Толька жил в доме через дорогу и, у них, калитка, в заборе, была на пружине. И когда Толька выбегал (ходить медленно и степенно он не мог, всегда вприпрыжку и скорым шагом, как будто догонял или, наоборот. убегал от кого-то), калитка хлопала!
Я подходил к окну (если был в доме) и махал ему – Мол, я, сейчас!
Если был в огороде, бросал тяпку и шёл навстречу ему, уже открывающему нашу калитку.
И уже вдвоём, мы шли за Колькой, который жил, от нас, через улицу и, часто, встречали его в проулке, которым ходили в школу.
В середине июля, ещё не нарастали грибы в наших лесах, но ягода, клубника и земляника, уже вызревала. Но за ягодами, мы, не очень-то: комары, слепни, мухи. То ли дело август! В третьей, его, декаде! В августе мы ходили за грибами! Комаров нет! Мухи тоже не надоедают. Слепни, в лесу, не летают. Слепни любят высокую траву и жару!
За ягодами, если идти, то лучше, в пасмурный и ветреный день. А в жару, которая, в середине июля, почти каждый день, мы, купались и загорали!
Почему я вспомнил июль? Потому, что произошло – это, в июле.
Об, этом, чуть позже, а сейчас, ещё немного, о себе и друзьях.
Мои друзья, младше меня на целый год! Хотя мы одноклассники.
Так уж вышло!
День рождения у нас в октябре. И меня, в первый класс, с моими одногодками, но с днём рождения пораньше: в июле или в августе, не взяли!
А на следующий год, моих друзей взяли и оказался я с ними, в одном классе! И мы подружились, и стали – не разлей вода! А если бы меня взяли раньше на год?
Честно говоря, разницу в возрасте, мы, и не ощущали! До того лета, после седьмого класса. А вот в то лето, пацаны, разницу усмотрели! В буквальном смысле!
Мы катались на велосипедах по бетонке. Бетонка – междугородная трасса. Мы выезжали на великах за деревню, потом, с километр, просёлочной и, вот она! Бетонка! По трассе, разгоняться и носиться, было, конечно, лучше, чем по просёлочной. Движение, в те годы, по бетонке, было небольшое и мы насались туда-сюда. Особенно нравилось нам, проехав несколько километров в сторону райцентра, спускаться в лог, когда можно не крутить педали, а велик разгоняется до бешеной скорости! Потом, правда, приходилось вести велики, вручную, наверх. Поэтому, больше двух раз, мы, в лог не спускались.
Мы ехали назад, после лога, и захотели ссать!
Свернули на обочину и, опустив велосипеды на землю, встали рядком.
Колька и заметил!
– Вовчаа! – он даже ссать перестал
Я тоже!
– Ух ты, Вовчаа! – Колька пялился на низ моего живота – Ты оперился!
Толька, тоже с завистью, уставился на курчавящиеся, чёрные волосы, на моём лобке!
Их лобки были лысые, как жопа младенца!
Но тут они увидели ещё одно отличие!
– Вовчаа! – восторженно и, почему то, шёпотом, добавил Колька – Ты уже можешь баб ебать!
Колька был матершинник. Ну, насколько можно сказать так, о тринадцатилетнем мальчишке.
Да, разница, между их писюльками, и моим, нет, тогда ещё не хуем, но уже и не писюлькой, хуишкой (скажем так) – была заметна!
– Подрочи, Вовча! – попросил Колька
Но я, брызнув ещё струю, и встряхнув член, как взрослый, чем вызвал очередное восхищение друзей, убрал его в трусы и подтянул трико.
– Поехали!
Но ещё дважды, пришлось останавливаться и, спуская трико с трусами, показывать им волосы на лобке! И один раз, они даже пощупали волосы, словно сомневаясь в том, что видят.
Тот, кто дочитал до этого места, спросит – А при чём здесь слово «сосуд» – вынесенное в заголовок?
Хорошо, что напомнили!
Я учился в третьем классе, когда, в первый раз, это – увидел. Я, правда, тогда, не понял, что увидел.
Наша квартира состояла из кухни и комнаты.
В комнате, в одном углу, у стены, и вдоль неё, стояла кровать родителей.
Ох и скрипучая же она была!
Дальше, у стены, стоял шифоньер. А за шифоньером, в углу, моя кровать, вдоль смежной стены. Моя кровать, почему то, не скрипела.
