Внутри нарастает, как снежный ком, любопытство, Ислам чувствует, как трепыхаются, чувствуя его приближение, лёгкие. Спрашивает:
- Что такое? Выглядишь так, как будто тебе тётя из Амстердама посылку прислала.
- У меня нет тёти в Амстердаме, - говорит. Бережно ставит свой Значительный Вид на стол перед самым носом Ислама, и тот жадно раздувает ноздри. Чего он действительно терпеть не может, так это загадочного выражения на чужом лице. Хочется кликнуть по нему правой кнопкой мышки и щёлкнуть “распаковать”.
- Давай уже, не тяни.
Молчит, и лицо такое загадочное-загадочное. Значительное. Видно, из самого лезет из всех щелей, Значительный Вид трепыхается, как парус на ветру, вот-вот пойдёт прорехами.
- Сделай музыку потише, пожалуйста.
Сама невинность. Змей-искуситель. Ислам выключает винамп, отрубает от сети колонки.
- Доволен? Теперь выкладывай.
- Я познакомился с очень интересными ребятами.
- Что за ребята? Ты познакомился с проститутками?
- Никакие не п-проститутки!
В минуты волнения Яно слегка заикается. Правда, количество вещей, которые могут по-настоящему тронуть его за живое, стремятся к минус бесконечности. Яно есть дело до всего, но он легко может уйти из одного своего мира в другой, если в первом на него кинут недобрый взгляд или не станут слушать. У всех остальных же есть только здесь и сейчас
Уходит в свой конец комнаты, где сбрасывает с себя все социальные нормы, так же, как до этого сбросил кеды. Потягивается и с наслаждением ныряет в своё ян. Сомик, которого выпустили в родной аквариум. Зарывается в ил, в груду цветных маек, книг и карт на диване, наружу торчат только глаза. Кровать под ним колышется, из-под одеяла во все стороны лезут подушки. Он всегда спит одновременно на трёх подушках. А когда настроение портится или, наоборот, взлетает до небес, достаёт ещё одну, синюю с ярко-жёлтыми месяцами и звёздами на наволочке.
- Ладно. Хорошо, не проститутки. Прости мне моё желание сострить. Оно иногда опережает здравый смысл.
- Оно всегда его опережает, - укоризненно.
И снова молчание. Не молчание, а скорее его эквивалент общения. Так молчать может только Яно. Вроде и молчит, а в то же время - общается с тобой. И действительно, посидишь с ним вот так вот, и возникает ощущение, что хорошо поговорили. Только вот о чём - не помнишь.
Нет, ну в конце-то концов! Сколько можно!
- Выкладывай давай.
Яно вскакивает и начинает прохаживаться по комнате, в волнении залезая носками на половину Хасанова. Граница колеблется, словно линия прибоя, и вещи начинают переваливаться на эту половину. Неряшливая тетрадка с набором нот для духовых инструментов всё ближе к стулу Ислама, коробочка с разноцветными шариками-прыгунами опрокидывается, рассыпая содержимое.
- Я познакомился с такими ребятами…
- Солдат шёл по улице домой, и увидел он этих ребят, - насмешливо декламирует Хасанов.
Яно замахал руками:
- Ты не понимаешь! Это ребята такие же как мы. Против всего.
- Как это?
- Ну, помнишь, как мы листовки отдирали?
- Ну.
- Они так тоже умеют.
- Да ладно.
- Точно. Только у них, как это… калибр другой.
- Занимаются щитовой рекламой?
Яно объясняет, и Ислам заинтересованно спрашивает:
- Нечто вроде анархистов или этих, как их… несогласных. Это у них ты весь день пропадал?
- У них. И пойду ещё завтра!
- Что же, если они хотят прибрать на улицах, то я вас благословляю. Смотрите только, не настрогайте детей.
Яно подходит совсем близко, волоча за собой за обвивший ногу провод зарядник от телефона. Заглядывает в лицо Хасанову.
- А пошли завтра после пар со мной?
- Это же твои друзья.
- Ты работаешь?
- Нет…
- Вот и идём. Тебе они тоже понравятся.
Яно снимает очки, чтобы протереть стёкла низом майки, и на лице проступает несвойственное ему упрямство.
Ислам удивлён этому так, что не может не согласиться.
