Андрей Левкин
Голые мозги, кафельный прилавок
О прозе Андрея Левкина
Андрей Левкин открывает города. Как писатель, он точно знает: сегодня нет литературы без города. Важнейшая часть его литературного эксперимента в том, что он пытается каждый участок незнакомого городского пространства освоить через те знаки коллективного опыта, которые на мгновение делают его самого не гостем или мигрантом, а «местным», почти поселенцем. И каждый такой момент он пытается прожить так, словно именно здесь, в этом месте, началась и закончится вся жизнь.
Таковы его описания нервной ткани любого города, подобной нейронной сети мозга, подключившись к которой, становишься ее частью, ее синапсом. Да и не описания это вовсе, а нечто совсем иное, возможно – поиск формулы трансформации ощущений. Интрига здесь именно в поиске формулы из слов, неожиданной и случайной формулировки, которая важнее метафор и повествований. Итог – сформулированное ощущение. С помощью литературы, конечно, но еще в большей степени с помощью тех пространств, где литература отступает.
Оказываясь в новом городе, осваивая его шагами, транспортом, кофейнями, гостиницами, Левкин всегда обнаруживает то, чего нет в туристических гидах, книгах и на известных видах, растиражированных в каталогах и инстаграмах. Он становится переменной («икс»), частью преобразований, где улица – функция, поезд – тензор, а все, что есть для фиксации изменений, – только литература. С ее помощью не напишешь формулы, но можно достичь точности формулировок.
Книги Левкина не об авторе и его эмоциях, не о событиях и людях, а о пространствах общего опыта, когда дом напротив, свет витрины, запах ночной закусочной, песенка из радиоприемника создают ситуацию, для которой еще не было ни чувств, ни слов. И если удается собрать слова, тогда на месте, где был «икс», сможет оказаться любой. Конечно, такая литература пренебрегает своей поэтической функцией, все еще подкупающей читателя, однако она способна на большее – дать языку шанс стать посредником между ограниченностью человека и безграничностью мира ощущений.
Гентский барашек как дорога Варшава – Вильнюс
6 утра, март, 2016. Автобус из Варшавы в Ригу, точнее, он шел в Вильнюс. Варшава – Каунас – Вильнюс, там у меня пересадка на следующий рейс. Вильнюс для меня лишний, маршрут из Каунаса в Ригу делает петлю: идет через Вильнюс для заполняемости, надо полагать. Салон все равно полупустой, не то что по двое не сидят, есть свободные ряды. Возможно, по дороге кто-то еще зайдет, как я в Варшаве, – автобус-то уже часов восемь едет из Берлина, через Познань вроде бы.
Шесть утра, Варшава-центральная, транзитный транспорт останавливается сбоку от вокзала, и никаких платформ и вывесок. Ясное утро, солнце. Вокруг небоскребы, новые. Сияют, а чуть невдалеке торчит Дом культуры – высотка-сталинка. Вокзал под землей, сверху только его здание.
В шесть утра все отчасти в полусне, происходящее тоже в полусне: солнце, автобусы, какие-то люди. Возле автобуса, в частности, неприметный человек неопределенных, от 40 до 60, лет, одежда без излишеств, аккуратная и даже стильная. Песочного цвета штаны, мелковельветовые, песочного же цвета кроссовки, белая рубашка в крупную тонкую красную клетку, бежевый пуловер, темно-коричневая куртка, менее темно-коричневый шарф. Крупные очки в массивной оправе – стекла чуть выпуклые, сильные. Примерно двухдневная щетина – то ли это у него такой образ, то ли ему просто было не до бритья, но небритость не выглядит дизайнерской.
Он не из богатых: автобус, конечно, не рейсовый между райцентрами, а вполне международный, но вот мне до Риги часов 14 ехать, и этот способ дешевле, чем иные: 30 евро. То есть едут некие средние. Это не новый для меня вариант, а внимание к деталям тут только потому, что спросонья было непросто понять, где на территории вокруг немаленького вокзала отыскать свой рейс.
