- Я по-прежнему не всё помню.
Врач покачал головой.
- Здесь я бессилен. Память может восстановиться в течение недели, месяцев или пары лет, а может, не восстановится совсем. То же самое, что и со зрением. Мы не смогли доподлинно установить причину вашего дальтонизма, причём полного цветового дальтонизма, что встречается довольно редко, но очевидно, причина здесь, - он приложил указательный палец к своей голове. - Хрусталик в полном порядке, состояние зрительного нерва тоже вне нареканий. И потом, если бы вы повредили глаза при падении, симптомы были бы другими. Ваш дальтонизм был бы избирательным.
Виктора Ивановича выписали.
Он вернулся домой (ноги, не доверяя голове, привели прямиком к подъезду, а потом вознесли на нужный этаж), но квартира не показалась ему пригодным для жизни местом. “Меня что, ограбили?” - ворчал Виктор Иванович, слоняясь по комнатам и наблюдая концентрические круги, строгие углы кубов на обоях - диковинное существо, составленное из геометрических фигур, печальный динозавр, последний на земле, ищущий по свету таких же, как он. Сквозь растворенное окно врывался ветер, деловито прохаживался по залу, швыряясь прошлогодними газетами, следовал к открытой двери в подъезд.
Никого не было здесь с прошлой осени, и никто не закрыл окно, которое Виктор Иванович оставил открытым, чтобы немного проветрить помещение. Теперь у него обитали: несколько стрижей, которые свили себе гнездо в обивке дивана и с писком бросились наружу при его появлении; плющ, который захватил горшки с комнатными цветами и задушил их в своих объятьях. Одинокий одуванчик, что торчал из пакета с удобренной землёй. И наверняка было полно комаров. Линолеум весь набух и противно чавкал под ногами, в кастрюле, отмокавшей в раковине, вольготно себя чувствовала ряска.
Виктор Иванович подобрал с пола несколько баллонов с краской. Рюкзак, с которым он последний раз вышел из дома, бесследно сгинул, поэтому старик сложил находку в пакет.
Внизу его встретил Мишка.
- Это я тебя спас, старик. Я кликнул Варе с первого этажа, чтоб вызвала скорую.
Он улыбался своей кривой, щербатой улыбкой. Старик посмотрел на него совиным взглядом и, ничего не сказав, побрёл прочь. Почему он помнит этого человека, скользкого, как слизняк, но не помнит множества других, куда более важных вещей?
Виктор Иванович отправился заново исследовать родные переулки. Всё ему казалось знакомым, хотя он никогда не мог сказать заранее, что увидит, когда повернёт за угол. Он здоровался с двухэтажными московскими строениями, как со старыми друзьями, заново делился с нищими монеткой, покупал у старушек семечки и клубнику, стоял, приложив к подбородку руку, разглядывал наскальную живопись, расстраиваясь и говоря себе: “Я хотел так нарисовать! Пока я лежал в больнице, кто-то меня опередил…” Стоит ли говорить, что это были его работы - все, за редким исключением? Виктор Иванович не вспомнил ни одной, однако он испортил некоторые, пустив в ход имеющуюся под рукой краску. Его мучила тоска, похожая на выползшую из подводной пещеры древнюю каракатицу или на туман, случившийся в его личном королевстве в День Пикников; и не было от неё спасения. Иногда, видя старика на улице, к нему подходили люди, в основном молодые ребята и девушки, но он никогда им не отвечал, глядя строго перед собой и хмуря брови. Даже не замедлял шаг.
Он ждал, что появится девушка, называющая себя Гайкой, но она так и не пришла.
Однако появился другой человек, натурально - призрак из прошлого. Когда Виктор Иванович решил его проигнорировать, он обогнал старика и встал прямо перед ним - тонкокостный молодой человек в истрёпанной джинсовой куртке, с острыми ключицами и уродливыми скулами, которые делали его похожим на скелет, с засаленными светлыми волосами, что доходили до лопаток. Лицо его пылало таким гневом, что старик остановился, оставив мысль пройти насквозь.
- Куда это вы убегаете? - прошипел молодой человек, схватив старика за локоть. - Я ждал, пока вы поправитесь.
- И что дальше? - сказал Виктор Иванович, гадая: неужели он задолжал кому-то денег?
