Урка резко сдвинул губки и прислушался, улыбаясь.
В зависшей тишине, даже Лизка затихла.
Отчаянное жужжание, попавших в ловушку мух, услышали все!
Урка раздвинул губки, и ошалевшие, окосевшие и ослепшие от яркого света мухи, стали вываливаться из Лизкиной пизды!
Оставив Лизку, истекающую соком квашеной капусты, он раздвинул мои губки, и когда назойливые и глупые мухи полезли, отталкивая друг друга, в половую щель, резко сдвинул их!
Но манёвр оказался неудачным: или мои губки были слишком скользкие, или слишком маленькие, в общем, двух мух он зажал между губок и они, отчаянно трепыхаясь и вереща, как резаные, стали, изо всех мухуйных сил, выкарабкиваться.
Оооо!
Это было и мучительно, и приятно одновременно: с одной стороны, я, брррр, представляя, как они там трепыхаются, вся (!) покрылась пупырышками и мне казалось, что противные мухуи ползают у меня в животе, но их трепыхания и крылышками, и лапками, и постепенное продвижение к свободе, было, скажем так, щекотно (!), и от вульвы, удушливой волной, плеснуло к груди сладострастием. И когда мухуи вырвались из западни, и обиженно жужжа и барражируя, улетели, Урка раздвинул мои губки, и из пизды вывалилась задохнувшаяся муха, с слипшимися, не то от сока капусты, не то от моего сока, крылышками.
Передохнули?! Думаете это всё? Ага, как бы не так! Наши мытарства, а может и не мытарства, только начинались.
– Давай хлеб! – приказал Урка, Тарзану.
– А чё это ты командуешь? И для чего он тебе?
– Щас узнаешь! – Урка стал выгребать капусту из Лизкиной пиздищи, шуруя в ней своей шаловливой ручонкой
– Эй ты там! Полегче ручонками! Не в своей жопе ковыряешься! – выкрикнула Лизка и дёрнулась, сдерживаясь, чтобы не заржать: было очень щекотно.
Урка вздрогнул и стал действовать осторожнее.
В эту минуту, из-за угла пятиэтажки, выбежали местные подростки с футбольным мячом, но увидев наших, примолкли и перешли на шаг.
– Тээк! – Квазимода обошёл мусорку и ткнул пальцем в мальчишку, которому, на вид, было не больше тринадцати – Шкет, а ну ка, марш домой к мамке! Мультики иди смотри!
Шкет послушно развернулся и пошёл назад.
Это ж надо? Квазимода, оказывается, чтил кодекс и не хотел, чтобы подрастающее поколение совращалось непристойностью, творящейся за кучей!
Видимо, с местными, наши были знакомы: Квазимода, скользнув по оставшимся глазом, хмыкнул и мотнул головой, словно бы приглашая.
И теперь на нас с Лизкой, растележившихся на рваном кожаном лежаке, пялились уже девять с половиной пар глазёнок, горящих похотливым любопытством.
Под Лизкиной попой оказалась такая куча капусты, что у вновь прибывших округлились глаза.
Из меня Урка выгребал уже осторожно, но, всё равно, было очень щекотно и я, не сдержавшись, хохотнула и поёрзала попой.
– Дай! – закончив гинекологическую процедуру, Урка взял куски заплесневевшего хлеба с личинками.
– Щас, щас и вы своё получите – Урка разговаривал с тараканами, которые топорщили свои усы из-под лежака
– Ну ка! – обратился он к Утюгу – Раздвинь-ка ей губки
Дрожащими руками, Утюг, раздвинул мои губы, а Урка стал крошить в разверстую щель хлеб с личинками. Личинок, их копошение, брррр, я сразу почувствовала. Урка отодвинулся к Лизке, и тараканы рванули за крошками, или за личинками, в мою киску. Эти шустрые насекомые, прямо запрыгивали на меня, и замерев, на мгновение, перед провалом, и пошевелив усиками – ныряли! Я ощущала как они плюхались на крошки во мне, потом замирали, хватали личинку и, также шустро, выскакивали назад, прыгали на землю, и удирали под лежак! У тараканов не было суетни, как у бестолковых мух. Всё было слаженно, как у солдатиков. Как только один спрыгивал с добычей на землю, другой запрыгивал на меня и … В это мгновения заверещала Лизка! Причём, верещала, по полной! В каком-нибудь ужастике было бы сказано так: окрестность огласилась воплями несчастной!
– Аа .. – Лизка заткнулась.
Точнее, Квазимода, зажал ей рот – Какого ххуя, ты разоралась!?