Неопределенного вида, возраста и занятий человек оказался в салоне сразу позади меня, лицо его тоже неопределенное – я взглянул, когда садился. Может, у него какая-нибудь двойная фамилия давней шляхты, или, наоборот, он вариант пана Ковальского. Или же он Irgendwie Anders – это в том случае, если едет из Берлина. Может быть и возвращающимся литовцем, а там не знаю, какие распространенные фамилии – Янкаускас, Паулаускас? Откуда он едет – тоже непонятно, когда я подошел к остановке, там стояли два одинаковых черных автобуса, но один в Берлин, другой из Берлина. Когда я разбирался с этим, человек стоял возле автобуса, а его вещи были уже внутри, он подошел раньше меня.
Едем, выбираемся из Варшавы, времени впереди много. Что можно было бы из него, этого человека, сочинить? Список вероятностей понятен: небольшой бизнес, ездил к родственникам… Что еще? Сейчас не выходные, середина недели, поэтому вряд ли поездка связана с частной жизнью. Ездят ли по бизнесу на автобусах? Почему нет. Ну можно придумать и криминал, но фактура слишком мягкая. Или же вот выйдет в Каунасе и отправится на шпионскую встречу в холле гостиницы – возле автовокзала, на Витауто есть подходящая: темно-серая, холодная, этажей семь-восемь. Или агенты встретятся ближе к ночи на темной горе в центре или же в «Цеппелине» под ней. Там, возможно, будет громко и шумно, хотя сегодня и среда, для маскировки они станут пить водку, есть цеппелины, а уже потом пойдут на темную гору для совсем тайных слов. Только какие ж агенты, выезжающие из Польши в Литву?..
Но ведь сюжетные истории как-то производятся? А тут вполне пригодный антураж: раннее утро, начало весны, она пока холодная – так, кое-где трава, никаких начинающихся листьев, даже на кустах. Дорога. Сейчас я, конечно, засну – после остановки на автовокзале уже выбрались из Варшавы. Поля-перелески убаюкивают, а этот некто никуда не денется – до Каунаса остановок не будет, а тот часов через семь.
Проснулся: все по-прежнему, разве что вдоль дороги километрами лежат спиленные деревья полосой – расширяют трассу, похоже. Частые дорожные знаки: осторожно, могут выбежать животные. Штуки три уже мимо пролетели. Отдельно стоящие госпóды, поля, сосновые леса. Заснул снова. В следующий раз проснулся после Ostrow’а Mazoviecka, там автобус ушел с трассы на боковую дорогу, стало немного трясти. Оказалось, вокруг теперь туман, ну и солнца немного сквозь него. В стороны отходят какие-то еще более мелкие дороги, туман становится плотнее.
Снова проснулся. Что ж, если я не могу придумать смысл поездки этого человека, то можно адресоваться к чему-то общему, которое у нас есть, и оно будет сильнее, чем наши различия, – как бы иначе мы оказались в одном автобусе, просто технически. Как искать общее? Скажем, войти внутрь его мозга, выяснить, где там у него школа, что за вид из окна, какие были первые социальные контакты и прочее. Закоулки особо и не будут додуманы, такие позиции там безусловно присутствуют, а сильно уклониться от реальности сложно – мы более-менее из одной местности и не сильно друг от друга отличаемся по виду. Вытащить какой-нибудь относительно вероятный пункт, намотать на него некий экшен, скажем, какой он нормальный представитель Центральной Европы и проч. Эссеистика этакая репортажная: репортер заходит внутрь мозга некоего то ли поляка, то ли литовца, а то и шведа, который почему-то вынужден ехать сначала в Варшаву, а потом в Ригу, чтобы уже оттуда улететь домой. И вот что там, внутри его мозга? Какова его карта, ну и проблема-приключение – для нарратива?
Или чуть иначе: все это у него в мозгу есть, но оно существенно не само по себе, а тем, как и чем соединяется с его сегодняшним. В этом автобусе. Необязательно конкретно, а какая у него механика соединения? Мне, например, все равно, где быть, механизм работает одинаково – что в Варшаве, что в автобусе, что в Авгу2стове, который теперь мимо окон. У них на пятиэтажках обычных пишут название улицы и номер дома. Теперь мимо 46b Kazstanova, буквы и цифры высотой с этаж. Августов хороший. Какой-то Salon fryzjerski между делом, водоемы, аккуратно так. Курорт как будто немного. Теперь далее Сувалки, потом в сторону Мариамполя, это уже Литва – и дальше Каунас.
