Зато Яно от них без ума. Ещё бы: нашёл братьев по разуму. И только ради этого Ислам готов был этим ребятам простить всё на свете.
Наконец подступает время, и он тащит засыпающего Ислама мимо картёжников на улицу и к торцу университета. Там многозначительно молчит компания в неброских шмотках, и Наташа машет им рукой.
Здесь Слава со сдвинутой на затылок кепкой и нервными руками, которые он до поры, как револьверы, распихал по карманам. Девушка Лида, её Ислам в клубе не видел, высокая, с округлым лицом и непослушными кудряшками. Она глазеет на всех растерянно, и у Хасанова складывается впечатление, что она сама плохо понимает, зачем пришла. И паренёк, которого представляют Арамисом, маленький и бойкий, с живым лицом и значительными ушами, настолько идеальными по форме, насколько вообще идеальны могут быть уши. Он знает о такой выдающейся черте, и поэтому на обоих мочках у него серьги, на одной две, на другой - три, а в раковине блестят гвоздики.
У Наташи большая сумка. Лямка натянулась, как струна, и когда бьётся о ляжку, слышится жестяной звук.
- Там краска, - отвечает она на вопрос Хасанова. - Будем рисовать.
- Что-то вроде призывов голосовать за того-то и за того-то такими больши-ими кривыми буквами?
Наталья фыркает. Говорит гневно, голос звенит в ушах, кажется, даже вон там, у дороги, слышно, и вся кампания принимается на неё шикать.
- Мы художники. А все, кто такое творит, грязные политические прихвостни. Школьники, которых нанимают за деньги портить стены. Вандалы. На самом деле здесь идёт не пиар, а антипиар. Никому не нравятся написанные с ошибками призывы голосовать за того или за другого. Поэтому за него не голосуют. Представляешь, с ошибками!
- Надписи эти не стираются, - хмуро говорит Слава. - В лучшем случае замазываются следующей ватагой школьников, нанятой уже тем, за кого призывали “голосовать”.
- С ошибками призывали, - встревает Наталья.
- С ошибками, - соглашается Слава. - Поэтому мы превращаем их в произведения искусства. Рисуем сверху что-то симпатичное. Всё, хватит маячить. Двинули.
Они напоминают не хорошо слаженную группу, а ватагу студентов-раздолбаев, возвращающихся по домам после вечеринки. Разве что песни не поют.
Это отличное прикрытие. Гораздо больше подозрений вызывают ребята в тёмных майках или спецовках, сверкающие бритыми головами и тенью скользящие по улицам. Образ которых в первую очередь возникает в голове при слове “рейд”. От таких спешат убраться подальше. А отряд Славы провожают снисходительными улыбками даже припозднившиеся с работы тётки. Или брезгливо поджатыми губами - кто как.
Хотя он-то как раз и не давал своей команде потерять лицо. Внимательный, губы поджаты, а в движениях грация кобры. Зыркает исподлобья туда и сюда, взбитые ветром в перья волосы и брови, которые украсили бы любого кинозлодея, довершают образ.
Зато майка ярко-жёлтая, с Че Бурашкой с автоматом на груди, она лезет в глаза не хуже сигнала светофора.
Мимо проплывают коттеджи, укрытые сонными яблонями, где-то там, в глубинах дворов, плывут квадраты светлых окон. Яно вертит головой, и, если на него смотреть краем глаза, эти движения напоминают движения штопора. Ислам беседует с Арамисом, Слава с претензией разглядывает встречные заборы и напоминает этими манерами дворняжку, ищущую метки товарок.
- Подожди-ка, - говорит Наташа с горящими глазами, и группа мигом затихает. Будто кто-то убавил с пульта звук. - Арамис, полотенце. Вон на ту камеру.
- Что она задумала, - бурчит Слава. - Беспокойная женщина.
В руках у Арамиса белеет белая тряпица, на лесках парочка утяжелителей - обычных рыболовных грузил - так что конструкция напоминает рыбацкую сеть. К камере на заборе на цыпочках по “мёртвой зоне”, движение, такое как в фильмах про пиратов, когда забрасывают абордажные крюки. И на объективе повисает тряпка, залётный ветерок жуёт её, но сбросить не может.
Наташа бросается туда, куда смотрела камера. Там ворота, огромная надпись: “ОСТОРОЖНО ЗЛАЯ СОБАКА” - поперёк. В руках что-то медное, баллончик с краской, шипит, распыляя красную жидкость.
