- Двое. Мужчины. Кажется, в военной форме. Там, за рекой - пошли вниз...
Та-а-ак... Вообще говоря, пока я в Беловодье, заплутавшиеся бывали. Двоих, кстати, приютили, теперь они среди нас. Других выводили к ближайшему селению, Преддверию. Там есть телефон, цивилизация. Ну, и что те двое? Может, охотники... Жора зашептал снова:
- У них "калаши". Укороченные, как у десантуры.
- Ну, и... - откровенно говоря, ничего странного, на мой взгляд. Ну, предположим, вояки решили поохотиться. Изредка над нами "вертушки" пролетают. Нефти-газа здесь пока что не нашли, геологов не водится, граница далече, и мы знаем: если "вертушка" - всякие силовики любят в наших краях на какого-нибудь зверя сходить. Ну, там, менты, фээсбэшники. Мы же не на необитаемом острове живем. К нам никто не залетает, все знают: гиблое здесь место, кругом непроходимые болота. По крайней мере, так считается. Было как-то, зимой: сильные мира сего пару лосей завалили километрах в двух за периметром. Так их в "вертушку" - и все, улетели. Мы просто следы этого изуверства видели. Ну, а сейчас... - ты чего так испугался-то, брателло?
- Не пойму. Что-то не так. У меня чувство, они за нами... следили.
- А у тебя, случаем, не паранойя?
- Ладно. Пошли. - Обиделся мужик. Все же недолюбливает он меня.
Взяли корзину, двинули к слободе. У меня нет оснований подозревать Жору в том, что ему могли привидеться глюки. Не такой он человек, насколько я знаю. Так что молча, осторожно дочапали домой. Передали рыбу бабулям. Люся встретила напряженно. Мы ведь задержались на два часа. В размеренном ритме жизни Беловодья это срок. После завтрака, обычных трудовых обязанностей (я ведь еще и навоз должен убирать) мы, мужики, собрались на маленькое совещание.
Как всегда, Вацлавас, записной наш юморист вставил анекдот: "Плывут рядом в Японском море два траулера, наш и японский. Наши забросили трал, вынули: пустой. Японцы забросили, вынули: полный. Наши забросили, вынули: пустой. Япошки - полный. Наши опять - и... пустой. Япошки - снова полный. Япошки кричат: Эй, русски, план нет собрань давай!"
Иногда Вацлавас меня достает. Да и всех тоже. Но своей легкой энергетикой способен литовец снять напряжение. Это надо ценить. Тем более, мы с ним - родственные души. И в общем-то, в теплых отношениях. Хотя и он, и жена его, Мария - намного старше меня. Мы ж зеки прожженные, а рыбак рыбака завсегда видит издалека. То бишь, урка - урку...
Итак, наскоро обсудили инцидент. Жору интересовало, не сталкивался ли кто-то из наших с чем-то необычным. М-м-м-мда... У нас тут все в общем-то необычное. То есть, само наше существование - перманентное недоразумение. Ну, все, конечно, поняли, что охотник имеет в виду: не было ли признаков присутствия посторонних людей. Народ утверждал: не было ничего такого. Тем не менее, все же решили сходить по следам "случайной парочки с калашами". Вызвались идти вместе с Жорою Петрович и Вацлавас. Я промолчал. Откровенно говоря, плохо я знаю болото, а посему посчитал себя бесполезным "следопытом".
-- Из дневника безымянного инока
Листочки с записями неизвестного обитателя частично истлели, чернила местами расплылись. Расшифровывать было непросто. Но я старался. При переписке я удалил старинные "яти". Приведу последнюю часть дневника.
Января 30-е, год от Р.Х. 1930-й
Уверен не вполне, что следующий приход отряда в наше Богоспасаемую обитель ознаменуется порушением и поруганием. Я знавал ихнего главаря, Федьку Шелкунова: он родом из деревни Преддверие, и много раз ходил к нам паломником по престольным да двунадесятым праздникам. Оно конечно, на сей раз Федька уезжал шибко злой. Отец-игумен не раскрыл ему, где ризница, и тот шипел зело, Богопротивные речи говорил. Так и сказал: "Не хочешь, батька, по-доброму, придем, силой заберем и все тут огнем праведным попалим!" Игумен за сердце схватился, увели его братья в настоятельский корпус под руки. В те-то времена, когда антихрист не взошел еще на престол нашей Руси-матушки, Федька был кроткий Богобоязненный мирянин. Сам его исповедовал не раз, причащал, и могу сказать, человек он добрый, или, по крайней мере, зла в душе не держал. Господи, не остави раба Твоего в неведении!