Что за гимназия или школа, в которой он учился, какой краской были покрашены стены, далеко ли от дома. Ну да, из какого он все же города. Кем работали его родители, как там у них все было, что им СССР, наконец, и постсоветские дела. Что за продуктовая корзина теперь, какие физиологические пристрастия, что делать любит, а что выполняет по привычке. Что за книги читал – это уже помимо его профессии… Кстати, а какой именно? Он явно не клерк. Какие у клерков разъезды в середине недели?
По возрасту мы примерно схожи, лет десять туда-сюда (я старше) в этом случае не так существенны. Привычная музыка, например, та же самая. А появились ли тут, в частности, у него какие-то новости, или мир, что создавался в его голове с конца 80-х и до середины 90-х, сохраняет свое доминирование, постепенно выцветая, поскольку его составляющие одна за другой уходят или забываются? Они могут оставаться некими раритетами, но уже оторвались от общего потока, который когда-то был безусловным по умолчанию и практически не требовал описания. Что описывать, когда все – вот так, а как же еще иначе? Это уже такая рамка, которую нельзя ни расширить, ни изменить: найди хоть дюжину молодых приятелей или собутыльников – у них рамка другая. Да, можно следить за всем новым, но это же так: да, следишь, но не живешь в этом на самом-то деле.
Наш с ним – по возрасту – мир уходит, ну и ничего такого. Кто-нибудь крайний дотащит обрывки этой схемы, смысл которой будет утрачен, пусть даже ее элементы и сохранятся в каком-то виде. Автобус тоже едет часов 15 – вполне осязаемая часть жизни, и что? 9 марта 2016-го вполне приятно проживать свое время внутри него. Тут другое: имеется какое-то понимание этого человека, но оно возникло не из оценки его одежды, манер и выражения лица, а из присутствия чего-то постоянного. Это не только то, что связано с привязкой ко времени, – есть же и стабильные штуки, которые сохраняют свои смысл и фактуру в любых обстоятельствах. Вот взять схемы Галля, о том, как устроен мозг, по сегментам. Один сегмент – «высшие чувства-самооценка-страх», другой – «счет-числа-оценка», а еще «остроумие», «половая любовь» – та в затылке с левой стороны; «половая любовь» почти возле шеи, чуть выше ее – «любовь к дому» и – далее выше – «патриотизм»; в правой половине мозга со стороны затылка – «домашние инстинкты».
Тоже и всяческие классификации, которые добавят аллегории (заяц олицетворит трусость, а пеликан – самопожертвование), еще и внешние контуры соответствующей культуры: кролик будет неплохо олицетворять похоть под музыку Монтеверди. А Джезуальдо, допустим, сову с ее как бы мудростью, хотя тут по факту не совсем сходится. Ну пусть волком, что ли, будет. Классификации как классификации, такая таблица Менделеева особенностей характера, где пространство образования связей уже сомнительно соединено с самим человеком, которого она свела к его параметрам. Ведь какое отношение к нему могут иметь, допустим, нюансы перехода от Джезуальдо к Монтеверди, пусть даже – судя по его виду – он может знать обоих, и даже эти нюансы?
Еще можно рассматривать его мозг как квартиру. Как Галль с его зонами, но конкретнее. Вот тут у него комната родной гимназии, там бегают маленькие дети – и он один из них, в другой комнате он юноша и т. д. Собственно, а зачем вообще вымышлять этого человека, когда можно ехать и глядеть на польские перелески и прочую аскетичную, но хорошую мартовскую природу? Но о каждом же можно сочинить какую-нибудь историю, так почему не покрутить механику сочинений? Тут у него школа с маленькими (то есть реально маленькими – какой размер уместится в голове) детишками и громким звонком, там родители, а вот университет, работа – разложены по секциям и продолжают там существовать каким-то образом – он же все это помнит. Причем даже не по одному отсеку на каждую тему, а по каким-то историям, которые, например, связаны с тем же университетом. Разные слои – несмешивающиеся, практически не взаимодействующие, даже отталкивающие друг друга – распределены по клеткам, как звери в зоопарке.