Хасанов подозревал, что ехать далеко не придётся: наверняка эти волшебные люди сидят где-то под боком. Но что настолько под боком, стало для него сюрпризом. Сразу после пар Яно с таинственным выражением потащил его по тёмным закоулкам университета. На первом этаже много закрытых кабинетов, и в одну из таких дверей, ничем не отличающихся от других, эстонец и стучит.
В двери обозначается щель:
- Это ещё кто такой?
Яно подтаскивает Ислама под лучик света, и Хасанов наблюдает внимательный глаз и краешек чьего-то небритого подбородка.
- Он мой друг.
- Какой ещё друг? - не унимается страж. - А ты кто такой?
Яно роняет руки.
- Я же вчера. Я же был вчера… с Наташей. Ну как же?
- Ааа. С Наташей. Пароль помнишь? - спрашивают с сомнением.
- Не помню, - сокрушается Яно.
- Ладно. Проходите.
Их впускают внутрь, и обстановка наносит удары по органам чувств. На зубах, словно жвачка, горький запах клея, сладковатый типографский запах, такой, который бывает от свеженапечатанных книг, всё вместе замешано на сухом механическом тепле. В ушах пробкой становится звук десятка голосов, какой-то скрежет, стук как будто, к этому примешивается невозможный в этой обстановке истеричный перебор клавиш пианино: пианист, похоже, ударяя по клавише, попадает пальцами по обеим соседним. В этой какофонии с трудом угадывается Чайковский. “Времена года” обретают какие-то новые оттенки: словно в разгар лета над твоей головой разворачиваются небеса и начинает идти снег. Из другого угла надсадно звучит на какой-то дедовской УКВ-волне радио. Даже воздух, кажется, лижет наждачкой кожу.
- Пароль запомнил?
Яно пытается перекричать шум.
- Какой пароль?
Ислам одурело вертит головой. Мимо сразу во все стороны носятся какие-то люди.
- Не помню.
- И я о том же.
- “Не помню” - это пароль. Он у них постоянный. А наружу пускают разные идиотские пароли вроде “Честь и кровь” или “Заветы нового Мира”. Потому что желающих сюда попасть мало не становится. Хитро, правда?
Хасанов зачарованно кивает.
Клуб у них и впрямь знатный. По головам людей здесь считать бессмысленно: всё равно, что пытаться сосчитать выводок мышей в одной клетке. Все чем-то заняты, металлический голос диктора с радио тонет в гуле голосов. Курят прямо здесь, и банки с окурками блуждают по залу, словно бутылки с чудесными посланиями где-то в Тихом океане. В беспорядке бродят стулья, иногда зачем-то забираясь друг другу на спины. У окна громоздится целая пирамида из таких вот акробатов. С другой стороны могучий рояль, несколько сдвинутых вместе столов перед ним превращены не то в лабораторию, не то в столовую. Там склянки на хрупких спицах, какие-то немытые блюдца. Ислам вытягивает шею, пытаясь разглядеть пианиста, но тот уже исчез, оставив после себя поднятую крышку и затихающие под потолком звуки басовых клавиш.
- Наташа! - зовёт Яно и устремляется в глубь зала, протискиваясь среди вспотевших тел.
Наталья высокая, тонкая, как спица, Ислам видит, как она ныряет в толпу своих соратников, чтобы вынырнуть с другой стороны, уже возле Яно.
- Яник, - говорит она ласково и тянет к нему руки. - Ты к нам вернулся.
Встряхивает головой, так, что волосы чиркают по шее. Очень выразительно, и сразу понятно, что это её любимый жест.
“Не самая красивая девчонка, - решает Ислам. - Очень уж своеобразное лицо”. Нос выдаётся вперёд, как будто у хищной птицы, да ещё с заметной горбинкой. Лицо немного вытянуто, как будто бы за этот нос ещё взялись и потянули. Зато волосы роскошные. Угольно-чёрные, но с крашеными в красный кончиками. Каре, чёлка плещется почти на глазах, и, когда она встряхивает головой, брови мелькают угольными росчерками. Великолепные брови. Такие стоит прятать, дабы не показывать первому встречному. А только тем, кто достоин. И ещё рот очень красивый. Большой, с пухлыми, чётко очерченным губами - тоже очень неординарный. Губы она не красит совсем, и это, на взгляд Хасанова, ей очень идёт.
Такая штука - этот рот - кому-то, быть может, и не понравился бы, кто-то не обратит внимания, а вот его зацепила.