3 февраля 1930
Братия по разному отнеслась, когда отец-игумен благословил мощи нашего Серафима, заступника обители, схоронить под спудом, в тайном месте. Только четверо в тайну посвящены, да и те слово пред Всевышним дали, что ни при каких смертных муках тайну не выдадут. Некоторое шатание в пустыни началось уже давно. Одни говорят, надо уходить в скиты. Другие, что оборону держать здесь. Есть и такие, кто пытается доказать (то ли другим, а то и себе), что надо бы покориться силе. Наш вечный смутьян Доримедонтушка моду такую завел агитировать, что дескать большевистская правда построена на идеях Господа нашего Иисуса Христа. Мол, рано или поздно мир православный сольется с коммуняками, бо из одного живоноснаго родника питаемся. А вот у меня своя мыслишка. Думаю, ежели оно даже и так, не понесет кобылка двух седаков. Растопчут они нас, горемычных. Помню, в 20-м: прятали мы тех, из бедноты, кто в партизаны ушел, не вынеся зверств колчаковцев. Среди тех и Федька был. Очень помню, как сердечно он благодарил и нас, насельников, и слобожан - за то, что не выдали супостатам. Вот, десять лет минуло - и все в них, в мужиках, перевернулось. Не в силах постичь я, грешный, откуда взялось в них столько злобы! Может, от горя и вопиющей несправедливости этого мира?
9 февраля 1930
Во имя Отца, Сына с Святага Духа, аминь! Замечено, что реже гораздо стали находить в нашу Богоспасаемую обитель миряне. Кто-то сетует на плохой зимник, на голод. Но я заметил, что и среди прихожан далеко не все стремятся приступиться к Святым Таинам. В глазах многих читаю страх. В свечном ящике очень мало записок. Над монастырем нависло непередаваемое напряжение. Несколько трудников пропали. Братия пока спокойна. Видно, с последнего наезда отряда страхи поулеглись, и некто не изъявляет желание уходить в скиты. С войны осталось у народа оружие. Нам, инокам, грешно его в руки-то брать, а вот среди мирян да трудников есть такие, кто готов дать отпор супостату. Ежели до весны дотянем, сможем держать оборону. Провизии достаточно, а вот баб, стариков и детишек отошлем в мир.
12 февраля 1930
По благословению отца-игумена прятали святыни из ризницы. Причастны только четверо, надеюсь, никто больше не прознал. В соборе служили Литургию, по возможности, собрали там всех, в то время мы, причастные исполняли свой долг пред Господом. Слышал я, в светской Руси заправляет товарищ Джугашвили. Говорят, у него семинарское образование... наш он, из християн. Такие не могут предать веру-то православную. Это ж какая тварь способна подрубать корни, которые его питают?
16 февраля 1930
Уехали школьные учителя. Зато прибыл агитатор из города, под охраной трех красноармейцев. Созывали на сход народ, нас, братию приглашали. Я так пошел - послушать. Агитатор, по виду и нраву из рабочих, говорил о том, что монастырь не тронут, но в нем сделают сельскохозяйственно-кустарную коммуну. Рады будут коммунары, ежели иноки вольются в трудовой отряд. Мы, монахи, слушали со скепсисом. Знаем мы эти истории. Еще в начале 20-х в других монастырях коммуны зачинались. Коммунары проедали монастырские закрома, сжирали скот, после чего все коммуны и заканчивались. Еще прозвучало слово "колхоз". Что ж... оно, это слово нам знакомое. Наша, Беловодская община - и есть тот самый колхоз, коллективное хозяйство, построенное на Законах Божиих. Хочется верить, все будет хорошо и в колхозе. Ежели, конечно, не порушат вековые устои.
