Огонь, хранящий дух Улисса, замолк и отлетел. Возник другой, и я узнал, что в нем живет душа другого лукавого советчика, теперь уж из моей эпохи, -- вождя романских гибеллинов Гвидо да Монтефельтро. В нем все еще жило любопытство: этот дух хотел узнать о том, что же случилось после того как он ушел из жизни земной. Я поведал обо всем что знал. Гвидо в свою очередь поделился историей о том, как в смертный его час за ним спустился Франциск, но у святого на пути встал бес, предъявив свои права на душу грешника. На поверку оказалось, что Монтефельтро слишком много обещал, но мало сделал. Рогатый победил...
... Больше нигде я не видел столько крови и ран как в девятом рву. В грязи копошились жалкие обрубки пародий на людей с болтающимися снаружи внутренностями. Там были Магомет и Али, изрубленные чуть не на крошево. Все потому что эти сыны пустынь ради своей веры всюду при жизни земной порождали распри. Едва только их раны затянуться успеют, тут же дьявол подскочит -- и давай по-новому крошить! Нет... сейчас я пожалею тебя, любезный читатель: не задержимся мы в этой мясорубке. Мы перешли к последнему из Злых рвов, но по пути учитель не преминул заметить, что по его наблюдениям из всех участков восьмого круга меня особо впечатлил девятый... не слишком ли я кровожаден? Признаюсь: здесь я боялся встретить искалеченную душу моего деда Джери, которому тоже случалось явиться зачинщиком распрей. По счастью, не повстречал.
Лишь потом Вергилий признался, что один из уродов в гневе указывал перстом на меня. Еще бы: мой дед был убит, а мой род за него не отомстил... А, впрочем, мало ли кто из адского месива руки тянул...
Из рва десятого доносились истошные вопли -- столь громкие, что я аж уши свои зажал. Над дырою навис смрад гниения. Мы с проводником забрались чуть повыше -- с этой точки я разглядел творящееся в яме. Такое было впечатление, что на дне вповалку валяются раздавленные кем-то муравьи. Души едва ворочались и многие из них буквально слиплись в кучи. Некоторые пытались подняться, но тщетно: сил у них явно недоставало.
Двое полулежали спиной к спине и чесались с такой жестокостью, что своими же ногтями оставляли на теле шрамы.
- Эй, почесун! - равнодушно обратился к одному из двух Вергилий, - скажи-ка нам: нет ли среди ваших латинян?
- Мы оба итальянцы, - просипел несчастный, - сам-то ты кто будешь?
- Иду с живым, чтоб он увидел Ад каков он есть.
Двое аж упали: вскочить у них не получилось, но и опорой друг для друга они уже не были. Я приказал им рассказать, откуда они и по какой причине сюда их занесло. Оказалось, что заговоривший с нами был алхимиком. Он обещал воспитаннику епископа, что научит его летать как Дедал Икара. Тот и поверил, денег за науку заплатил. Полет не состоялся и юноша пожаловался воспитателю. В результате алхимика сожгли. В этот ров он, впрочем, попал не за обман, потому что создавал подделки благородных металлов. Да и второй тоже на Земле был алхимиком. У нас это искусство не считается зазорным, но и этот горе-деятель тоже фальшивки выдавал за золото.
Вскоре наши взоры привлекли две обнаженных тени, которые, кусая всех вокруг, неистово кружились. Эти люди, пояснил Вергилий, из тех, кто на Земле выдавал себя за другого. Здесь так же страдает Мирра -- та самая, что возжелала своего отца, а для утоления порочной страсти ночью в другую наряжалась.
Увидел я здесь и тени фальшивомонетчиков: она раздуты были от водянки, но все равно страдали жаждой. Но особенно много я там встретил лжецов и клеветников: они на камнях распростерты, приговоренные в бездвижью. Средь них узнал я много известных личностей. Как же они мерзко переругивались, друг дружку поливая последними словами!
- Не опускайся до их уровня, - посоветовал учитель, - не слушай этот пустозвонный треп...
Надо сказать, слова учителя подействовали как лекарство, гораздо смягчившее мою душевную боль. Не скрою: я уже был преисполнен зла, а на муки грешников смотрел как рыбак глядит в наполненный уловом невод. Теперь мы молчаливо шли равниной, разделяющей восьмой виток с девятым. Из центра впадины донесся трубный звук. Сквозь сумрак я разглядел очертания крепости. Я задал вопрос проводнику:
- Это город?
- Не торопись судить, - ответил он, - еще мы слишком далеко, а неясный образ способен разум обмануть. Скоро ты поймешь свою ошибку. Приободрись!
Мы зашагали шибче. Учитель, видно, пристыдясь надменности своей, взяв меня за руку, мягко произнес:
- Уже сейчас я объясню: пред нами не башни, а строй гигантов. Они в колодце стоят, вкруг жерла. Все что ниже их пояса, превращено в ограду.