- Дальше - я возьму реванш за то поражение! Вы оставили меня вторым, но я должен быть первым! Пока вы прохлаждались на койке, я посвятил всё своё время рисованию - на бумаге, не на стенах, чтобы мы с вами были в равных условиях. Уверен, вы тоже не теряли зря времени. Мы пригласим в качестве судей лучших мастеров. Я знаю, что Джанк сегодня в Москве. Это лучший художник в Берлине. Знаю, как с ним связаться.
- О чём это ты, мальчик? - хрипло сказал Виктор Иванович. Он не совсем понимал причину, по которой этот тип выдвигает ему обвинения.
Длинноволосый уязвлённо выпрямился.
- Я вызываю вас! Мы сразимся, как тогда, в октябре. У вас будет стена - и у меня будет стена. У нас обоих будет по три часа, чтобы нарисовать всё, что угодно. Теперь все увидят, что я - лучше!
Люди начали оборачиваться и глазеть на них, а старик, в свою очередь, таращился на молодого человека. Какая-то женщина, переходившая дорогу по пешеходному переходу, изменила свой маршрут и направилась к ним. Лицо её было озабоченным. Но прежде, чем она успела обратиться к старику с вопросом: “Всё ли в порядке?” - молодого человека увели прочь. Виктор Иванович наконец получил свободную для взлёта полосу; удаляясь, он слышал, как кто-то говорил вполголоса:
- Расслабься. Он больше ни на что не годится. Посмотри на него! Просто развалина. Кровоизлияние в мозг не шутка. Наверное, не даже понял, что ты от него хочешь…
Когда становилось невмоготу, старик поворачивал лицо к северу и смотрел на многоэтажный дом на Старом Толмачевском: он возвышался среди городского смога, как обелиск, как напоминание о чём-то существенном, чём-то, о чём просто невозможно было забыть, и только Виктор Иванович, этакий растяпа, забыл. Он словно ждал от этого дома каких-то предзнаменований, и каждый встречный прохожий казался жителем одной из квартир на верхнем этаже, где тихо шуршит распределительная коробка лифта - старик поворачивал лицо, ожидая, что этот прохожий скажет ему что-то важное.
Это была одна из долгих вечерних прогулок, нудных, как чесотка, не приносивших удовлетворения. Виктор Иванович прошёлся по Вишняковскому переулку, рассеянно наблюдая, как играют во дворах цыганята и встречаясь взглядами с важными котами в оконных проёмах, повернул на Новокузнецкую. И вдруг обнаружил перед собой длинноволосого парня. Одет в ту же одежду, что и вчера, даже лицо всё ещё было кирпичным от гнева. На этот раз вокруг не было никого, кто мог бы увести его прочь. Москвичи, засунув руки в карманы, задумчиво шлёпали по лужам справа и слева.
Виктор Иванович достал из кармана яблоко, обтёр его о рукав рубашки, и принялся жевать, ожидая, когда проблема исчезнет сама. Он уже давно усвоил, что лучшее средство борьбы с некоторыми неприятностями - просто подождать. Когда эта неприятность видит, что он не собирается ничего делать, что он покорен, как раб на галере, она уходит. Чёрт, да этим способом Виктор Иванович пользовался уже тысячу раз, и ни разу он не давал осечки!
Парень наклонился вперёд, заглядывая старику в глаза. Шаркнул ногой, будто верил, что это поможет привлечь к себе внимание.
- Меня называют Севером, помнишь?
Виктор Иванович смотрел на него, как на мальчишку, который ради забавы льёт воду в сусличью нору. Из груди невольного его собеседника вырвался вздох.
- Дмитрий. Дима. А фамилии не нужно. Её, считай, уже и нет. Я от неё отказался. Все зовут меня Севером и только близкие друзья или малознакомые люди - как по паспорту. Послушай, старик, давай поговорим?
Виктор Иванович промолчал, но парень, видно, разглядев что-то в его глазах, воспарял духом.
- Ты ведь не просто хотел от меня отделаться, да? - спросил он. - Ты и вправду ничего не помнишь?
Удостоверившись, что молодой человек не собирается уходить, старик буркнул:
- Чего тебе?
- Ребята говорят, ты вне игры. Говорят, что тебя стоит скинуть со счетов. Но я так не могу. Какой-то старый хрен обошёл меня на моём же поле, едва-едва усвоив правила игры! И что теперь? Я узнаю, что этот доморощенный гений, взяв банк, теперь берёт билет на самолёт в обычную, заурядную жизнь. Так не бывает старик.
Он снова разволновался. Брови, как лезвия гильотины, поползли вниз.
