Тем временем Дмитрий Михайлович открыл второе письмо. Оно было как раз от Кати. И как раз насчет Ириной «Риччиналии».
Этот журнал, переводившийся с итальянского и рассчитанный на девочек, был посвящен королевству Риччиналия, населенному ежами. Ежиками там были все: король, королева, принцы, принцессы, кухарки, генералы, конюхи, взнуздывающие лошадей, и даже сами лошади. В общем, все. Вплоть до бабочек, порхавших в дворцовом парке. Исключение составляли рыбы. Они имели вид обычных рыб, и благодаря этому принц Элоуэй мог заниматься рыбалкой – это было его хобби. Отрицательных героев в этом мире не было. Разве что кто-то из ежиков, тот же принц Элоуэй или его кузина виконтесса Миллинара, решали устроить маскарад и переодеться в кого-то стррррашного, но этот розыгрыш всегда своевременно раскрывался к общей радости и веселью. Впрочем, главной приманкой журнала было не содержание, а наличие игрушек, которые шли сериями: «Ежики-птички», «Ежики-эльфы», «Ежики-цветы», «Ежики-собачки», вплоть до «Ежики-посуда».
Катино письмо содержало указание просмотреть готовящийся номер и везде заменить Фонамею на Дуинию. Здесь же содержалась ссылка на скачивание изображений этой самой Дуинии в разных позах. Кто такие эти Фонамея с Дуинией, Дмитрий Михайлович не стал вникать, а просто переслал письмо со ссылкой Алле и пошел к ней, чтобы сказать о замене лично. Алла приняла это к сведению, сказала, что сейчас занята другим проектом и обязательно поменяет. При этом она сделала пометку на листке, исчерканном подобными автонапоминаниями.
Вернувшись к себе, чтобы уже покончить с Ириными делами, просмотрел верстку последней «Риччиналии». Как выглядит подлежащая удалению Фонамея, он не знал и не пытался узнать: внимательная Алла ни одного изображения не пропустит. А вот все упоминания о ней в тексте надо было проверить. Он листал пэдээфку и отмечал, где встречается слово «Фонамея». Все было просто, пока дело не дошло да кроссворда. К счастью, кроссворды в этих журналах традиционно составляются без какой бы то ни было симметрии, слова лепятся абы как и зачастую пересекаются только одной буквой. Именно такой случай был здесь: сама «Фонамея» имела два пересечения: на Н и на Е, но за Н цеплялся некий «Эгнор», который больше ни с кем не пересекался. Решение нашлось и тут: в слове «Принцесса» есть и Н, и Е. Правда, «Эгнора» пришлось немного подвинуть.
Дойдя до последней страницы, Дмитрий Михайлович снова отправился к Алле. Все объяснил и оставил список исправлений.
Посмотрел на часы. Двенадцатый час. Почему ни Аня, ни Леночка с Вадимом не звонят? Может, опять отложили? Хорошо бы – на четверг. Тогда он сможет поехать вместе с ней. Решил, что прочтет третье письмо и позвонит сам. Даже если пришли еще письма, все равно – после третьего.
Больше писем не было. Ну и ладно. Открыл последнее из утренних, тоже от Кати. Она переслала ему письмо от Линды Коул, их куратора из Купервиллер груп, с последними замечаниями по «Пионерам» и долгожданной строкой, гласившей, что после внесения этих исправлений номер утверждается. То есть его не надо посылать на дополнительную проверку. О радость!
Дмитрий Михайлович пошел к Жанне, чтобы изменить оставшиеся мелочи, и тут зазвонил его телефон. Точнее, это был не звонок, а мелодия Нино Рота из знаменитого фильма.
На определителе высветилось: «Аня». Не доходя до Жанниного стола, Дмитрий Михайлович свернул в коридор, чтобы говорить с женой в отдалении от чуткого, но излишне любознательного коллектива. Он шел, и ему казалось, что он невольно пританцовывает, как один из участников феллиниевского хоровода. Чтобы прервать звуковое сопровождение, нажал зеленую кнопку и буркнул в трубку:
– Сейчас, сейчас.
Зашел в туалет. Там никого не было. Правда, кто-то мог беззвучно таиться в кабинке. На всякий случай стал говорить общими фразами:
– Ну что?