Он там, внутри своего мозга, как и каждый из нас, так и суетится в каждой отдельной истории, как в отдельном помещении. Да, будто в зоопарке, разве что посетитель там всегда единственный – сам ты, зашедший посмотреть на свои прошлые дела. Или если с кем-нибудь выпьешь, или так просто, ведешь собеседника туда на экскурсию: как-то раз я был там-то или работал там-то, всякое такое. Вполне можно написать даже весьма полезный для общего образования роман, где персонажи и их отношения расписываются по такой схеме. Исторический или любовный. Или типа Пруста. Только все это существует и подергивается одновременно, не объединенное ничем, и ничто из этого не активно в данный момент. Не влияет прямо на действия самого человека. Светящаяся точка его внимания на них не падает. Разве что из какой-нибудь секции до сознания вдруг доберется крик ночного павлина. Сам собой, чуть тревожно напоминая зачем-то о том прошлом, которое содержится в той клетке.
У тебя внутри зоопарк, он более-менее спокойный. Его обитатели (ты сам в разных историях и иные участники) довольны, а кормятся, вероятно, мозгом, у него же есть небольшое электричество. Предыдущая жизнь продолжается там в уменьшенном виде; крохотные человечки ходят в своих загончиках, болтают, глядят друг на друга до сих пор, как тогда, всегда. В жизни почти не участвуют, но ведь и звери обычного зоопарка мало влияют на жизнь. Разве что случайно на кого-то из них попадет вот эта светящаяся точка внимания – с чем-то теперь этот зверь совпал. Лиса, например, кого-то напомнила. К тому же зоопарки обычно находятся в приятных местах, там природа, туда принято водить детей. А когда они внутри мозга – чтобы рассказывать, что и как у тебя было в жизни. Да, очередная часть мира, времени умирает, впадая в детство, – зверушки вот всякие, так это же еще и сблизит напоследок. Звери чистые, вымытые и художественные. Тут же, за окнами автобуса, земли католиков – агнцы, серебряные сердца на пурпурном бархате, золотом по камню какие-то слова на латыни, надежные. Не как вариант красоты для приезжих, а повседневность – ты видишь все это, просто проходя мимо в плохую погоду по своим делам.
Каунас. Тот человек никуда не уходит. Из автобуса вышел, но и только. Никакого движения в сторону города, переминается на остановке – не курит, пьет воду. Тут не автовокзал – просто стоянка возле громадного торгового центра – «Акрополис», кажется, называется. Логично – незачем заворачивать проходящие автобусы на автовокзал, он у них маленький. Но есть навес и указание, куда идти, чтобы купить билеты. Рядом река, на острове напротив – спортивный дворец «Жальгирис». Хмуро, времени еще только полвторого, остановка минут на десять, покурить.
Дальше должна быть красивая дорога вдоль реки, над ней монастырь, пейзажи. Но сейчас поехали каким-то другим путем, или же я проглядел – откуда бы взяться еще одной трассе. Наверное, снова заснул. В Литве солнца нет, тумана тоже, обычный сумрак марта – сырого и холодного. Да, что-то общее как-то действует поверх частных рамок, есть какие-то разделяемые в принципе чувства, пусть и возникшие по различным поводам. Можно и их соотнести с зоопарком, конечно, ну, эти все аллегории. Примерно как в бестиариях – католическая же территория вокруг, и здесь такое соотнесение имеет резон. Только надо аккуратнее. Там «тварей уподобляли образам и понятиям религии и морали, расшифровывая их, как иероглифы» (так в Википедии написано – в автобусе есть вай-фай). Но иероглифы могут быть и составными, не только подобные зверьку на шкафчике детского сада, для опознания пока еще неграмотным владельцем. В бестиариях все было с иллюстрациями: золото, пурпур, ультрамарин – до сих пор не выцвели.
Животные как иероглифы – это удобно: держать их на руке, небольшие и разноцветные. Они не будут мельтешить, не захотят сбежать-скрыться. С достоинством работают иероглифами, нимало не опасаясь за себя, потому что знают: после того как их разглядят и сделают выводы, они, не пострадав, вернутся в свое аллегорическое пространство. Маленький динозавр на ладони – малиновый, а над ним (во время разглядывания) нависает лиловое облако его нынешнего смысла, принимающее переменчивую форму, сиреневую по краям.