Раз уж заговорил о совращении, то скажу, что и в мыслях ничего подобного не было. «Девочке негде ночевать, бедная, голодная», – так все это я понял. Я накормил ее, постелил ей постель, сам лег спать в другой комнате. Вот и все. Если это считать совращением, то тогда – совратил. Правда, Таисия, в течение ночи раз восемь ко мне приходила. Будила под всяческими надуманными предлогами, но у меня и в мыслях не было к ней приставать. Она это видела, чувствовала и поэтому сама ко мне не лезла. Тем обиднее было читать записку. Эту гадость, написанную ее рукой на листке из моего блокнота.
Сначала я себя успокаивал, говорил:
– Глупое дитё. Хоть и дылда здоровая, но, дура дурой. Обыкновенная воровка. Плюнь и разотри. Выбрось из головы. Забудь.
Но, что-то не позволяло мне ее забыть. Мой принцип не позволял.
– А что, если ей плохо? – Разговаривал я сам с собой. – А, что, если действительно, попала в беду? Ну, стащила молоко. Сытый человек никогда бы не взял. Значит, голодает. А записку написала из страха. Боится наказания, как дитё малое.
Вспомнив, что она рекомендовала себя, как защитницу Белого дома, я отправился на Краснопресненскую набережную, где и встретил ее в толпе зевак.
Тая неспешно прогуливалась с открытым пакетом молока, батоном белого хлеба и моим магнитофоном, висевшим у нее через плечо на тесемочке, как у солдата висит автомат. Я поймал на себе ее настороженный взгляд, рассмеялся и, махнув рукой, пошел восвояси. Но, не тут-то было. Она пристала ко мне, как банный лист. Больше всего удивила Таю та быстрота, с которой я ее нашел.
– Ты откуда здесь взялся? Ты уже заявил на меня в милицию? Я отдам тебе деньги, у меня сейчас просто с матерью нелады.
– Пусти, – сказал я, – дай, пройду.
– Куда пойдешь? Я тебя никуда не пущу. Ты, что, в ментовку собрался? Я же сказала, все отдам. У меня сейчас нелады со всем миром.
Я и не рад был тому, что стал ее искать, а хуже того, что нашел. А главное, говорила она со мной так, как будто у нас с ней и в самом деле что-то было. Какой-то роман. Интим, страсть, бурная ночь.
Сказал, чтобы ко мне ни под каким предлогом не приходила. Но, это для нее было все одно, что «приходи поскорей». Мало того, что сама зачастила, стали приходить и ее дружки. Угрожали:
«Ты, чего это Таисией брезгуешь? Она хорошая, она исправится, женись на ней».
Что на это можно было ответить? Я помалкивал и наблюдал, как дальше станут развиваться события. В конце концов, все само собой утряслось и встало на свои места.
Таисия Скороходова была эдакой атаманшей у подростков. За ней ходили толпы молодых людей, дрались между собой постоянно. Я помню, в детстве своем наблюдал нечто подобное.
В наш подъезд, по обмену из другого района, переехала семья из четырех человек. Отец – горький пьяница, мать – труженица, сынок – лоботряс, мой сверстник, и дочка, только что закончившая школу.
За ней, с прежних мест проживания, потянулся шлейф старых знакомств. В нашем подъезде на всех этажах, с утра до вечера стояли толпы подростков. Это были ее друзья – ухажеры. Ходили они всегда кодлой, никто никогда по одному не приходил. И с Таей Скороходовой было точно так же.
– Это мои друзья, – коротко и ясно объяснила мне Тая.
И друзей не смутило бы, если б я с ней «любился» (ее словцо). А вот тот факт, что уличив в краже, я гнал Таисию от себя, это их задевало. Как это так? Пренебрегают их королевой. Человеком, за которого они готовы жизнь отдать. Ручаюсь, никто из них с ней не был близок физически. Она просто умела выслушивать их сумбурные, сбивчивые объяснения в любви. Умела, ничего не обещая, затеплить огонек надежды в каждом озябшем от неверия сердце. Была подростковым психотерапевтом. Ребята рассказывали ей все. Рассказывали о своих проблемах в семье, о том, как с друзьями ссорились. Им было приятно, что она – «свой парень». Что она, хоть и девчонка, но понимает их «мужские проблемы».