23 февраля 1930
Что-то нехорошее творится в слободе. Те, кто победнее и поленивее, возненавидели зажиточных и трудолюбивых. Прибыл небольшой отряд. Забрали семью Миньковых - всех, с шестью детьми и стариками. Погрузили на сани. Комиссар сказал, повезут их в ссылку, как "раскулаченных". Это ужасно. Степан Миньков - мой духовный сын. Семья работящая, если их "кулаками" и называли - только лишь потому, что трудились как пчелки Божии, а спать в страду удавалось, только опершись на кулаки. Я, конечно, был в слободе, пытался отговорить комиссара. Ну, повезут их в неведомые края... а там разве хуже чем у нас в Белогорье? Мы за три века в кошмарном болоте сотворили маленький рай. Шутка ли: арбузы выращиваем! А какое хозяйство у Миньковых: две лошади, четыре коровы, бык. Детишки мал-мала-меньше. Скотину конфисковали, она теперячи "колхозная" будет. А на деле дали ее на обряжение Ваньке Силуянову, пьянице и бездельнику. Уморит он скотину-то. Пристыдил я военных. Комиссар ответствовал: "Вас, людей Божиих, до поры не трогаем, но скоро и до вашего брата дело дойдет! Ежели контрреволюцию будете тут плодить..." Узнали мы, Федька Шелкунов в уезде стал большим начальником. Что ли, внутренними делами заведует, вся милиция под его началом. А может, податься в уезд и поговорить с ним по душам-то? Наш ведь человек, на монастырских хлебах взращен, благодать от мощей преподобного Серафима напоен! Отец-игумен не благословил. Велел ждать. И чего ждать-то, вконец?
27 февраля 1930
Дурачок Федорка, коего в слободе за блаженного почитают, предрек нам, инокам, скорую гибель. Миряне беспокоятся, ждут конца света. К нему теперь больше вопрошающих, нежели было к недавно отошедшему ко Господу старцу Силуану. У нас, в среде братии, настроения неплохие. Мы верим, что Святые Отцы, Пресвятая Богородица и Преподобный Серафим, Небесный Покровитель наш, не оставят Божиих людей в беде и унынии. Та благодать, что три столетия витает над нашим Никольским Беловодским монастырем, будет освещать наш праведный путь. Молитвами Святых Отец наших Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй нас!
1 марта 1930
Преставился отец-игумен. Господи, приими с миром отца Владимира! Схоронили тихо, торжественно. Пришли на монастырское кладбище все слобожане. Молчали. На поминальную трапезу не пошли. Только Федорка на нами, грешными, увязался. Напился пьян, кричал богопротивные речи.
8 марта 1930
Отряд вошел в слободу, скоро будет в обители. Не знаю, что нас ждет. Встречать будем чудотворной иконой Николая Мирликийского, Угодника нашего, и с молитвою. Отче наш, всеобъемлющее Лоно Любви, Создатель и Воитель, помилуй нас! Да будет воля твоя! Всецело себя и друг друга твоему Провидению! Аминь!
-- Периметр
Люся Жору почему-то называет "Шреком". Вот уж не знаю, откуда такое... немецкое погоняло. Я ее спрашивал. Она сказала только, я неразвит в смысле искусства. Может, какой-то литературный персонаж. Надеюсь, положительный. Впрочем, какая к лешему разница. Абориген - он и есть абориген.
Вот, я все больше по казенным домам, с казенным жизнеобеспеченьем отирался, и до совершеннолетья не знал, что, оказывается, человек при желании может сам, без всяких внешних помочей себя обеспечить. Причем, при любых обстоятельствах. Шутка ли: жарить яичницу я уже научился взрослым мужиком. Не говоря уже о прочих бытовых мелочах. А вот Люся, к примеру, с детства ко всему привычная, любая домашняя забота для нее не в тягость. Может, именно потому она и со мною, что мы такие разные.
Раньше я думал, невозможно существовать в отрыве от цивилизации уже хотя бы потому что надо где-то покупать соль. Без нее, в книгах пишут, человек помрет. Оказывается, даже в тайге, на болоте можно найти и естественные солонцы. Это выходы минеральной воды. И к ним ведут звериные тропы. Животные ведь тоже где-то соль должны находить. Так что, без соли мы не остаемся.
Мы здесь сами выращиваем жито, из зерна на водяной мельнице, которой, наверное, двести лет, мелем муку. Громадные такие каменные жернова исправно трудятся невзирая на смену эпох. Есть мука - можно готовить сотню блюд - начиная от киселя и заканчивая макаронами.
Бабульки собирают травы. И лечебные, и для употребления в пищу. Жаль, при советской-то власти к аптечным лекарствам приучились. Приходится Жоре в райцентр ходить - уважить своих... подопечных. А ведь в старину, говорит Любовь Васильевна, лечились только народными средствами. То же касается и алкоголя: из зерна старухи делают хлебное вино. Для сахару у нас выращивается буряк, потом его вываривают. При желании могут сделать и самогон - но так принято, что он идет лишь для медицинских нужд.