно кивнула и попятилась в квартиру:
— Лёня, прости, я то ли забыла, то ли не расслышала. Когда мы вообще об этом говорили?
— Пока это дурацкое, скучное кино смотрели. Я и предложил.
— Хорошо, ты предложил, — не стала спорить я, вспоминая, однако, больше сюжет фильма и руку Лёни, упоительно поглаживавшую моё запястье весь сеанс, чем какие-то разговоры о походах и рыбалке. Честно. Впервые слышу и про дневную электричку. — И что ответила я?
— Ты сказала «угу», — улыбнулся Лёня обезоруживающе. — И я счёл это добрым знаком.
Признаюсь сразу: расчёты Лёни грозили срывом моим собственным планам. Я уже совершенно настроилась на разговор, на то, что покажу ему телефон. И вот теперь в дело вмешивались обстоятельства непреодолимой силы в виде рыбалки, электрички и компании друзей Лёни.
— Но… у меня нет спальника. Палатки тоже нет, — предприняла слабую попытку я, хотя и терзалась смутными сомнениями, что и на этот ход конём у Лёни предусмотрена контратака. А потому я и не удивилась, когда он пожал плечами и сказал:
— Да нет проблем: у меня с собой два спальника и палатка. Если не захочешь делить её со мной, я могу переселиться к кому-нибудь из ребят или найти тебе место у девчонок.
Я. Никогда. Не. Была. Ревнивой.
Но эти его «девчонки» подействовали на меня подобно красной тряпке для бычка на родео.
— Пять минут. Только умоюсь, — предупредила я, исчезая за дверью ванной.
— Понятно, — рассмеялся Лёня. — А ехать, значит, в пижаме планируешь?
…
Громыхая тяжёлыми колёсами, электричка отошла от станции по расписанию. Облачённая в джинсы и клещёвку, принадлежащую Лёне (ему показалось, что я замёрзла, дрожу, обгорела на ярком солнце и что-то не комфортно себя чувствую одновременно — нужное подчеркнуть), я ловила на себе весьма настороженные и чрезвычайно заинтересованные взгляды многочисленных ребят и девушек под кодовым названием «друзья». Нет, я, конечно, ничего не имела против, просто обычно друзьями у среднестатистического парня являются два, ну, максимум три человека. Здесь же компания Лёни занимала добрую половину вагона. Увешанные котелками, рюкзаками, ракетками для бадминтона и удочками, ребята старались… разместиться как можно ближе к нам с Лёней. Девушки с плохо скрываемым любопытством рассматривали меня.
Одна, представившаяся Оксаной, даже пересела вплотную, когда парни дружной гурьбой отправились в тамбур, покурить.
— Ничего себе у тебя причёска, — улыбнулась она, без разрешения, но аккуратно дергая меня за прядь, будто проверяя упругость кудряшек. — Ты где химию делаешь? Очень красиво.
— Это не химия, — дёрнулась я. — Волосы натуральные.
— Повезло, — улыбнулась Оксана. — А у меня прямые как палки и пачкаются за один день.
— Зато густые и цвет красивый, — улыбнулась я, рассматривая, как солнечный свет короной сверкал в её каштановых прядях.
— А вот брови лучше выщипать, — голос моей новой знакомой вдруг зазвучал строго. — Я уже поняла, что краситься ты не любишь и предпочитаешь естественность, но ходить с такими коромыслами над красивыми глазами — это просто преступление. Хотя… Лёньке, по-моему, только так понравиться и можно.
— Что? — не поняла я.
— Хочешь я тебе их потом выщипаю, — с азартом предложила Оксана. — У меня и косметичка с собой.
— Не, я это… — замялась я, лихорадочно соображая, как повежливее отказаться от предлагаемых косметических процедур и с содроганием вспоминая о моде прошлого столетия на жуткие брови-ниточки. — Спасибо, конечно, Оксана, но я как-нибудь сама. Соберусь и выщипаю. Обязательно.
Оксана кивнула и вдруг прижалась плечом к моему плечу ещё теснее:
— Слушай, а с Лёнькой-то у вас серьёзно или как? Он ведь у нас такой хороший, а всё один да один.
— Что? Я…
— Да ты не пугайся. Пойми правильно. Парень ведь замечательный, но я его с девчонкой впервые вижу…
Закончить феерически важную речь Оксане не дали возвратившиеся мальчишки. Они разместились на свободных местах, и вагон сразу наполнился шумом. Рядом зазвучала гитара, и кто-то затянул песню, слова которой показались красивыми, но незнакомыми.
Лёня аккуратно пробрался ко мне, совершенно невозмутимо оттеснив Оксану, и я с удовольствием положила голову на его плечо. Больше на нас с интересом уже никто не смотрел, а значит, следовало предположить, что в компании меня приняли.