Ребята физически были развиты, а интеллект, знания, практические навыки – всё это полностью отсутствовало. И психика была расшатана. И становилось ясно, что каждый из них, ни сегодня завтра натворит что-то страшное. И, в лучшем случае, окажется в колонии или в психушке, а в худшем – на кладбище.
Им бы цель высокую. Работу тяжелую, но продуктивную. Нужную не только им, но и стране, и всему человечеству. Но, не было ни целей, ни дела, ни работы, сказали – живите, как хотите. А это для молодых, здоровых, полных сил, все одно, что сказать: «не живите». Ощущение ненужности, незаинтересованности в тебе, когда хочешь быть нужным, полезным и готов горы свернуть – это беда.
Конец века всех этих ребят в своих жерновах перемолол в муку. И я к ним не лез, ничем не мог, да и не пытался, помочь. Мне Таисии Скороходовой хватило.
Воспитание действием
Один друг звонил другому, по телефону.
– Кто это мешает нам разговаривать? – Спросил Гомонов. – У тебя что, ребенок кричит? Если бы мои так кричали, я бы их давно ремешком угостил. Знаешь, на них иной раз нападет блажь и, пока хорошенько не отлупишь, эта блажь не отпускает. Ремень – лучшее лекарство от капризов. Я и собаку так лечу, и жену, и тещу.
– Молодец, – хвалил Ледящев, – просто молодец. Другого слова не подберу. А у меня все руки не доходят.
– Знаешь, я иной раз бью их, даже когда молчат. Так сказать, для профилактики.
– Правильно, очень правильно поступаешь. Я просто восхищаюсь тобой. Жаль, что нет во мне твоей силы духа. Домашние заметили во мне эту слабость и сели на голову.
– Вот ты понимаешь, что без порки нельзя, а мои не смиряются. Отказываются принимать необходимое. Ой, прости. Жена с тещей, участкового привели. Придется идти в милицию.
– Зачем?
– Объяснительную писать.
– Объяснительную?
– Да. В лучшем случае. Но, чую одним местом, опять на пятнадцать суток закроют. Вернусь, продолжим разговор.
Восточная красавица
Гульнара, восточная красавица моя. Был бы поэтом, так бы о ней сказал: «Голос – чудесная музыка, глаза – драгоценные камни».
Гуля появилась в моей жизни, как легкое перышко, опустившееся с неба на ладонь, и так же, как перышко, влекомое дуновением ветра, исчезла. Угощала пловом с курагой и изюмом, спали с ней на перинах, расшитых золотом.
И, что она нашла во мне? Ни денег, ни славы, ни имени. Был бы красавцем, или дамским угодником, умеющим рассыпаться бисером у женских ног. Так, нет же. Ничего этого не было. Разве молодость? Я тогда только со службы пришел. Служил в Морфлоте. Расхаживал вразвалочку и ни одну юбку не пропускал, за каждой волочился. Все мысли были только об одном. Но, при всём при этом, был разборчив.
Гульнара была замечательной девушкой, но с ней случилась беда. Иначе это никак не назовешь. Словно кто-то околдовал ее. Сознание у нее помутилось. Взяла, отрезала свои длинные волосы, подрезала юбку, стала демонстративно пить и курить. И был у нас с ней последний разговор. Гуля в основном говорила, а я слушал.
– Я боюсь счастья, – говорила она, – боюсь быть счастливой. Так живешь себе тихо-спокойно и не думаешь о смерти, она где-то далеко. Так далеко, что, кажется, ее не существует. А когда я счастлива, то она рядом, стоит за спиной, и я затылком ощущаю ее холодное дыхание.
Конечно, и жизнь в моменты счастья в сто раз прекраснее и интереснее. И дни летят незаметно, как минуты, и минуты растягиваются в блаженную вечность. И, очень страшно все это потерять. А где страх, там всегда поблизости смерть.
Смерть, как гиена, ходит за тобой тенью и поджидает своего часа. Смерть знает, что люди, способные воспарить, решиться на высокий полет, рано или поздно должны упасть и разбиться. Да. Да. Это так. Я это чувствую. Поэтому я больше не стану кидаться в твои объятия, и стану отталкивать от себя. Счастье не для меня. Мне нужна тихая радость.