Но Лизка дёргалась, и сикотилась, из стороны в сторону, жопой, словно пытаясь стряхнуть с себя …
– Аа! – осклабился Квазимода.
По Лизкиному животику ползла огрООмная волосатая гусеница! Чёрная, сантиметров шесть длиной, с длинными волосками с белыми кончиками, она медленно и неуклонно продвигалась к Лизкиной дырочке. Кто и когда успел её бросить на Лизку, так и осталось тайной.
– Не ори! – Квазимода убрал руку, зажимающую Лизке рот
– Убери её! Убери! Ой мамочки, какая страшная! Она же сожрёт меня! Она же кусается! – выкрикивала Лизка, зажмуривала глазки и сводила вместе ножки, зажимая пиздёнку, а мальчишки покатывались со смеху.
Пиявка не выдержал, и прихлопнул гусеницу ладошкой, прямо на Лизкином животике, выпустив из неё кишки. Да неээ! Не из Лизки. Из гусеницы!
Что тут началось!
Лизка выпучила глазёнки, и замахала рукой, пытаясь сбросить с себя убиенную, не касаясь её! Но воздушного потока, который создавала Лизка своею ладошкой, было явно недостаточно, чтобы сдуть прилипшую, кишками, к коже Лизкиного животика, дохлую гусеницу! И опять сжалился над болезной Пиявка: он стряхнул гусеницу на землю, и тотчас же её облепили мухуи, раздирая на части. Урка коварно улыбнулся, и присев, и опустив руку на землю, резко двинул ладонью, захватив в пятерню мух, вместе с полуобглоданным трупиком гусеницы. Мухи отчаянно трепыхались и жужжали, а Урка поднёс их к моей киске, прижал кулачок и, разжимая его от мизинца, выпустил мух, и накрыл ладошкой, липкой и вонючей, мой лобок. Ошалевшие мухи свалились в мою пизду, вместе с растерзанной тушкой мохнатки. И вот мухи, в моей киске, ползают в кромешной, как у негра в жопе, сталкиваясь лбами и топча личинки, которых ещё не всех повытаскивали из влагалища тараканы. Уснувшие, было, личинки зашевелились, и надыбав кусок гусятины, стали её сосать, а свыкшиеся с темнотой мухи, стали жрать личинок! И этот, копошащийся, шевелящийся, жужжащий и пожирающий, друг друга, комок, колыхался в моей пизде, ещё на треть заполненной соком прокисшей капусты, разбавленной спермой!
Бррррр!
Я не выдержала, и тоже задёргалась, и завизжала! Кто-то, своей потной ручонкой, зажимал мой рот, а кто-то, я не смотрела, с силой, зажмурив глазёнки, и мотая головой, засовывал свою ручонку, сложив лодочкой, в мою пиздёнку и выгребал из неё месиво из крошек с личинками, пьяными от коктейля из сока кислой капусты и спермы, и мухами, тоже окосевшими и обожравшимися до икоты. Когда этот живой ком вывалился из моей пизды и плюхнулся на землю, вонь пошла такая, что все подростки отворотились, зажимая носы. В эту минуту и появились они: два поджарых пса, грязно-серого окраса, с проплешинами от лишая, покрытых коростой. Тот, кто дал им клички, Фредди и Крюгер, был или очень тонкого чувства юмора, или садист!
Псы, дружелюбно повиливая хвостами, смотрели на нашу, дружную компашку.
– Ага! – ухмыльнулся Квазимода – А вот достойное завершение акта.
– Давно не было у вас сучек? Фреди? Крюгер?
Мальчишки замерли. Пёсики насторожились.
– Ручонки им придержите! – скомандовал Квазимода, и мальчишки прижали наши руки к диванчику.
– Ножками не дрыгать! Могут и цапнуть! – это, нам
– Ну, чё замерли? Фреди! Крюгер! Сучки готовы к соитию! – а это, псам!
Псы внимательно слушали, наклонив морды.
– Я всё сказал! Вперёд!
Не знаю, были, или не были, обучены пёсики, но они, как-то сразу, сообразили, чего ждёт публика. Крюгер сунулся ко мне, а Фреди – к Лизке. Сунулся, в прямом смысле: между ног, мокрым носом. Я ощутила, разверстой пиздою, влажное и горячее дыхание, а потом … Если вам лизали, хоть раз, клитор, то вы имеете представление, как это приятно!
Мне, лизали. Точнее, лизала. Лизка. А я, лизала Лизке.
Но то, что сделал мне Крюгер, а Фреди – Лизке (я хоть и тащилась, но слышала, как тащится Лизка), не идёт, ни в какое сравнение, с предшествующим опытом.