- Мачо говорил, что тебе нужно было проиграть, - хрипло сказал Виктор Иванович. Он не знал, из какой подкорки головного мозга выскочила эта фраза. Да если бы и знал - сумел ли её задержать? Вряд ли. Он старый человек, перенёсший инсульт, а она - вон какая прыткая.
- Чёрта с два мне это нужно было! - заорал молодой человек. Протянул руки, чтобы сорвать с головы Виктора Ивановича шляпу, но в последний момент передумал. - Где у тебя спусковой механизм? Я помню россказни про башню, которая якобы огрела одного чокнутого деда по голове, после чего у него зачесалось в одном месте… руки, конечно, я имею в виду руки. Ну так как?
- Враньё, - неожиданно даже для себя рявкнул Виктор Иванович. - Я всему научился сам! Этот спусковой механизм только запустил желание чего-то добиться в жизни.
- Так как он работает? - спросил Север, убирая руки.
Старик подёргал себя за мочку уха. Склонил голову, будто ожидая услышать далёкий гул колокола где-то в черепной коробке.
- Он просто включается… и всё. Но сейчас он не функционирует. Наверное, что-то перегорело. Наверное, стоит поменять какие-то лампы, я пытался спросить у врача, но он меня не слушал… Теперь я считаю иначе: прежде, чем чинить, я должен разобраться, для чего он нужен.
- Чтобы рисовать, дурья твоя башка! У тебя получались замечательные рисунки.
Виктор Иванович догрыз яблоко, бросил огрызок и протолкнул его ногой сквозь решётку вентиляции. Недовольно сказал:
- Я старый человек. Зачем мне рисовать? Зачем ему вообще было включаться? Только попусту бередить сердце.
В гневе Дима схватил старика за ворот рубашки, едва не оторвав пуговицу.
- Но ты ведь ловил кайф! Не говори, что не ловил! Это была отличная жизнь для такого несчастного пердуна, как ты. Где она? Где эта башня? Покажи мне. Быть может, если ты посмотришь на неё, а я ударю тебя по голове чем-нибудь тяжёлым… как думаешь, это сработает?
Когда жилка на щеке молодого человека перестала дёргаться, старик покачал головой.
- Я припоминаю теперь… да… Знаешь, я себя чувствовал так, будто время идёт не вперёд, а назад. Я молодел с каждой секундой, с каждым днём количество седых волос уменьшалось, а не увеличивалось. Я не спал ночами не потому, что болело сердце или не давал покоя позвоночник, а потому, что нужно было сделать кучу дел.
- Вот! - Дима даже привстал на цыпочки. - Вот о чём я говорю! Неужели ты не хочешь, чтобы всё это вернулось?
Прежде, чем оно одеревенело вновь, лицо старика на миг осветила улыбка. Молодого человека не покидало ощущение, что если постучать костяшками пальцев, услышишь характерный звук.
- Наверное, это был просто сон. Когда пробуждаешься, то знаешь, что туда невозможно вернуться. Так вот, я сейчас бодрствую. И не вижу ни возможности, ни смысла засыпать вновь.
- Чепуха! - отрезал парень. Схватил Виктора Ивановича за запястье. - Пойдём, старик. Прогуляемся… Куда? Ты спрашиваешь: “Куда?” Искать твою злополучную башню. На что она похожа? Водонапорная башня? Вышка сотовой связи? Что-то ещё?
- Дом. Просто дом. Да вон же он!
Север проследил за пальцем старика, который едва не сшиб с неба синюю многоэтажку, похожую на цветок, за которым взялись ухаживать сердобольные старушки-огородницы со всей Москвы. Шмыгнул носом и, схватив его за руку, потащил через перекрёсток: как раз зажёгся зелёный свет.
- Это же совсем недалеко! О чём ты думал? Почему не сходил туда?
- Я смотрел.
- Мы идём! Прямо сейчас!
У старика заболела голова. Это было не новомодное здание из стекла и металла - просто облупившаяся высотка в четырнадцать этажей, построенная в начале девяностых, не то в конце восьмидесятых. Таких полно по всей Москве. Что-то скрывалось внутри, какая-то тайна, которая лежала на ладони старика, как грецкий орех, который нечем было расколоть. Дима стоял, заложив большие пальцы рук за ремень, и смотрел вверх. Потом скосил глаза на старика.
- Ну что?
- Ничего, - покачал головой Виктор Иванович. - Пойдём отсюда.