– Ты рассуждаешь, как старушка.
– А может, я и есть старушка.
– В твои двадцать лет?
– А, душа? Она же без возраста. И опыт у нее свой. Я, может, столько за двадцать лет выстрадала, что другой бы на девяносто хватило.
– Да. Наверное, ты права. Иди, своей дорогой, а я, «наивный», еще полетать попробую.
Так и пошли, и «полетели», каждый в свою сторону. С тех пор я Гульнару ни разу не встречал.
Врушка
Познакомился я с Женькой в ресторане. Когда спросил, кем работает, ответила:
– Моя профессия начинается на букву «б», а заканчивается на мягкий знак.
Говоря все это, она положила ногу на ногу и многозначительно мне подмигнула. И тут же рассмеялась, весело спросила:
– За кого вы меня приняли? Я библиотекарь.
Шутка мне не понравилась, но я не подал вида.
Знакомство наше началось с шутки, продолжилось враньем. Представилась Евой Валевской и довольно-таки продолжительное время в этом образе пребывала. Я, обращаясь к ней, называл ее Евой, столик в ресторане на следующее воскресенье заказала на это имя. А, потом все же призналась, что зовут ее Женей, по паспорту Евгения, но Евгенией просила не называть.
«Отец – Евгений, мать – Евгения, да и меня еще так станете величать». Такое вот было пояснение к просьбе не называть ее полным именем. Я почему-то уже тогда подумал: «Хлебнешь ты с этой барышней горя», но тут же успокоил себя, уверил в том, что все это эпатаж, желание показаться особенной, удивить оригинальностью.
Ох, как же она лгала! Вранье было ее второй натурой. Я теперь думаю, что Женьку нужно было бы занести в книгу рекордов Гиннеса. Все сказочники мира, со всеми своими небылицами не смогли бы сравниться с ней. С теми ее «правдивыми» историями, которые рассказывала она мне.
Я ей говорил:
– Когда бы был такой журнал – «Ложь» или газета «Кривда», то ты, без сомнения, была бы там главным редактором и самым печатающимся автором одновременно.
Особенное мое негодование вызывало то, что жила эта врушка – побрехушка на улице Правды. Я много с ней об этом говорил, грозил в шутку, что напишу на нее донос, так как не имеет она право жить на этой улице. Но угроза ее не исправила.
Сначала я думал, что это такая защита, в моем обществе чувствует себя неуютно, и из-за этого лжёт. Но оказалось, что это не так. Она лгала и родителям, и прохожим. И близким, и дальним, и своим, и чужим.
Ну, как можно было жить с таким человеком? Ее нужно было лечить. Лечить серьезно. А я с ней игрался, шутил. Как-то раз, в наказание за очередное вранье (вспомнив ее же жалобы на то, что, дескать, мало пороли), я попробовал дать ей несколько раз ремнем по заднему месту – не помогло.
– Ой-ёй-ёй, ты меня убьешь! Я не вынесу! Сердце лопается от боли! – кричала она истошным голосом в тот момент, когда я ее порол.
И тут же, когда я ремень в испуге бросил, стала смеяться, скакать, напевать:
– Ну, а мне не больно, курица довольна.
Да, было в ней много детскости, и вранье ее было тоже какое-то детское, не злое. Из-за этого, быть может, я с ней два года вместе и прожил. Хотя, что это за годы были, надо отдельно рассказывать.
Вызвали врача
Женщина-врач пришла по вызову к Светиной маме. Света, открыла ей дверь.
– Врача вызывали?
– Да. Проходите.
– Номер вашего дома? – Не входя, и как-то подозрительно насторожившись, спросила женщина.
– Проходите, всё правильно. – Постаралась Света её успокоить.
– Я спросила, номер дома? – Не успокаивалась женщина.
– Четырнадцатый.
– Корпус? Какой корпус? – Продолжала женщина свой допрос.
– Вы, правильно пришли. Входите.
– Я спрашиваю, какой корпус?
– Корпуса нет.
– Значит всё правильно.