Сколько сантиметров язык у человека: пять? девять? На сколько сантиметров, можно выпялить язык, изо рта? На три? На пять? На семь? Но даже таким языком, умело орудуя, можно доставить девушке наслаждение!
Боже мой! Как он лизал!
Ни до, ни после, никто не лизал мой похотливый клитор так, как это сделал Крюгер! Плешивый, и весь в коросте, бездомный пёсик. Лизка, потом, этими же словами, выразила свои ощущения. Присовокупив – Жаль, что у тебя не собачачий …
Я, правда, так и не поняла: член, или язык? Хотя, откуда, у меня, член?
Его язык, гораздо более длинный, чем у Лизки (чем твой, говорила мне, потом, Лизка) и доставал там, где Лизкин (где твой, говорила мне, потом, Лизка), достать не смог бы, ни – ко – гда! Покрытый тысячами мельчайших пупырышков, которые я чувствовала каждым квадратным миллиметром своего лобка, промежности и ануса … – Оооо! От наслаждения я задрала ноги, и раздвинула их, давая Крюгеру полный доступ к моим прелестям! И он ублажил меня так, как никогда, до этого, не ублажала меня Лизка (Лизка мне, потом, сказала то же самое). Его горячий и влажный, покрытый пупырышками язык, двигался от кобчика до клитора и выше, к животу … – Оооо! Блаженство! Я стонала, закатив глаза, и мальчишки отпустили мои руки, и пялились во все глазёнки, то на мою улыбку высшего блаженства, то на язык Крюгера, орудующий у меня между ног!
Блаженство не может длиться бесконечно. Закончилось и наше, с Лизкой. Пёсики, возбудились, и полезли на нас, тычась своими красными, собачачьими, в наши, распалённые лаской и похотью, киски! Ооо! Здесь было всё! И наслаждение от ебли, когда пёсик, засунув свой шестнадцатисантиметровый, двигался в одном темпе (подёргивая задом) минут семь, до первого излияния. И раздирающая, своды, боль от кнора, раздувшегося и застрявшего в пизде ещё на пять минут, до второго излияния спермы собачачьей. Мы стонали от наслаждения, мы извивались, мы корчились от боли, мы кусали губы, мы всхлипывали и вскрикивали! И когда Фреди и Крюгер, кончили в нас и соскочили с нас, ни у меня, ни у Лизки не осталось сил. Распластавшись, с раздвинутыми ножками, мы лежали на диванчике, а из наших пиздён текла, и текла сперма. У мальчонок округлились глазёнки, вспотели кулачонки, запотели муди и струился ручьями пот из-под мышек!
– Финита ля комедия! – изрёк Квазимода и повернулся, намереваясь уйти.
– Квазимода! – Урка смотрел на Лизку – Надо бы их выебать, для полноты картины
– Да кто, их, после этого, ебать то станет? – скривился Квазимода
– Мы! – хором ответили мальчишки.
Квазимода опять скривился – Ну тогда тащите их в подвал.
Мальчонки, уцепившись за наши ручонки, повели к подвалу, но Лизка упиралась, хотя и не вырывалась, и тогда её стали, просто, тупо, толкать сзади, одновременно и лапая, и щипая за сиськи, за жопу, за ляжки. Лизка противно скулила и отмахивалась, но к подвалу, хоть и сопротивляясь, всё же подвигалась. Нас завели в бомбоубежище, задраив дверь. И опять, меня, вёл, держа за руку, Утюг, а Лизка шла, держась за мою руку. Нас втолкнули в комнату с вентилятором и завалили на тюфяки, прогоркший и вонючий запах которых, от немытых тел, теперь, после помойки, не ощущался. В первый раз нас трахали пятеро. Теперь их девять.
Нет. Восемь. Квазимода, упал на свой тюфяк и молвил – Делайте, что хотите. Я, пас!
На несколько секунд зависла гробовая тишина, только ритмично поскрипывал вентилятор, в зарешёченном окошке.
А потом …
Что было потом, я помню смутно. И Лизка, тоже, мало что запомнила. Вряд ли, и мальчишки, что-то запомнили из той, жуткой, оргии. Один Квазимода, с полупрезрительной улыбкой на обезображенном лице, смотрел на происходящее, поблёскивая глазом. Куча потных тел, с торчащими членами и члениками, навалилась на нас, чуть не задушив, сначала, а потом, чуть не заебав в усмерть! С минуту, пыхтя и толкаясь, они, все разом, пытались засунуть! Нас катали по тюфякам, раздвигали и задирали наши ноги. Но стоило, кому-то, воспользоваться моментом и запрыгнуть на меня или Лизку, потные ручонки схватывали его и оттаскивали. Пару раз, мы с Лизкой, вообще лежали одни, секунд семь-восемь, пока мальчишки мутузили друг друга. Но вот, в их беспорядочной возне, наступила слаженность. И вот уже четверо, по двое на каждую, трахают нас! А ещё четверо, стоят рядом, с хуишками наизготовку, и ждут.