Аня сказала, что Леночку сегодня оставили.
– И когда планируется? – спросил Дмитрий Михайлович.
– Что значит когда? Говорю же, сегодня.
– Нет, это я понял. Сегодня оставляют. А сами, – он понизил голос, – роды когда? Завтра? Послезавтра?
– Да нет же. Сегодня.
– Ничего не понимаю. Мы же договаривались, что ее положат за несколько дней, подготовят…
– Ну, договаривались так, а получилось этак.
Поняв, что от нее толку не добьешься, Дмитрий Михайлович дал отбой и стал застегиваться. Вода спустилась сама. Техника!
Вымыл руки, вышел в коридор и стал звонить Леночке. Ее телефон был отключен. Тогда он набрал Вадика. После четвертого гудка тот ответил:
– Слу-ушаю, Дмитрий Миха-айлович.
Сперва тестю показалось, что зять говорит неохотно, словно бы даже раздраженно. Но потом он сообразил, что у каждого волнение проявляется по-своему: Вадик был как будто оглушен всем свалившимся на него.
– Ну что там? Вы были у Маревич?
– Бы-ыли.
– И что?
Чем медленней говорил зять, тем больше волновался тесть.
– Мы пришли… Леночка зашла… А я остался… Потом Леночка вышла и сказала, что надо погулять.
– Как погулять? Где погулять?
– В сквере. Там рядом сквер…
– Может, лучше домой?
– Нет… Леночка сказала, что она у нее там… ну типа поковыряла… И сказала: «Погуляй часа два…»
– И что? Вы гуляете? Когда это было?
– Нет… Мы уже не гуляем…
«Все кишки вытянет! Гуляем, не гуляем!..?»
Тут подошла Катя. Отыскав его наконец в коридоре, она сказала:
– Дим, ну где ты? Я всё… А! Или ты говоришь? Ладно, я потом.
Она отошла, а Дмитрий Михайлович спросил:
– Так что́? Прошли эти два часа, что ли? Когда это было?
– Нет… Один час прошел… И десять минут… А потом она захотела в туалет. И мы пошли назад. Обратно. В институт. И она пошла. В туалет, в смысле. А охранница увидела, что она пошла в туалет, и говорит мне: «Куда она пошла? Ей в отделение надо!» А я стал стучать, а охранница вскочила и сама туда заскочила. И вышла с Леночкой. И она ушла.
– То есть окончательно ушла?
– Вроде бы.
– Они же обещали ее заранее положить! Мы специально приходили и на той неделе, и раньше…
– Я не знаю, – промямлил Вадик.
– Ну понятно… То есть, конечно, ничего не понятно. Зачем тогда договариваться? Ладно, – хотел было закончить разговор Дмитрий Михайлович, но спохватился: – А ты сам-то сейчас где?
– Я? Я здесь… – ответил Вадик и по голосу стало понятно, что он оглядывается, чтобы понять, где же находится.
– В институте еще, что ли?
– Да…
– Так а что тебе там делать, если она уже ушла? Она точно окончательно ушла?
– Ну да. Попрощалась, с вещами…
– Так уезжай. Домой или еще куда.
– А может… Что-то будет нужно…
– Вадим, ну что ты уже сейчас можешь? Если что, тебе позвонят. Поезжай… Знаешь что? Лучше всего к своей маме поезжай. Она сейчас дома?
– Да.
Сам Дмитрий Михайлович в свое время, и когда Аня рожала их старшего, Юру, и когда – Леночку, был на работе. Но после работы отправлялся к родителям. Поэтому он и зятю предложил тот же рецепт.
На этом разговор закончился.
Дмитрий Михайлович сдвинул брови: когда он говорил, кто-то подходил, чего-то хотел. Но кто? Наконец вспомнил и пошел к Кате, и та сообщила, что была у Веры Владимировны, и они решили: раз номер утвержден, ничего не менять, а начинать вставлять рекомендованную цену со следующего номера. Он сказал: «Ага», – и пошел к Жанне, чтобы ликвидировать только что вставленную строку. Сделав это несколькими легкими движениями, Жанна принялась возвращать на свои места другие элементы обложки, потеснившиеся ради фразы, в результате отмененной.