Женщина вошла, разделась в прихожей и спросила, куда ей идти. Света указала на комнату, где в постели лежала мама.
Заметив, что девушка сильно простужена, женщина-врач поинтересовалась:
– К кому вызывали?
– К маме. – Сказала Света.
Мама, по своей наивности, стала просить человека в белом халате, что бы она и дочку послушала. Хотя бы затем, что бы знать, нет ли хрипов в лёгких. Бюллетень, был не нужен.
– Это невозможно. – Отрезала женщина-врач. – Вызов был один, я буду осматривать только одного больного.
У Светиной мамы было высокое давление, она просилась в больницу, на что женщина-врач рассказала историю о том, как «одна ходила своими ногами», но легла в больницу и умерла. Как выразилась женщина-врач «Ускорилась».
– Сама себя ускорила. Так бы жила потихоньку, ходила бы своими ногами, а то.. Только сама себя ускорила. Нет, не советую ложиться в больницу. Не советую.
Женщина побыла ещё какое-то время, выпила предложенное кофе, съела четыре бутерброда с колбасой, рассказала уйму страшных сплетен с летальными исходами, ничего не выписала, оделась и ушла.
Выручил
Летом, в июле, в период отпусков, я познакомился с Дашей. Заметил ее на Симферопольском вокзале. Она медленно спускалась по ступенькам в обществе старенького дяденьки. Я почему-то с первого взгляда понял, что это не дедушка, не дядя и не папа с ней. Дяденька был в шортах, вид имел отвратительный, ноги худые, кривые, в каком-то розовом пуху. Все подхихикивал. Видно было, что девушка им управляет.
На площади к дяденьке подошел наглый, хулиганистого вида паренек и, обращаясь к нему, спросил:
– Отец, как твою дочку зовут? Познакомь меня с ней.
– Я ей не отец, – растерянно ответил дяденька и, часто заморгав белесыми ресницами, беспомощно посмотрел на девушку.
– Это мой муж, – гордо заявила Даша
– Что? – переспросил парень, – Муж?
Он так громко и чистосердечно засмеялся, что дяденька смутился, скукожился и сник.
– Он тебе не муж, – вынес свой вердикт отсмеявшийся наглец и, сплюнув дяденьке под ноги, развернулся и ушел.
Парень ушел, а я остался. Даша заметила мой интерес к своей персоне и поздоровалась, как бы приглашая к общению. Ей бы, откровенно говоря, учитывая молодость лет, того забияку-парня загорелого. Но, вышло так, что стала встречаться со мной.
Я к ним подошел, успокоил дяденьку, сказав:
– Не обращайте внимания, здесь полно хулиганья. Давайте, я вам помогу.
– Помогите, – сказала Даша, опередив тем самым дяденькин отрицательный ответ. И я помог. Помог не только с багажом, и не единожды.
По окончании отпуска дяденька на прощание крепко жал мою руку, а Даша, не стесняясь условностями, прямо у вагона долго мусолила мои губы в страстном поцелуе.
По «молодоженам» было видно, что их отпуск удался. Оставили адрес, но я не писал.
Выход найден
«Вошь ли я дрожащая или право имею?». «Пролетариату нечего терять кроме собственных цепей». Нет, всё не то. Зачем я виню и ругаю во всех своих бедах других? Затем, чтобы не ругать себя, замечательного живописца Аркадия Рафаелова. Потому что привык лгать и обманывать.
Но почему я лгу? Зачем себя-то обманываю? Потому, что пью и не могу не пить, а как выпью, сразу же находятся виновные во всех моих бедах. Начинаю их ругать, и снова рука тянется к бутылке, чтобы успокоиться. И опять всё по кругу.
Выход есть. Не пить, не лгать и не ругать никого, кроме себя. Выход хороший. Но смогу ли я разрешить эти три задачи? Не уверен.
Допустим, брошу пить. Что тут начнётся. Сразу же налетят со всех сторон друзья и доброжелатели, поднимут такой вой, что чертям в аду тошно станет. Станут тащить на вечеринки, на утренники, на всяческие застолья. Те, что сегодня называют алкоголиком и яко бы пекутся о моём здоровье, будут первыми уговаривать сделать хотя бы глоток. Всё это мы уже проходили.