…
Могу с уверенностью сказать, что дитя природы, задушенное во мне городским детством, не способно было на дикую жизнь совсем, а потому пиком моей робинзонады в любом случае стало бы: заблудиться в лесу, проплутать там сутки, а под занавес (в конце истории) замученному цивилизацией человеку (мне) наверняка случилось бы всем попом усесться в муравейник.
Вот почему, несмотря на относительную открытость местности, выбранной для туристического лагеря, и обилие людей рядом, от Лёни я старалась не отходить.
Он же простодушно принимал это за проявление романтичности с моей стороны, беспрестанно улыбался и… отвечал вежливым отказом на все предложения помочь с установкой палатки или хоть чем-нибудь ещё.
Позже, когда все остальные нашли себе дело: кто-то пошёл за дровами, кто-то сооружал полевую кухню, я всё слонялась вдоль берега вьющейся голубой лентой реки и задумчиво смотрела, как Лёня и ещё трое его друзей ставят сети.
— Если повезёт, будет уха, — улыбнулся он, проходя мимо.
«А если не повезёт, Тая испортит тебе настроение», — за ехидство я врезала бы внутреннему голосу под дых, даже не думая, что под дых по совместительству является и моей собственной частью тела.
Но, когда я глядела на хлопоты окружавших меня людей, заглядывала в добрые, улыбчивые их лица, тревога отпускала меня. «Не сейчас, просто чуть позже», — уговаривала я себя.
…
Нам «повезло». И аромат свежесваренной ухи заполнил пространство, хотя оно казалось таким огромным, таким свежим. Каким-то образом Лёня умудрился притащить в своём багаже даже шезлонг, который и был любезно предложен мне. И пока я с царствующим видом восседала на этом импровизированном троне, пытаясь понять, как у остальных получается обедать деревянной ложкой, которая и в рот-то не умещается, Лёня улыбался:
— Не правда ли, тут хорошо?
— Мне нужно с тобой серьёзно поговорить… — вырвалось из груди безотчётно.
…
Он держал меня за руку, когда мы удалялись в лес, почти вплотную подступивший к поляне. За спиной остался уютный лагерь. Лёня бережно поддерживал меня, помогая перешагивать бурелом, когда мы чуть углубились в чащу.
— Зачем так далеко уходить? — удивлялся он.
Я не ответила, только многозначительно посмотрела на него, и от взгляда этого Лёня тоже вдруг стал серьёзным, он ещё крепче сжал мою ладонь.
Мы шли ещё, наверное, с четверть часа, прежде чем я, едва не разрыдавшись, всё же собралась и остановилась. Я понимала, что впереди меня ждёт самый непростой в жизни разговор.
— Что с тобой, Тая? — ласково спросил Лёня, разворачивая меня к себе лицом. Как ребёнка он погладил меня по волосам, по щеке его пальцы спустились к подбородку. Ухватившись за него, Лёня поднял моё лицо, заглянул в глаза.
— Выглядишь растерянным, — всхлипнула я (девчонка, что с меня взять?), но взяла себя в руки, ещё раз нащупала в кармане джинсов телефон и…
— Лёня… прежде, чем я обо всём тебе расскажу, позволь мне… в общем, я… просто дело в том… — не могла подобрать нужных слов я, но, сжавшись, проронила едва слышно: — Дело в том, что сказанное может навсегда поменять твоё ко мне отношение. Может быть, ты сочтёшь меня сумасшедшей, а может, просто не захочешь видеть. Поэтому я хотела бы… эх, да, гори оно всё!
С этими словами я наступила на ствол когда-то поваленного замшелого дерева, чтобы было проще дотянуться до Лёниного лица. Я даже не успела закрыть глаза, потому что тело не слушалось совсем. Оно требовало закончить мысль действием, и… я прикоснулась. К. Его. Губам. Своими.
Лёня не вздрогнул, он не отстранился, и, казалось, что и сам давно этого ждал. Я почувствовала только тихий его вздох, подрагивающие пальцы, медленно спустившиеся с моих плеч, повторившие холмики лопаток, уютно устроившиеся на талии.
Время закончило своё существование в точке соприкосновения. И я эхом повторила «люблю», прозвучавшее продолжением поцелуя, а потом решительно установила почти привычный барьер, уперевшись ладонями в его грудь.
— Лёня, а теперь, Бога ради, послушай. Точнее, смотри.
Между нами теперь было чуть более десяти сантиметров, в которые уместилась моя ладонь с лежащим на ней смартфоном. Я нажала кнопку включения, гаджет тут же приветственно отозвался.
Выдержке Лёни могли бы позавидовать разведчики. Только улыбка сошла с его губ. Испуга, шока во взгляде не было, он смотрел вопросительно, выжидающе. На меня.
— Что это? — наконец спросил он.
— Эта вещь называется смартфоном. Прибор, который совмещает в себе функции беспроводной телефонии, возможности передачи текстовых сообщений. Ещё он умеет фотографировать и используется для доступа в сеть Интернет.