Дмитрий Михайлович сидел рядом, дожидаясь, когда обложка станет соответствовать высокому художественному вкусу требовательной верстальщицы, чтобы приступить наконец к внесению последних и окончательных изменений.
Перед его глазами стояло лицо Леночки, искаженное болью. Ведь ей, бедной, сейчас… Вот он тут сидит, что-то верстает, правит, практически развлекается, а она там… А в ней… Или уже – из нее… Нет, наверно, сейчас еще рано. Это ведь часами длится. Аня Юру двадцать часов рожала. Двадцать! А Леночка! Она не выдержит!..
Жанна закончила, и они стали вносить американские исправления. Собственно говоря, вносила она, а его роль состояла в том, чтобы переводить их пожелания с английского.
Булькнул телефон. Эсэмэска.
Привет папуль как дела?
Это она спрашивает! Он судорожно стал тыкать пальцами:
Как ты?
Хотел добавить еще что-нибудь вроде Больно? Но понял, что это глупо, добавил еще два вопросительных знака и отослал:
Как ты???
И тут же сообразил: как же это она пишет? Там ведь ничего нельзя. Стерильность. И вдруг – телефон.
Почему у тебя телеф
Не успел дописать вопрос, как пришел ответ на первый вопрос:
Реву как раненнный олень
Она – ревёт! Леночка, которая в пять лет ошпарилась – и то не кричала. В пять! И вот теперь, почти взрослая – как раненный олень! Впрочем, несмотря на потрясение, редакторский глаз заметил тройное н, то ли напечатанное впопыхах, то ли рука у нее дрогнула, и от этого стало еще страшнее.
Стал набирать вопрос, почему ей не дают обезболивающего. Ведь врач обещала, что будут давать. Пока формулировал, пришло:
Ну пока целу
Все же дописал и послал. Но дошел ли до Леночки его вопрос или нет, он так и не узнал.
– Дим, чего они тут хотят?
Пока он переписывался, Жанна сама разобрала несколько исправлений и внесла их, дошла почти до конца – до странички с ответами и анонсом следующего номера – и споткнулась на… Он вчитался. Не понял. Помотал головой и прочел снова. А, ну да, что тут неясного? Они хотят, чтобы мы точно указали дату, когда выйдет следующий номер. У них-то однозначно стоит – 22-го. А мы пишем обычно: «Не пропусти следующий номер!» Никогда это не вызывало нареканий, а вот заметили. Правда, не настаивают, пишут: It would be great… Ну так будет не совсем great.
– Пропустим.
Осталось последнее исправление – в ответе на одно из заданий. В английском варианте правильный ответ был В (то есть Би – второй по счету), и так и осталось. Получилось русское Вэ и что правильный ответ – третий.
– Фу-ты, это моя вина, не проверил ответы.
– Мне казалось, я исправила.
– Всё равно я должен был проверить. А они-то всё замечают. Молодцы, – редкая похвала русского редактора американским коллегам.
Наконец все было сделано, Жанна послала файл окончательно отписываться, а Дмитрий Михайлович смог приступить к своей обязанности в узком смысле – редактированию текста, полученного от Тони, его постоянной переводчицы.
Из головы не выходил раненный олень. Странно: договаривались же на обезболивание. Набрал жену, чтоб спросить, но у той было занято.
Собственно говоря, он переживал уже нечто подобное. Но именно подобное – когда рожала его невестка Юля, жена старшего сына. И даже еще два раза – когда появлялись на свет его собственные дети. Но тогда, больше двадцати лет назад, он был еще совсем молодым и как-то легко всё воспринимал. А вот во время родов Юли было, и правда, похоже. Только, как известно, похоже и одно и то же – весьма разные вещи. Тогда он тоже бурно переживал и тоже очень сердился, что молодые легкомысленно относятся, и тоже страшно волновался, как всё пройдет, и тоже просто до трепета боялся, что маленькому что-то повредят и – правда, без трепета, а просто боялся – что что-то повредят Юлечке. Всё это было тогда, и всё это было сейчас. С одной только разницей – сейчас он еще и страдал.