Изголовье моей кровати было у стены, вдоль которой стоял шифоньер, скрывающий кровать родителей. Расчёт, видимо, был такой, что я, даже, случайно, проснувшись ночью, не смогу подглядеть, почему у родителей такая скрипучая кровать!
Всё верно! Но дело в том, что на противоположной стене, висело зеркало. Висело в наклон, чтобы мать, или отец, собираясь в кино, в клуб, или в гости, могли осмотреть себя.
В это зеркало, я видел всё! Ясными лунными ночами. Когда просыпался, от ритмичного поскрипывания, родительской кровати. К третьему классу, я уже знал, что мать и отец – ебутся!
Но в ту ночь, безлунную и тёмную, я проснулся не от скрипа, а от шёпота мамки. Я лежал, всматриваясь в зеркало, но темень, хоть глаз выколи. Я понял, только, что папка, принуждал мамку к чему то, а она оговаривала какое-то условие. Это я сейчас, говорю такими словами, а тогда понял только, что мать согласилась и полезла под одеяло. Глаза, всё-таки, привыкли к темноте, и это – через зеркало, я увидел. Я прислушивался, но слышно было только сопение отца, и возню матери под одеялом. Потом она вылезла из-под одеяла и что-то зашептала отцу. Отец, видимо, отказался выполнять, оговоренное, и мамка, возмущённо, и громко прошептала – Ты же обещал!
– Пошла на хуй! – не шёпотом, ответил папка – Мне спать надо!
Мамка замолчала и, минут через пять, я уснул.
В следующий раз, луна была, и я увидел, как под одеяло сунула голову мать, а потом и отец, и услышал, как, сначала шумно задышала мать, а потом застонала …
Потом, то ли они больше не практиковали это, то ли я спал крепко, но ещё раз, такого, я не видел и не слышал.
Лишь через год, от подслушанных, у старшеклассников, разговоров и похабных анекдотов, я узнал, чем занимались мамка и папка, по очереди ныряя под одеяло!
Ну вот мы и добрались до сосуда!
На уроке русского языка, Наталья Борисовна дала нам задание: придумать предложение со словом сосуд.
Воронина, как всегда (!), первая потянула руку
– Скажи, Леночка!
– Стакан – это маленький сосуд.
– Хорошо, Леночка. Садись. Кто ещё?
И хотя в Леночкином предложении, была огромная подсказка, для развития темы, никто больше, кроме Ворониной, руку не тянул.
– Леночка!
– Ведро – это большой сосуд
– Садись, Леночка. Хорошо. Кто е … Скажи, Вова!
– Папка, на прошлой неделе получил зарплату, и пропил её с друзьями! А на нас, с мамкой, хуй положил!
Наталия Борисовна, была учительница опытная и с большим стажем, и не растерялась – Вова, разве – это, сосуд?
И я ответил – Сосут, Наталья Борисовна! Ещё как сосут!
Наталия Борисовна была мудрая женщина, и мамке не рассказала.
В соседях, у нас, с одной стороны были Юдаковы, а с другой, Борбины.
У Юдаковых был сын, Генка, старше меня на девять лет. Когда я пошёл в первый класс, Генка уже учился в ПТУ, в городе. Потом ушёл в армию. Потом я его видел раза два, когда он, после армии приезжал к родителям. Потом у него завелась семья и Генку, я, больше не видел. С Юдаковыми, мои, были в дружных отношениях и они, частенько, вместе, встречали Новый Год. В смысле, гуляли вместе!
Если гуляли у нас, то меня отводили к Юдаковым и Генка, поил меня чаем с конфетами. Потом мы смотрели по телеку «Голубой огонёк». Потом одевались и выходили на улицу, и Генка, в пимах, гонял по дороге шайбу клюшкой, воображая себя Харламовым!
Если гуляли у Юдаковых, то Генка поил меня чаем с конфетами, у нас. А всё остальное, повторялось!
Борбины были старше, и моих, папки с мамкой, и Генкиных родителей. У них была дочь, которая, с мужем и очкой, жила в городе.
Внучка, частенько, гостила летом у бабушки и дедушки, но она была намного старше меня, на восемь лет, и я с нею был едва знаком. Хотя, один раз, Катька, даже ночевала у нас, и спала со мной.
Мне было лет шесть, не больше. В школу, точно помню, я ещё не ходил! Наверное, поэтому, я её и не пощупал тогда, хотя Катька, обняла меня и прижалась своим горячим животом к моей жопе. От её тепла и дыхания, меня разморило, и я уснул.
Странно, но это тоже было на Новый Год!
Это, я, очень хорошо запомнил.