Яно тычет пальцем в Ислама, что-то говорит на ухо девушке, и она улыбается. Подходит ближе, тянет руки, и вместо рукопожатия смыкает их за спиной Ислама. От неё пахнет тонкими дамскими сигаретами.
- Ты друг Яника?
- Сосед, - смущённо отвечает Ислам.
- Как замечательно! Нам здесь нужны новые люди. Будем знакомы. Я Ната, там вон Тумаков, Славик, это Арамис, вон там, дальше, под окном, Вася. Это Алёна, а вот этот шустрик - Митя. Мы здесь… это София. София, поздоровайся с Исламом. Мы здесь живём очень дружной компанией. Я тебе потом всё расскажу. Работаем над тем, чтобы жизнь наших друзей и просто людей вокруг стала чуточку лучше. Вносим свой крошечный вклад. Помогаем ребятам противостоять произволу и взяточничеству учебных заведений.
Говорит она быстро, язычок так и мелькает, замешивая слова в густой коктейль. Говорит слегка с украинским акцентом, хотя сама на хохлушку не похожа. Во всяком случае Хасанов их представлял по-другому. Лицо очень живое, особенно губы. То и дело норовят вытянуться трубочкой, растянуться во внезапной улыбке или обижено надуться. И все эти состояния обычно укладываются в две-три секунды.
- У вас здесь что? Стадия постоянного ремонта? - спрашивает Хасанов.
- Готовимся к митингу, - гордо говорит Наташа.
- К митингу?
Ислам немного скисает. Ещё всучат какой-нибудь глупый плакат… нет уж, пускай не рассчитывают. Он здесь в первый и последний раз.
- Ага. Депеш мод у мэрии. Экстремальный флешмоб: все вырядимся в тулупы и телогрейки, вроде как бомжики, и будем попрошайничать у них под окнами. И бутылки собирать. Приходи тоже.
- Если не будет работы, - уклончиво отвечает Ислам.
Наташа отводит их к окну, где потише.
- Официально это поэтический кружок, - Наташа хихикает. - Слышали бы они, какие стихи здесь читают. Каждую неделю нас спрашивают, когда, мол, доделаем табличку на дверь. А мы всё отнекиваемся. Ведь повесим табличку - попрут какие-нибудь очкарики.
Она устраивается с ногами на подоконнике, отодвинув стопку пожелтевших газет. Достаёт и прячет за ухом сигаретку.
- Мы недавно выбили это помещение. Точнее я выбила. Устроила забастовку у деканата. Умоляла, просила. Говорят, нет помещений. Уходят с работы, а я сижу. Другие ребята разошлись уже, у них дела ещё были… Приходят - сижу. Точнее, нет, не так. Я вытянулась на диванчике и делаю вид, что дрыхну. Их проняло.
- Это называется “находчивость”, - вставляет Тумаков.
- И что? Никогда не проверяют? - спрашивает Ислам, глубоко сомневаясь, что декану есть до этого дело. Он же, наверное, занятой дядька.
- Иногда проверяют. Заходит Нина Николаевна, которая по литре у нас. Якобы любит стихи послушать, - она кривляется, изображая эту самую Нину Николаевну. - Но Слава читает самые свои мирные, а ещё Ахматову. Он так хорошо читает! Не оторваться. Поэтому она так часто и приходит. Мы просим его читать похуже, но он так не может. Творческая личность, - она говорит почти без перехода: - Сейчас подоспеет чай.
За роялем устроено нечто вроде кухни - и жуткий беспорядок. Тарелки стоят одна на другой, к одежде прилипают крошки, везде почерневшие пятна от разлитого кофе.
- Подтягивайте стулья и садитесь, где почище, - говорит Наташа. Убирает с табурета кастрюльку с остатками чего-то неаппетитного. - Ну как вам клуб?
- Несколько необычно, - признаёт Ислам, а Яно отчаянно кивает.
- Мы хотели сделать что-то наподобие того, как было в Бойцовском клубе. Проект “Разгром”! Смотрели, а? Вот только жить здесь проблематично. И исчезать всё равно приходится. И никаких тайных документов не оставишь, потому как два раза в неделю приходит техничка. Мы пытались выкрасть у неё график уборки, чтобы хотя бы знать, по каким дням нам готовится отражать атаки, но - представляете? - у неё и графика-то нет. Приходит, когда приспичит. Ну куда это годится?
- Угу. Мыло-то хоть не варите? - спрашивает Хасанов, косясь на пробирки и приборы из кабинета химии на столе.
