Александр Белаш, Людмила Белаш, Майк Гелприн, Наталья Анискова, Александра Тайц, Алексей Карташов
Три цвета отражений
© Майк Гелприн, Наталья Анискова, Алексей Карташов, Александра Тайц, Александр и Людмила Белаш, 2019
© Адам Шерман, иллюстрации, 2019
© Оформление. ООО Группа Компаний» РИПОЛ классик», 2019
Феникс
Три цвета отражений
Говорят, что однажды измождённый, высохший от горя старик пришёл в Финикию к сыну царя Агенора, юному Фениксу.
– Слава о твоей мудрости гремит на всю Элладу, – поклонившись, сказал старик. – Позволь, я расскажу тебе историю о том, что случилось с моим сыном Ификратом.
Феникс благосклонно кивнул, и старик начал рассказ.
– Было так, что кентавры спустились с гор и пришли в наши земли. Их предводителю пришлись по нраву тучные стада, которыми мой сын владел.
«Отдай мне стада, – велел предводитель кентавров, – и живи с миром. Иначе я велю убить тебя, а потом заберу себе твой скот».
Мой сын Ификрат сдёрнул с плеча лук и пустил в кентавров стрелу, за ней другую и третью. Тогда они убили его и угнали его стада. Нет предела горю моему и потому, что у меня больше нет сына, и оттого, что люди считают Ификрата глупцом.
Юный Феникс долго молчал, раздумывая. Затем сказал:
– Возвращайся в свои земли, старик. Скажи людям: твой сын не был глупцом. Он совершил мужественный поступок.
Говорят также, что однажды путник пришёл в Сидон, в котором возмужавший Феникс царствовал после смерти своего отца Агенора.
– Позволь, мудрейший, рассказать тебе историю моего брата Схенея, – попросил пришлый с поклоном.
Феникс благосклонно кивнул, и путник начал рассказ.
– Было так, что амазонки пришли в наши земли с далёкого Понта. Воительнице по имени Халкея приглянулся мой младший брат Схеней, который был строен статью и хорош лицом.
«Бери меня в жёны, – велела амазонка Схенею, – а свою жену и детей гони от себя прочь. Иначе мы убьём их всех, и тебя тоже убьём, и сожжём твой дом, и дома соседей твоих».
Тогда мой брат Схеней выгнал из дома свою жену и детей, пустил их по миру и взял в жёны Халкею, которая так и живёт с ним в его доме. А друзья и соседи обходят дом моего брата стороной и говорят о нём, как о предателе.
Долго молчал Феникс, раздумывая. Затем сказал:
– Возвращайся в свои земли, путник. Скажи людям: твой брат не предатель. Он совершил достойный поступок.
А ещё говорят, что, вернувшись с троянской войны, старый Феникс встретил однажды на перекрёстке дорог странника.
– Позволь, – попросил тот, поклонившись до самой земли, – я расскажу тебе мою историю, мудрейший.
Старый Феникс благосклонно кивнул, и странник начал рассказ.
– Было так, что кочевники пришли в наши земли из далёкой пустыни. Были они черны кожей и черны духом, и жестоки, и брали себе то, что хотели, и не давали людям пощады.
«Отдайте нам половину того, чем владеете, – сказал людям предводитель кочевников, – и тогда мы не тронем вас и уйдём с вашим добром в пески. Иначе всех вас предадим смерти, и жён ваших, и детей».
– Той же ночью я собрал юношей, и мужей, и стариков – всех, кто мог держать в руках оружие. Я сказал, что позор для нас отдать то, что принадлежало нам, а до нас нашим отцам, и мои сородичи согласились со мной. На рассвете мы напали на лагерь кочевников и стали биться с ними, и я увидел, что их больше, чем нас, и они искуснее нас в бою, и нам не одолеть их. Тогда я стал кричать тем, кто был ещё жив, чтобы сдавались на милость, но мои сородичи не послушались меня. Люди пустыни перебили всех и тем же днём умертвили наших жён и детей. Лишь я один волею богов спасся бегством и уцелел. С тех пор я скитаюсь по свету, и нет мне нигде пристанища.
Ни мгновения старый Феникс не думал.
– Поди от меня прочь, – сказал он. – С глупцом и предателем мне не по пути.
Язон. Пытливость, любознательность, авантюризм
Просто поразительно, сколько людей проводят всю свою жизнь там, где совсем не собирались оставаться надолго.