Во-первых, нас, у нас дома, было трое. Был ещё и Генка. Значит, гуляли мои, вместе, и с Юдаковыми и с Борбиными.
Запомнил я, как звал Катьку, к себе в гости, Генка. Значит, гуляли у Борбиных.
Но Катька сказала – Мне велели присматривать за ребёнком! – и в гости, к Генке, не пошла.
Гонял ли тогда, Генка, шайбу по дороге, воображая себя Харламовым, я не знаю.
Во-вторых, на гулянке был скандал! Моего папку, застукали, с Катькиной мамкой, в сенях! Она целовала папку, а он чего-то щупал у неё в трусах! Узнал эти подробности я, много лет спустя, когда мать рассказывала, об этом, своей старшей сестре, а я случайно подслушал.
Катькиного отца, видимо, не было в тот раз. Иначе, была бы драка! Но мой папка, конечно, поколотил бы Катькиного! Мой папка был моложе, занимался спортом и служил в МГБ1, которое, потом, стало комитетом, а сейчас, вообще, службой!
Дед Фёдор Борбин был тот ещё юморист!
Это мне уже мамка рассказывала.
Когда мне было три года и она, весной, вывела меня во двор, погулять.
Дед Борбин, увидев меня, подошёл к забору и наблюдал, как я измеряю глубину большой лужи.
– Эх, Вовка! – сказал дед Борбин – Да разве так глубину лужи меряют? Я, в детстве, делал так! Разбегался и прыгал в лужу животом!
Мать, едва успела схватить меня!
– Фёдор Иванович – качала она головой – Ну чему вы ребёнка учите?! Ведь он чуть не нырнул в лужу!
Дед Борбин, посмеиваясь в усы, отходил.
Вот такие, были у нас, соседи!
Мальчишки
В то лето, папку срочно отозвали из отпуска и отправили в загранкомандировку.
В Арабские Эмираты, вроде бы. Старшим группы. Он единственный, хорошо владел французским. Наши там строили не то ГРЭС, не то авиазавод. А папка, у меня, строитель.
Мама уже взяла отпуск. Мы собирались в Болгарию. Путёвку вернули, и мама поехала со мной в деревню.
– Ты уже лет семь не была у деда с бабушкой – выговаривала она мне, видя мою хмурую физиономию.
– Там есть речка. Не море, конечно, но загорать можно. Делать в деревне, сейчас нечего. Картошку уже окучили. Грядки полоть, бабушка тебе не доверит: ты, вместо травы, всю морковку повыдёргиваешь! Капусту я поливать буду. И Зорьку, встречать вечером, тоже я буду. Доить Зорьку, даже мне, бабушка не доверит. Так что тебе остаётся только одно: загорать!
– «Хм! Вот радости то: полные трусы!»
Я, однако, кое-что, точнее, кое-кого, забыла!
Мы приехали вечером и бабушка, накормив нас, отправила в баньку, натопленную, специально, к нашему приезду, дедушкой. Сама, пошла доить Зорьку.
Мы с мамой намылись и напарились, и напились бабушкиного кваса!
. Дед, что-то латал, в стайке. Мама разговаривала с бабушкой на кухне и под их монотонное – Бу-бу-бу – я заснула!
Давненько я так не дрыхла! Даже не слышала, как легла мама. Бабушка постелила нам на диване.
Я проснулась.
В доме тишина. Даже мух не слышно. Солнечный зайчик на стене, говорил о том, что уже часов девять утра. Я потянулась, сбросила покрывало и села. На мне была ночнушка. Судя по размерам, бабушкина.
– Когда я вчера могла её надеть? Ой-ой-ой! – сдвинула я коленки и встала. И, как была, в ночнушке, побежала в туалет, подцепив в сенях, чьи-то калоши.
Наверное, дедушкины, потому что они, два раза слетали с ног, пока я добежала до туалета.
Туалет, конечно же(!), на улице! За забором, отделяющим, огород от двора. Так что я чуть не обсикалась, пока открывала калитку, закрывала её за собой: не дай бог, куры в огород набегут! Открывала и закрывала, дверь в туалет.
– Уффф! Ну конечно! Откуда, в деревне, туалетная бумага! А попу чем подтирать? Тоже газетой?
Я подтёрлась полой ночнушки. И с этим жёлтым пятном, вальяжно и не спеша, пошла назад.
Я дошла до середины двора, когда хлопнула чья-то калитка, а из дома соседей, на крыльцо, выскочил мальчишка!