- Быстрее давай, - говорит Слава. Смотрит по сторонам, но свидетелей нет. Руки Наташи движутся плавно, иногда вспыхивает луч фонарика, выхватывая пятна краски. Ислам косится на Яно: тот смотрит, затаив дыхание, лицо раскраснелось, как будто это над ним сейчас колдуют с баллончиком.
- Готово! - говорит Наташа. - Убирай заглушку.
Отступает на шаг, чтобы посмотреть на результат. Справа и слева слышится фырканье. Лида надувает губы, чтобы не захохотать. Тумаков всё больше мрачнеет. Яно открывает и закрывает рот, как рыба на берегу.
Вместо прежней надписи теперь красуется: “ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ КИСА”.
- Я думала, будет смешнее, - после паузы говорит Наташа.
- Но запятую ты здорово подрисовала, - с некоторым сомнением говорит Арамис. - Мы же вроде как за грамотность?
- Ага. Но всё равно, как-то глупо. С этой кисой… эх.
Ислам больше не может сдерживаться. Ржёт, как сумасшедший, стараясь только не перебудить всю улицу. Где-то залаяла тяжёлым кашляющим лаем собака. Наверняка та самая. Злая.
- Ты что? - подскочила Наташа.
- Это глупо… но… очень… смешно… - пыхтит он.
- Ты правда так думаешь?
Он кивает, и она расплывается в улыбке:
- Спасибо.
Полотенце спряталось в рюкзаке у Арамиса, и они спешат прочь, пока не выглянул хозяин.
Слава схож лицом с недостроенным зданием, что проплывает сейчас справа, как большой ледокол. Такой же серый и с провалами глаз. Наверняка Ислам упал в его глазах куда ниже плинтуса, но всё-таки не мог остановиться - ржал до тех пор, пока вместо смеха из глотки не стало выдираться хриплое шипение.
Очень скоро они находят вторую свою глобальную жертву за этот день. Дошли до микрорайона и разделились: Арамис с Любой исчезли с каким-то секретным заданием, Слава повёл остальных за собою во дворы и остановил возле красного новенького опеля. Сверился по бумажке с номером, и из внутреннего кармана куртки появился чехол из-под очков, а оттуда - шило с перемотанной изолентой ручкой.
- Загрязняют окружающую среду? - понимающе спрашивает Ислам.
- Не пори чепухи, - сурово говорит Слава. Приспосабливает шило к покрышке, появляется молоток - небольшой, хозяйственная штучка, такой есть в каждом доме.
- А разве так можно? - спрашивает Яно.
- Так нужно, - шепчет Наташа. - Тише. А то засекут.
Ястребиное лицо поворачивается в полутьме вправо и влево. Вся напряжённая, будто гитарная струна, вроде бы стоит на месте, но кеды всё равно скрипят по асфальту, и в такт этому звуку скрипят нервы всех четверых. Звук кажется оглушительным. Удар молотка по сравнению с ним - мягкий, как будто кто-то ударил кулаком по подушке.
Хлоп - и всё. Слава уже приноравливается, чтобы сделать следующую дырку. Откладывает молоток, вытягивает из обоймы другое шило и всучивает Яно.
- Займись пока теми двумя колёсами. По четыре дырки в каждом, не меньше. Запомнил? Молотка второго нет, подбери где-нибудь кирпич. Вон там посмотри, около трэша, там их полно. Только свет не зажигай.
Яно вертит в руках шило, длинные пальцы путаются. Ислам давит губами улыбку и представляет, как он потом будет распутывать многочисленные узлы на руках. Эстонец вытягивает шею, пытаясь рассмотреть в той стороне кирпичи, но от друзей далеко не отходит.
- Я принесу. У тебя оружие, и ты нужен тут, - шепчет Ислам.
- Спасибо, - лопочет Яно.
Ага, вот и кирпич. Точнее обломок, хорошие кирпичи-то никто не выбрасывает. Когда возвращается, Яно уже успел наколоться. Сопит обиженно, засунув большой палец в рот.
- Может, лучше ты? - говорит.
- Я вообще с тобой только за компанию пошёл.
- А. Ладно…
Обходит машину, неловко пристраивается к переднему колесу.
- По четыре дырки в каждом, - рычит Слава. - Не меньше.