Язон, воспитанник мудрого кентавра Хирона, прославился путешествием на корабле «Арго» на самый край Земли, в Колхиду, где он добыл золотое руно. Но жизнь Язона после этого подвига сложилась трагично. Его жена, Медея, была страшна в гневе и, желая отомстить мужу за измену, убила их детей.
Александр Белаш, Людмила Белаш. Царевна Метель
Сказано: «Ловцы, пловцы и купцы домой не бывают»; это – истинные слова. Но велик соблазн дёшево купить и дорого продать. Хаживал и я за прикупом в иные страны, привозил добра богато, кланялись мне в пояс, называли уважительно: «Здравствуй, Кудьма Горожанин, Бегунов сын!»
Когда же взял Бог жену мою Марфу, оставив в утешение трёх дочерей, искал я в торговых странствиях не только прибыли, но и забвения – не мог долго жить в хоромине, где всё её помнит, ею дышит. В дальнем пути и познал я истину, с которой начал свой рассказ, а с ней и ту правду, что барышу наклад – родной брат.
Из Курска, затем вниз по Оке-реке через Резань и Муром – суда мои вошли в реку Итиль. Холм превысокий при слиянии Оки с Итилем многим ведом; чуть позже моего трудного пути князь Юрий Всеволодович поставил на нём Нижегородскую крепость для бережения от немирной чуди. Рекой сошёл я в Булгар, где купля и продажа весьма выгодны, опаской миновал земли половецкие и до Хвалынского моря доплыл благополучно. Плыл морем до Дербента, далее в персидский Рей. Земли эти изобильны, правит ими царь Мухаммед, называемый хорезмшахом, а царская столица его лежит на восходе, у моря Хорезмского. Мытные сборы берут с торговых гостей немалые, однако проезжие пути здесь безопасны, их охраняет конная стража. Добрался я до города Исфахана, и до Ормуза, что лежит на тёплом море, а за морем тем – земли аравитян. Везде продавал и покупал с выгодой. Товары из ханьской земли и Хиндустана тут дешевле, нежели в Булгаре.
Тут Бог меня надоумил. Разделил я людишек своих, казну и товары надвое, и половину отправил под началом Истомы Дузя через Кандагар и Кабул в Термез, чтобы по Джейхун-реке, она ж Амударья, спустились они к городу хорезмшаха, а оттуда караваном шли к Итилю, где бы ждали меня. Сам же пошёл обратно в Рей, дабы идти морем через Дербент.
Море не для людей дано, человек на море – гость незваный. Возмутилась против меня непогода, и от лютой напасти пристал я к берегу пустынному, чтоб переждать ветер. От лиха ушёл, а к лиху и пришёл – налетели, пуще ветра, тати, стали мои корабли бить и грабить. Были это огузы, иначе туркмени, никому не покорные кочевники, живущие разбоем. Стреляли мы в них из луков и самострелов, подожгли горшок с нафтой и под ноги коням кинули. За дымом пошли на вылазку с рогатинами, и бились крепко. Сняв одного вершника, смекнул я, что одолевают тати, вскинулся в седло и поскакал прочь вглубь берега, абы душу спасти. Там заросли и солёные топи. За мной не погнались – им нужней было добро захватить, нежели чужого человека с саблей.
Погодя, вернулся я к кораблям. Пожжены, разбиты, всё раскрадено, людишки мертвы или в полон взяты. Один вышел ко мне из прибрежных зарослей – толмач персиянин, именем Ибн ал-Гайб, раненый в руку.
– Одно тебе осталось, Кудима ибн Бегин – искать милости и справедливости у хорезмшаха. Пади к его стопам, пусть покарает огузов. Меня же оставь, я не дойду пеший. Рана неглубока, но пустыня – алчный зверь, она высосет мою жизнь даже из малой ранки. Это – Туран, я же – из Ирана; здесь всё против меня. В Ургенче, если Аллах соизволит, ты встретишь своего человека Истому.
Помог я ал-Гайбу соорудить жильё из корабельных досок, дал ему снасти для розжига огня – и призадумался. Зима выдалась мягкая; слышал я, что Хвалынское море едва замёрзло близ устья Итиля, а Хорезмское море даже ледком не подёрнулось, но зима есть зима, без тепла и крова не прожить… Решил идти. Прежде, чем отправиться, выспросил ал-Гайба о пути. Он, наевшись рыбы, отудобел и рассказал внятно, в подробностях.