Мы оба замерли, одновременно увидев друг друга. Но я, через секунду, как ни в чём не бывало, направилась к забору, помахав ему рукой и забыв, что я, во-первых, в ночнушке, а во-вторых, с жёлтым пятном, чуть ниже лобка!
Пацан же застыл, как борзая в стойке! И пялился на меня, во все свои голубые глазёнки!
– Привет, Вовка! – вспомнила я
– Здравствуй … те, Катя – тоже вспомнил Вовка
А от калитки, пялясь на меня серыми глазищами, шёл ещё один.
– «А как вырос то, пацан!» -вспомнив, наконец, что в ночнушке, отошла я от забора.
– Что за девка? – услышала ещё я, открывая дверь, и заходя в сени.
Мама, с бабушкой, наверное, ушли по ягоды. Дед, на мотороллере, или на рыбалку, или за ряской, для утят.
Я переоделась в трико и футболку, заметив жёлтое пятнышко от мочи, на ночнушке. Ночнушку пришлось замочить в тазу. Сполоснула под рукомойником лицо и руки, обтёрлась полотенцем и на кухню.
Когда бабушка успела напечь пирогов? И с картошкой, и с капустой, и с творогом, и даже с малиной. Не хватало только молока.
Я вышла в сени и заглянула в холодильник. Молока нет.
Я вернулась в кухню, и увидев на полу щель по квадрату, и небольшую скобку, вспомнила!
Я потянула за скобу и открыла крышку в подпол.
– Ага!
Молоко, в двухлитровой банке, стояло на деревянной приступке, по которой спускались в подпол.
Я вытащила молоко и закрыла крышку.
Поставив банку на стол, вспомнила ещё кое-что. В банке, сверху от горлышка, на пятую часть примерно, собрались сливки, отделяясь о белого молока, желтоватым оттенком. Я сняла крышку и, черпая ложкой, залила сливками малину в миске.
В общем, я налопалась!
Сидела минут пять, выбирая, с чем ещё съесть пирог. Но больше не смогла. Точнее, больше в меня не влезло!
Я убрала молоко в подпол. Накрыла полотенцем пироги, и сполоснула стакан и миску.
Вспомнила про ночнушку и состирнула её. Повесила на верёвке, протянутой от стайки к тополю.
Было очень жарко и я зашла в дом.
Вспомнив, что не убрала постель, убрала её и свернула диван.
Только присела на диван и тут у меня забурчало в животе. Я подхватилась и, опять на ходу подцепив калоши, побежала в туалет.
Они стояли рядком, у стены сарая, и … писали!
Двое, мой Вовка и тот, что хлопал калиткой, быстро поддёрнули трико, а третий (ооо! так их трое!), продолжая ссать, общупал меня, своими карими глазами, пока я закрывала на завёртку калитку, и заходила в туалет.
Я закрыла дверь, быстро сдёрнула трико, и присела над очком, и … меня пронесло!
То ли от воды деревенской, то ли от молока.
Наверное, было слышно. Кто-то из мальчишек, захохотал.
Да и ладно! Вот ещё, не стеснялась я!
Но смех оборвался, скрипнула калитка и стало тихо.
Сидя над очком, я вспомнила, как водила Вовку в туалет.
Это было давно. Ему было лет шесть, не больше. Он стеснялся, сказать мне, но я поняла и мы, одевшись, вышли на улицу, и пошли к туалету. Было уже очень темно, к тому же завихеривала метель.
Я бы тоже боялась, в темноте и одна, ходить в их туалет!
Он был пристроен к сараю и под навесом. С одной стороны, стена сарая, с другой, глухой, высокий забор. В этом проходе, даже днём, было темно. В самом туалете, было немного светлее, за счёт окошечка в одной из стенок. Я испугалась, что Вовка может поскользнуться и провалиться в очко, и хотела удержать дверь, чтобы видеть его. Но он, упрямо, тянул её на себя.
Я стояла, прислушиваясь, но кроме журчания мочи, ничего больше не было слышно. Прошло минуты три, в полной тишине, и я не выдержала – Ты там, как? Закончил?
– Нет! – видимо, испугавшись, что я сейчас открою дверь, крикнул Вовка.
И до меня дошло! Мальчишка хочет какать, но стесняется того, что я могу услышать.
– Я подожду тебя там! – махнула я рукой в темноту и, поскрипывая пимами по снегу, вышла из-под навеса.
Вовкина мама была приветлива и поздоровалась с улыбкой. Но её настроение изменилось, когда она увидела маму.