Он страдал вместе с дочкой, он почти чувствовал ее боль. И он страдал сам по себе, представляя ее не такой, какая она сейчас, а какой была пятнадцать и двадцать лет назад, и при этом – что вот она лежит, раздвинув ноги… И сколько он ни твердил себе, что она же не в возрасте четырех или, там, девяти лет рожает, что все-таки, сейчас она взрослая, но отогнать это жуткое видение не мог. Как раненный олень!
Отозвалась Аня:
– Ты мне звонил?
– Да. Мне казалось, что должны были дать наркоз. Или я что-то путаю?
– Какой наркоз?
– Ну, обезболивающее.
– А! Ну это еще не сейчас – это, наверно, когда уже сами роды пойдут. Я точно не знаю.
– А сейчас что, не роды?
– Сейчас схватки.
– Может, все равно можно обезболить?
– Не знаю, там, наверно, без нас знают, что и как.
– Ладно, пока!
А на планете Курошанд тем временем прорастало растение бубуру, полу-дерево, полу-змея. А сок его плодов… Кстати, в оригинале эти плоды никак не назывались: плоды и плоды, – а Дмитрий Михайлович в прошлом номере (том самом, который сейчас сдается: для редактора он уже стал прошлым) придумал им название – бубуруши, соединив бубуру с грушами, и Линда никак не отреагировала; правда, это не означает, что она не спохватится через месяц или еще позже и не придется отказаться от этой находки. Так вот, сок бубуруш… Сперва Дмитрий Михайлович писал: «бубурушей», но корректор Нина заметила, что, раз это слово построено по модели груш, то и склонять надо — бубуруш; великое дело – хороший корректор! Так вот, сок бубуруш обладал тем свойством, что, попадая на электрические провода, превращал их в живых червей, которые могли заползти куда угодно и изрыгнуть (нет, конечно, в окончательном тексте этого неаппетитного слова не было, там использовалось нейтральное выпустить) разряд молнии. Но беда в том, что, напомним, бубуру было лишь отчасти растением, а отчасти – еще и змеей, поэтому добыть его плоды можно было только, загипнотизировав его игрой на… Думаете, свирели или флейте? Ну не надо же так банально мыслить! – на гитаре! Причем, авторы первоначального английского варианта оттягивались, вкладывая в уста Пионеров-бумси несколько переделанные цитаты из известных рок-песен. Наши же переводчики, и, в частности, Тоня, напротив, не заморачивались и тупо переводили текст. Впрочем, при том, какие гроши им платят за перевод, невозможно требовать от них чего-то большего, чем подстрочник, который предстоит облагородить редактору.
В первых номерах он еще не сообразил, что к чему, и так оно и шло: Пионеры-бумси или Пираты-керуки (те тоже охотились за бубурушами) играли на гитаре и пели какую-то галиматью. Ну, мало ли что поют под гитару! Заметил неладное (или именно что ладное?) Дмитрий Михайлович на третьем номере журнала, когда в пузыре, выходящем изо рта певца, стояло:
Не торопись,
Будь хиппи!
Как-то это было совсем уж бессвязно: конечно, в Бумсиландии много земного, вплоть до англоязычных имен и фамилий, но неужели там и хиппи свои имеются? Он полез в английский текст на предмет опечатки. И увидев:
Don’t hurry,
Be hippie! —
понял, что это парафраз «Don’t worry, be happy!». Тогда-то ему и пришло в голову использовать цитаты из песен отечественного производства, никак не привязываясь к оригиналу. В результате вместо «Не торопись…» в русской версии журнала появилось:
Над бубуру горит
бумсийская звезда!..
Для ясности хотел еще добавить: «Пришелец не спешит, пришелец понимает…», – но на это уже места не было, и он решил обойтись без этой точки над i.
В дальнейшем, встречая текст, который отважные Бумси пели дереву-змее бубуру, Дмитрий Михайлович, не обращая внимания на перевод, сразу заменял его на шутливо (а порой натужно) измененные цитаты из попсовой или рок-лирики, а песни кровожадных Керуков кроил из блатняка, разумеется, приличного (в смысле, без нецензурщины).
На этот раз никаких каламбуров на тему популярных мелодий в голову не приходило. Раненного оленя вытеснило кесарево сечение. Точнее, мысль о том, почему он не настоял, на том, чтобы его сделали!