- Может, там, внутри, есть какой-то рубильник, который заставит твою голову работать как надо?
- Не мели чепухи.
Старик, поколебавшись, поспешил за Севером, который изучал подъездную дверь, будто надеялся на ней, как археолог на византийской каменной плите, найти ответы на интересующие его вопросы. Было тихо. Дворовые коты прятались под припаркованными машинами и наблюдали оттуда за пришельцами. Единственная лавка пустовала, сквозь щели в досках её любопытная трава, смеясь шелестящим смехом, совала тонкие пальцы. Виктору Ивановичу не хотелось смотреть вверх, на громаду здания. Он чувствовал себя странно. Будто это - морщинистая шея гигантского змея, уходящая вверх и одновременно в дремучее, неизведанное прошлое. Это прошлое обратило на него внимание. Оно готово опустить к нему голову и заглотить, целиком, вместе со шляпой, подтяжками и нечищеными туфлями родом из девяносто четвёртого года.
Виктор Иванович заставил себя подойти к домофону. Вот новое чувство: если дать волю пальцам, они сделают что-то сумасшедшее. Наберут номер какой-нибудь квартиры, например. Зуд под ногтями был такой сильный, что старик едва не сдался, только в последний момент подумав: “Что скажу я человеку на том конце провода?”
Дима вовремя оттеснил его в сторону.
- Дай-ка, я поговорю с этой пташкой. У отца фирма, вторая по величине в Москве. Это их детище. Знал бы ты, сколько таких малышек я поломал, чтобы ему насолить!
Он в два счёта открыл дверь в подъезд и, подмигнув старику, пропустил его внутрь.
Тихо, как заброшенном амбаре. Окошко консьержки заложено старыми газетами; каждый, проходя мимо, считал своим долгом бросить туда всученную на улице листовку или найдённую в почтовом ящике “Из первых рук”. Где-то гремел в своей жестяной глотке язык-лифт.
- Чувствуешь что-нибудь? - едва Виктор Иванович поставил ногу на первую ступеньку, спросил Дима.
- Только то, что я не знаю, какого чёрта делаю в чужом подъезде, - огрызнулся Виктор Иванович.
- Ты вроде поживее стал, - с удовольствием заметил парень.
- Станешь тут поживее, когда всё вокруг выглядит, как твоя могила.
Всё это уже было - раньше. Он уже прикасался к бетонным стенам, снизу крашеным синей краской, а сверху - осыпающейся побелкой, смотрел, как трепещет от неведомого сквозняка паутина на забранном решёткой фонаре, раздающем скудный жёлтый свет, знал, вплоть до мелочей, что увидит за углом. Каждый поворот был знаком и вот эти гнутые прутья на перилах - тоже. И коробка на площадке первого этажа: каждую весну там селились новорожденные котята - от уличных кошек или выброшенные жильцами. Он узнавал черенок метлы, стоящей в тёмном углу, провода кабельного телевидения и сети интернет, как обычно, торчат во все стороны, как волосы безобразной старухи. В воздухе - взвесь пыли; когда она проникала в ноздри, ощущение тоже было до боли знакомым.
- Оставь меня.
- Что?
- Оставь меня одного.
Стоя возле двери, Север разглядывал старика с неподдельным интересом.
- Ты точно здесь… это… копыта не отбросишь?
- Уж постараюсь. Ты же привёл меня в подъезд, чтобы я снова начал рисовать, так? Так вот, мне хочется побыть одному. У меня есть, чем марать стены, - он похлопал по карманам пальто, в которых, как снаряды в обойме гаубицы, были заряжены баллоны с краской. - Может, что-нибудь да нарисую.
Мальчишка поспешно ретировался. Виктор Иванович улыбнулся: казалось, голова его тяжелела от воспоминаний с каждой секундой. Раньше - в одной из двух прошлых жизней - с этим парнем он был не в ладах. А теперь - посмотри-ка! Улыбается, машет рукой и уходит прочь, жизнерадостно хлопая подъездной дверью.
Не было нужды врать: старику снова захотелось что-нибудь нарисовать. В карманах были баллончики с синей, чёрной и белой краской, его талисманы, эмаль марки “Montana”, также несколько небольших тюбиков разных цветов, оставшихся с того лета, а трафареты… Виктор Иванович спустился вниз, отворил дверь подсобки и нашёл несколько кусков картона. На столе консьержки обнаружился канцелярский нож и ножницы.