- Слушай-ка, а давай мы его ещё и распишем. Шины резать - это как-то скучно, - вдруг говорит Наташа.
Слишком громко. Такие люди, люди-струны, всегда прибавляют в громкости, когда в голову приходит какая-то идея. Как будто кто-то щёлкает внутри зажигалкой. Все трое хором на неё шикают. Тоже слишком громко получилось. “Но, возможно, - думает Ислам, - люди подумают, что это какие-нибудь ночные птицы. Да, ночные птицы, только и всего”.
- Поговори мне ещё тут, - сопит Слава. - Сейчас придёт хозяин, и уже скучно не будет…
- Не, ну Слав. Ну серьёзно. Краски у нас хватит.
- Не пори чушь. Сейчас не пасха, чтобы разрисовывать яйца этому кренделю.
Наташа тем не менее лезет в рюкзак, и вот уже в каждой руке по баллончику. Зажигалка полыхает вовсю, разгоняя темноту у неё в голове.
- Да ладно тебе. Шины - это прошлый век. Ну пожа-алуйста.
- Ладно. Несносная девчонка. Ладно, ладно. Только тише. Закрой рот и делай всё молча.
Наташа порывисто обнимает Тумакова, сумка раскрывается под её руками, баллончики норовят раскатиться в стороны.
- Чья это машина? - спрашивает Ислам.
Слава швыряет в него недовольным взглядом.
- Селиванова. Сидит в районной администрации, некрупная сошка по образовательной деятельности. Два дня назад приезжал в универ. Не слышал?
- Слышал, - признаётся Ислам.
- Как думаешь, откуда у него такая тачка?
Хасанов жмёт плечами. На языке вертится вопрос, и Ислам не может его удержать:
- Слушай. А ты у нас учишься?
- Выгнали с третьего.
Ислам не уточняет почему. И так понятно: причина выгнать такого найдётся всегда. Но Слава добавляет:
- Отправил подальше пару завучей и директора. И не жалею об этом.
- Его до сих пор пускают на проходной, - с гордостью говорит Наташа. - И пару раз ловили в коридорах.
- До тех пор, пока я могу свободно и безнаказанно шарахаться по этому зданию, я буду возглавлять клуб. Такая безалаберность меня не просто возмущает - она танцует передо мной, как матадор перед быком. И я вновь и вновь буду выставлять рога. Как самый настоящий бык. Директор не узнаёт меня, хотя орал до хрипоты и грозился сдать правоохранительным за неуважение к его персоне. А за что, скажите мне, я должен его уважать? Надутый гусь…
Когда двадцать минут спустя они уходили через спящие дворы, автомобиль расцвёл чёрными точками и глазами на бампере и стал похож на божью коровку этакого спортивного типа. Таким его рано утром и нашёл господин Селиванов.
Глава 7
С того самого вечера на крыше Ислам с Катей часто бывали вместе. Кто-то за кем-то заходил и шли куда-то, разгоняя по мокрым самарским улицам воду. Обменялись телефонами, но звонил Ислам редко. Только когда требовалось назначить встречу. Назначал и быстренько прощался. Просто потому что не любил разговаривать по телефону. И правда, какой в этом смысл? Поболтать, обменяться новостями можно и лично. При личной встрече ты видишь, как играют на лице тени, слышишь дыхание и можешь, умирая где-то внутри от восторга, коснуться запястья или приобнять за талию. Она же не звонила совсем, но и это его совершенно не трогало. Возможно, у неё была аська, но Хасанов не спросил. Катя не похожа на девушку, которая зависает в аське. Такая, которая может извлечь чистые эмоции из каждого момента, из любой встречной мелочи, в электронном общении не нуждается.
Бесцельные прогулки - всё равно бесцельные прогулки, даже если под рукой есть девушка. К ним Ислам так и не приспособился. Когда нет цели, идти куда-то он не может. Быстро начинает “вихлять” - залезать ногами на газон, лезть под ноги другим пешеходам.
- Своди её куда-нибудь погулять, - говорит Паша, но для Ислама это звучит, как: “Поставь её красить забор и сделай так, чтобы ей было не скучно”. Так же страшно. Метод Тома Сойера тут не сработает.