– От сих мест до Ургенча – сто фарсахов, десять дней верхом, если конь сыт и здоров. Значит, считай для себя две седьмицы, не меньше. Туда ведёт Узбой – старая река, зимой она сильно мелеет, и вода в плёсах становится гиблой, солёной. От колодца Бала-Ишем до колодца Додур, дальше колодец Кара-Хасан. Тропы покажут, как ехать. Берегись людей, ибн Бегин, а больше берегись Гульмазара. Ты узнаешь его по свету в небе.
– Что такое – Гульмазар? чем он опасен?
– Там живёт шайтан. Сам я Гульмазара не видел – хвала Аллаху! – и видеть не хочу. Караван-баши говорили – это гнездо скверны и морока. Сам Ахриман его построил. Гули, дэвы и джинны облюбовали его. Увидишь, как играет свет на тучах – сворачивай в обход, тогда нечисть тебя не коснётся.
Смастерил я рогатину, заточил и обжёг остриё на костре, взял рыбы, сулею и бурдючок с водой – прощай, ал-Гайб, будь удачлив.
Ехал трое дней по Узбою – глинистые берега, сквозного русла нет, едва ручьи из плёса в плёс переливаются. Ночлег устраивал под берегом, жёг саксаул, пёк на нём рыбин. Коню корм и питьё добыть – вот была задача! Туркменского конька я полюбил – моя надёжа, без него рой могилу. Зима – хмарь, низкое небо, ветер свищет, снег метёт – и тает. Утром встану, помолюсь Богу, из солоноватой лужи лицо омою – и дальше.
В четвёртый день к вечеру завиднелось на небе мерцание, ровно отсвет от пожара. Вспомнил слова ал-Гайба – а не свернул. Манит к себе, влечёт и блазнит… будто бес нашёптывает: «Дойди дотуда, погляди!» Конь фыркает, сполохи на тучах то смеркнутся, то ярче станут, а по ветру снег летит редкими хлопьями.
Снег, а может, и не снег. Хлопья крупные, сероватые, порхают и на землю не ложатся. Протянул ладонь поймать их – руку облетают, завьются и взмывают ввысь, как мотыльки.
Страх меня пронял – или прав был ал-Гайб, и надо бежать от Гульмазара? Со страхом пришла и душевная крепость – «И что я, муж-курянин, боем от татей ушедший, да какой-то шелухи летучей убоюсь?»
Так, исполнившись гордыни, поехал я в ту сторону, где небо рдело, дрожа.
И увидел Гульмазар.
Бог весть, чего я ждал – но ожидания были обманчивы. За берегом Узбоя, за холмами, за тощими ветвями саксаула мне открылась глиняная логовина, посреди которой – четыре строения, с виду и впрямь похожие на магометанские мазары с куполами, покрытые затейливой резьбой, а между ними – то ли церква, то ли минарет, вроде башни, у подножия широкой, вверху узкой. Цвет всех строений был сродни глине, на какой они стояли, будто бы они из этой глины выросли, словно грибы. И ничего здесь не светилось, как казалось издали; Гульмазар был тусменным и тёмным. В воздухе над башенкой и куполами виднелись те же хлопья, носящиеся то мелкими тучками, что частой россыпью – без шума, без звука. Неопадающий снег – виданое ли дело?..
Ни души человеческой. Съехав по склону логовины, я приблизился к ближнему мазару – точно, вход в него есть, закруглённый сверху аркой, а двери нет – пустой проём, в нём тьма.
Спешился я, перекрестился на пороге, кликнул:
– Есть тут кто живой?
Звук голоса заглох в подкупольном мраке. Оглядевшись, я заметил на земле как будто след босой ноги, но наклоняться и осматривать его не стал. Коли нет запрета – можно и войти. Коня привязал у двери к выступу вроде крюка; таких крючьев и скоб было немало, иные вели рядком к верху купола.