- Не варим, - Наташа ржёт. - У нас есть неплохие спецы. Вон стоит. Ваня Липеев. Но нам это без надобности. Знаешь, как хиппи - граната. Мы здесь воюем немного другими способами.
Она нацеливает в Ислама палец, подмигивает.
- Конечно, это не то оружие, которое есть у наших оппонентов. Поражает не тело, но мозги. Но зато у нас его больше. Баллончики с краской против каждого водомёта. Плакат после каждой дубинки. Мегафон и томик стихов против слезоточивого газа… Кстати, Ваня говорит, что эти рецепты напалма из “…клуба” ни черта не работают. Которые призывают смешать бензин и апельсиновый сок…
- Хорошо, - говорит Ислам. - Не хотел бы я на какой-нибудь из лекций улететь в космос.
- Пытались связаться с лимоновцами, - вдохновенно говорит Наташа. - Похоже, им нужна ячейка в Самаре. Правда, сейчас, перед выборами, они там все по горло заняты. Бойкотируют их, эти выборы. А мы здесь пока занимаемся тем же самым.
- Они вам так нужны? Лимоновцы? - спрашивает Ислам, просто чтобы что-то спросить. Яно сидит рядом, но в то же время на месте усидеть не может. Восторженно пялится по сторонам.
Наташа опускает по чашкам пакетики с жёлтыми ярлычками, разливает кипяток. Не спросив, кладёт всем по две ложки сахара.
- Мы им нужны. Ну, в любом случае лучше по возможности держаться за руки. Чем нас больше, тем лучше. Правда?
Внимательно смотрит в глаза сначала одному, потом второму. Пар от всех трёх кружек завязывается над головами прихотливым узлом.
- Значит, вы боретесь в первую очередь с произволом преподавателей?
- Не только. Просто это, - она делает на последнем слове ударение, - касается нас сейчас больше всего. Сам понимаешь. Мы просто люди, которые хотят что-то изменить. Мечтатели и раздолбаи, которые не хотят жить по правилам, которые не любят, когда их трахают старики, меняющие закорючку в зачётке на телевизоры и домашние кинотеатры. Которые трясут со студентов деньги и нагло подруливают потом к институтам на новых фордах. Я их ненавижу.
Ислам смотрит на Наташу. Она разошлась не на шутку, говорит быстро и с возмущением, подбородок нервно подрагивает, в руке плещется горячий чай, и капли вот-вот полетят на колени. Отодвигается, на всякий случай.
- Конечно, у них зарплата не ахти, - продолжает она. - У меня бабушка - преподаватель математики в школе, получает копейки. Но это не даёт им право быть козлами. Если уж поставила тебя жизнь раком - терпи, а не пытайся вертеться и думать, как бы с этого получить ещё и удовольствие. Или разгибайся, если позволяют тебе силы. Ведь верно?
Она с апломбом смотрит в глаза Яно, потом Исламу, и оба синхронно кивают.
- Есть планы на вечер?
Очередная смена темы застаёт Хасанова врасплох. Яно уже мотает головой:
- У нас нет.
- Отлично. Ночью пойдём в рейд. Да, Слава?.. Пойдём и возьмём вас двоих с собой.
Темнеет в это время года не так рано, и Яно всё это время не находит себе места. Бродит по коридору, заглядывает на кухню, где в мойке уже четвёртый день отмокает от яичницы чья-то сковорода, робко выглядывает в шумную гостиную, где пульсирует в магнитофоне голос Эм Джей, дуются в карты, сдвинув головы, обсуждают что-то, и отсюда кажется, что они играют в шахматы чайными чашками. Кто-то спит в кресле, и телевизор заглядывает ему в лицо, обозначает белые пятна на подбородке, опущенных веках и на лбу, под колючими волосами.
Яно никто не видит, и он топчется перед входом, а потом топает обратно, чтобы выглянуть в окно в конце коридора или пошуметь водой в ванной.
Ислам размышляет, как хорошо было бы остаться дома.
Если уж на то пошло, эти ребята довольно забавные. Такие же мечтатели, как Яно, только в отличие от эстонца у этих ещё и чешутся руки. А когда у мечтателей чешутся руки, это, как правило, страшно. Потому как всё идёт наперекосяк.
Хуже всего, что они не знают, за что конкретно бороться. Нет, не так… знают, имеют в голове некое абстрактное представление вселенского добра, но у каждого оно своё.