Со временем Ислам пришёл к выводу, что он слишком молчаливый. Когда болтаешь без умолку, можно хоть круги вокруг лотка с мороженым нарезать. О да, слушать он умел. Умел вставлять замечания, иногда остроумные и в меру уместные, подтрунивать, стебаться и показывать интерес, тем более если на самом деле интересно слушать. Но какая бы ни была разговорчивая девушка, рано или поздно потоки слов иссякают, она выдыхается, и вот уже ты ощущаешь этот жалобный взгляд. Мол, поговори со мной теперь ты. Расскажи что-нибудь интересное…
Ислам умел чувствовать молчание. Неизвестно, как его ощущала она, но Исламу это молчание физически давило на макушку, где тут же просыпались и принимались копошиться, как злые бактерии из рекламы, мысли. А что если она подумает, что он скучен? Что значит “подумает”? Он ведь и вправду скучен, молчалив и неловок. Забывчив и нетактичен.
Катя тоже не больно разговорчива. Любит хранить все эти интересности внутри себя, выдавая собеседнику по крупицам. Любит заглядывать в глаза и, похоже, любит, когда он по глазам читает эти мысли. Смеётся, когда Ислам говорит, ты подумала сейчас о том-то и о том-то. Или - я с тобой согласен, но считаю, что…
Но иногда такое выдаст - ух! Один раз взяла и поцеловала его. Просто ни с того ни с сего - Ислам в силу понятных причин не помнит, о чём тогда шёл разговор. Ни с того ни с сего она обхватила его за шею и чмокнула в щёку. И потом смущённо, и слегка воровато наблюдала за тем, как краска всё сильней заливает лицо. Пока Ислам не стал себя чувствовать как банка с томатным соком.
За неимением прочих тем для разговора Ислам рассказывал про посетителей в баре. Когда работаешь в кафе в старом городе, публика у тебя собирается самая разная. Как назло, все эти занимательные люди, стоило ему открыть рот, куда-то исчезали. Его это раздражало до дрожи в руках. Как же так: вот он в голове, живой человек, интересный, по-своему забавный, а как пытаешься про него рассказать, больше пары слов сказать не можешь. Более того, мстительно хохоча, он тут же превращается у тебя в голове в безликую серую куклу, набитую пухом, и даже смех утрачивает выразительность, превращается в безнадёжный бумажный шелест.
Сейчас осень, и Хасанов только выкатился на поле второго курса набитым воздухом мячиком. Две команды, одна из которых - работа со всеми её завсегдатаями, другая - из преподавателей, начнут футболить его друг другу, а он, подскакивая на неровностях, будет пытаться успеть туда и сюда. И задержаться посередине, где затерялась его личная жизнь и друзья.
Чтобы не потерять работу, он не ездил домой на всё лето. Отпросился у Сонг на пару недель в июле, чтобы повидать родню, и обратно, в духоту большого города, облизанную влажным языком Волги. Почему-то все города, кроме родного, казались Хасанову мегаполисами. Хотя Уфа, мягко говоря, не намного меньше. Миллион жителей, как-никак. Самара первое время ошеломила его своими размерами. А друзья-самарцы рассказали потом, какими большими им кажутся другие города, даже соседний Тольятти.
Когда ты здесь живёшь и можешь по кратчайшему пути проехать из точки А в точку Б, всё кажется твоим личным и с лёгкостью умещается в кармане. Неизвестность же не умещается нигде.
Катя редко задавала вопросы. А когда спрашивала, это могло быть что-то необычное. Что-то, что ни за что бы не догадался спросить кто-то другой.
- А что тебе больше нравилось в детстве? Яблоки или орехи?
- Наверное, и то, и другое.
- Я вот, например, терпеть не могла грецкие орехи, - со значительным видом сообщает Катя. - Особенно в скорлупе. Пытаешься расколоть, а они - ни в какую. У тебя такое было?
Ислам говорит с улыбкой:
- Похоже на какие-то психологические тесты. Словно, знаешь, ты спрашиваешь, что я больше любил, яблоки или орехи, а сама проверяешь, упорный ли я человек или нет. Умею ли я добиваться цели, “разгрызать орешки”. И всё такое.
- Звучит очень по-дурацки, - серьёзно отвечает Катя. - Мне просто интересно, что тебе нравится. Ненавижу подтексты.
- Ладно, ладно, извини.
Ислам выставляет перед собой руки и тут же начинает злиться на себя. Чуть что, сразу лезет извиняться. Ну куда это годится?