Внутри оказалось светлей и теплей, чем я думал, но свет серый, как на самой ранней заре, что персияне зовут дум-и гург – «волчий хвост». Под сводом – как такой возвели? великое надо умение!.. – над полом возвышались кругом шесть куполов меньших, а в круге вниз вела дыра с пологой лестницей. Я сошёл по ней, шёпотом призывая Господа Бога – «Спаси, сохрани и помилуй!» – а там…
Может, и не по-христиански это, но уютно, как раз усталому путнику впору. Лежак на полу, вроде тюфяка, набитого шерстью; рядом немалая чаша с водой, а на глиняном блюде – жареная птица, ещё тёплая. Так слюнки и потекли… Хлеба нет, но в скудости, которую я испытал, скача по Узбою, за это хозяевам пенять не станешь. Значит, приметили меня, поняли, что я в беде, гостеприимство оказывают.
– Благодарствую вам на еде и питье, люди добрые! – поклонился я на все стороны, не зная, где схоронились хозяева, а затем повторил, как умел, по-тюркски. – За харчи и постой отплачу вам по совести.
В кисе, что осталась на поясе, денег было немного – пять дирхемов, две дюжины даников и полгорсти медных фельсов – но за ночлег отдать хватит.
Поев, я вышел посмотреть коня – и диво! конёк уже хрупал сеном, а рядом – глиняная корчага воды. Умилился я такой заботе, однако поглядел на землю – босых следов прибавилось. Хлеба не знают, зимой босыми ходят – что за люди живут в Гульмазаре? и люди ли?.. Серый неопадающий снег вился в сумеречном небе. Коня я завёл в купол, пусть ночь в тепле проведёт.
Лёг спать, как в воду ухнул – без страха, с одною надеждой на Бога; саблю положил под тюфяк, рукоятью под руку, рогатину – рядом.
Проснулся – чаша полна водой, на блюде вместо объедков – свежая жареная птица. Напившись и умывшись, положил в чашу дирхем и три даника; плата изрядная. Поклонился на прощание:
– Спасибо вам за доброту и ласку. Не обидьтесь, что не лицом к лицу вас благодарю.
Но не стерпел я искушения. От малых куполов слышалось словно бы бессловесное пение, тихое-претихое, и в каждый куполок вела дверца со скобой. Я приоткрыл… о, чудеса! Пахнуло сухим жаром, а глазам предстало зрелище неописуемое – в чёрном мху, на высоком стебле полыхал живым светом лал, наподобие тюльпана; видно, что камень – и не верится, столь он прозрачен и трепетен. Не знаю, как я руку протянуть осмелился. Помню, подумалось: «Вот бы Ульяше привезти, если Бог даст живым вернуться».
Стебель хрупнул, цветок-камень пал мне в ладонь.
Стон и рёв раздался сзади, необоримая сила отшвырнула меня от заросли чёрного мха, бросила навзничь, и встал надо мной зверь не зверь, человек не человек, страшилище косматое с совиными глазами, заклокотало голосом, будто смола в котле; от испуга и боли я едва разбирал тюркские слова:
– Как ты посмел?!! Я принял тебя, как гостя, а ты – вор!!
Опорный стержень накопителя был сломан, шестая часть моих трудов пошла насмарку. И всё потому, что я ненадолго отвлёкся на слушание известий от тучи – та отследила в двух фарсахах от Гульмазара отряд огузов. И шайтан бы с ними, пусть себе скачут! но я озаботился – конечно, из-за гостя! Показалось, что огузы его ищут. Я подумал, что можно атаковать и перебить туранских лиходеев, слишком близко они дерзнули подступить к дому царевны, и гость, выехав, окажется в опасности – и вот благодарность за мою заботу!
Одна тучка собралась за моими плечами, уплотнилась, как пчелиный рой – но я бы и без неё сладил с пришельцем. Что мне его сабля и копьё! Я выше, мои руки сильней, мои когти… я не совладал с собой, когти выдвинулись, блеснув остриями.
– Саргиз, не смей, – вторгся в бешенство моих чувств голос царевны. – Это моя вина; я не предусмотрела создать запоры на дверях камор.
– Но царевна! – возразил я мысленно. – Он разрушил твой накопитель силы!
– Вырастим новый. Нижняя часть стержня цела, питающие нити не повреждены. Успокойся, Саргиз.
– Он что-то бормочет. Я не понимаю этот язык.
– Так говорят за Итиль-рекой, на закате. Он уверяет, что сделал это нечаянно. Он готов заплатить за ущерб.
– Хоть бы он отдал всё золото хорезмшахов, никто не вернёт накопитель. Я убью его.
– Саргиз, он твой брат по вере, – напомнила царевна.