Трахали нас так: один сидел на ногах, другой – на сиськах! Один, сидя, тыркал в киску, другой, стоя на коленях, совал в рот. Кончали они, конечно, не вместе, и когда один отваливался, садился другой, и … и так, в несколько кругов. Я насчитала три захода, после чего, утратила связь с реальностью. Лизка, со своёй манденью, утолить которую, не всякий мужик смог бы, насчитала пять заходов, и тоже поплыла!
Как всё закончилось (имеется в виду, секс, если – это, можно назвать сексом), ни я, ни Лизка не помним.
Но мы запомнили, как ВСЁ закончилось. Нас, обоссали. Встали кружком, над нашими истерзанными телами, и поливали. Как будто костёр тушили. Хотя, надо сказать, что эта процедура, если не остудила, наши, разгорячённые еблей, тела, то в чувство, привела.
Когда мы осознали, что на нас ссут! Мы завизжали, и стали закрывать руками рты и глаза. Нас вывели на улицу и … и вот, в разорванных юбчонках и футболках, пропитанных, насквозь, мочой, мы пошли к остановке. Несколько раз останавливались и подтирались трусиками, и вытирали ляжки, по которым текла, и текла сперма. Потом мы ехали на трамвае, и вокруг нас, все сиденья, были свободны, и кондуктор не подошла к нам.
Мне повезло, мамы дома не было. Лизке, тоже: её папа и мама, пришли через полчаса, когда Лизка выходила из ванной. На следующий день позвонила Лизка, на домашний
– Воришки, твои мальчишки. Они у меня сотовый спёрли.
– Да они такие же мои, как и твои.
– Ты же с ними познакомилась. И первая трахалась!
Всё-таки, Лизка, была стервоза! И за что я люблю её?
Сотовый вернули. Я встретила мальчишек через два дня, и они отдали мне Лизкин телефон, улыбаясь, при этом, как-то загадочно. Разговора не получилось. Я спешила на работу, только позволила им облапать меня, но не по одежде, а под: ручонки то у них грязные. Потом шла, и всё принюхивалась, и поёживалась от мурашек, бегающих там, где они меня лапали.
Можно, было бы, и закончить на этом. Но вы помните, мальчишки улыбались? Короче, кто-то из них, снимал, на Лизкин сотовый, всё, что происходило на помойке. И выложил на ю-туб!
Мне повезло: моё милое, и невинное личико, в кадр, не попало ни разу. А вот Лизкино! Искажённое гримасой блаженства, от куни(ани)лингуса, в виртуозном исполнении Фреди, пару раз заполняло экран.
– Ты должен наказать её, Дима!
– Танюша – это же дочь! Любимая дочь. Я, на неё, даже голоса не повышал.
– Не знаю. Ты мужчина, отец, и должен наказать её!
– А как бы ты наказала?
– Отхлестала бы мокрым полотенцем! Чтоб, до синяков!
– Так жестоко, Танюша?
– А ты представь, кто-то из знакомых увидит? Если, уже, не увидели. Позора не оберёмся! Ты должен наказать Лизку!
Возня, смихуёчки и …
– Ну иди ко мне. Ты сегодня быстро возбудился. Что это с тобой? На мою злость, что ли? Ого! Торчит … и твёрдый! Надо почаще злить меня. А то забывать стала, когда, последний раз, таким натягивал … Ооохаааа! … Ещёооо! …
Лизку отшлёпали. Ремнём, по попе.
– Так, для виду – рассказывала она – Чтобы мама не отхлестала мокрым, скрученным полотенцем.
Шалава сисястая
Идея Катьки
В тот год мы закончили седьмой класс. В то лето, двух моих закадычных друзей, Тольку и Кольку, родители не отправили в пионерский лагерь. И мы, все дни напролёт, и даже ночи (!), когда ходили на рыбалку, проводили вместе. Обязанностей по дому у меня было немного: вымести пол, прополоть грядки, полить капусту, да окучить картошку. Пол я выметал через день. Грядки прополол за полдня. Капусту поливал вечером, если не было дождя. Картошку, на огороде, окучил за три дня.
И всё! И полная свобода!
У друзей, обязанностей было столько же, сколько и у меня. Ну может, чуть побольше! Родители, друзей, держали коров и мальчишки, должны были, вечерами (каждый день, в восьмом часу) встречать коров, и загонять во двор, и стайку.