С каждым новым шагом возрастал мой ужас: действительно -- те самые гиганты, обруганные мифами наших предков! Монстры, намеревавшиеся небо захватить и молниями Зевса низвергнутые. Я различал их лица, видел изгибы тел. "Rafel mai amech Izabi almi", - прохрипел один из них.
- Ты лучше дуй в свой рог! - Воскликнул Вергилий: - Через него, может, и выдуешь из себя свою злобу. Эх ты, дух мятежный...
- Это царь Немврод, - невозмутимо объяснил мне Вергилий, - тот самый, на ком лежит вина за то, что в мире человеческом столь много языков. Мы только время понапрасну потратим, если возле этого долдона задержимся. И он здесь никого не понимает, и мы не различим смысла его речей.
Мы повернули влево, и скоро подошли к громиле гораздо большему. Правая рука гиганта была как бы насильно вывернута к спине, левая же прижита к животу, сам же богатырь окручен громадной цепью.
- Тот самый Эфиальт, - сказал Учитель, - который ради власти вступил в сражение с верховным богом. Этот дурень был вожаком гигантов, вот его и заковали, чтоб больше не посягал.
- А есть здесь тот самый сторукий Бриарей, - спросил я у Вергилия, - так красочно описанный тобою в "Энеиде"?
- Тот -- далече отсюда, и его тоже сковали, да и лучше на него не смотреть: слишком страшен ликом. Зато невдалеке -- Антей. Его ручищи от цепей свободны, он понимает речь и сам может разумно говорить. Он-то и опустит нас в Пропасть порока.
Тут твердь затряслась под нами: то содрогнулся Эфиальт. Конечно, если б я был один, от страха сердце мое разорвалось бы, но со мною был мой Вергилий. Мы повернули дальше, выйдя к Антею. К этому громиле учитель обратился довольно уважительно, между прочим, заметив, что если бы Антей участвовал в той битве гигантов и богов, неизвестно еще, кому бы достался мир земной. Само собою, поэт умасливал верзилу, чтобы тот нас спустил. Так же учитель обещал Антею, что его спутник -- то есть, я -- преподнесет бесценный дар. Я смотрел на скорченное лицо поверженного сына Земли и видел, что тот недоволен. Поэт добавил, что Тифей и Титий далеко стоят и не увидят. Гигант, вздохнув, к нам протянул свои громадные ладони.
Вергилий, обхватив меня, приказал зайти. Я в этот миг припомнил, что в столь опасный путь пустился вовсе не по своему капризу. Очень быстро рука гиганта нас опустила в провал. Едва мы выскочили, ладонь взлетела ввысь. Мы же остались на самом что ни на есть дне Мира, у ступней великана. Вдруг я услышал злобный окрик:
- Полегче, черт тебя дери! Ты почти что на головы нам встал...
Наконец я разглядел, что мы стоим в замерзшем озере, а под нами души, посиневшие от стужи. Изо льда торчал лишь лица, повернутые к свету. Оглядевшись, я двоих узнал. Их головы соединились, а волосы слились в единый ком; как будто в злобе двое боднулись -- так и застыли. На земле они были родными братьями, но взаимная вражда довела их до мерзкого: поубивали они друг друга. Тени плакали, но слезы тут же превращались в ледяные камушки, со звоном падавшие на зеркало, мрачнее которого трудно и представить.
Я видел сотни лиц, торчащих изо льда, и все они подобны были мордам паршивых псов. Вот ты каков, Коцит... Мы продвигались к центру и меня все больше охватывала дрожь. Так случилось, что -- то ли случайно, то ли по провидению -- одну их харь ногой ударил я в висок.
- Чего дерешься! - вскрикнул дух беспомощный. Уж не пришел ли ты мне отомстить за Монтаперти...
О, Господи... мне стало немного стыдно за свою неловкость и я проговорил:
- Кто ты...
- А ты-то кто, - дерзко парировала тень, - и по какому праву топчешь лица в нашем Антеноре! Неужто живой...
- Да, я покамест жив. Но назови себя, дабы я потом увековечил твое имя.
- Лучше уйди, ты меня перехитрить пытаешься. Нашел, чем мне польстить в нашем болоте заледенелом.
Я взъярился. Схватил несчастного за волосы и крикнул:
- Тотчас назови себя, иначе без шевелюры останешься!
- Это нечестно, - упорствовала тень, - тем паче не скажу -- хоть изувечь.
Внутри меня вскипело все: я несколько клоков и правда выдрал, а он не признавался, только выл. Но я своего добился -- наконец несчастная душа воскликнула:
- Бокка! Бокка я. Душу не рви уже, челюсть всю мою разбил о лед. Вот разгавкался...
Боже праведный! Это же тень Бокки дельи Абати, того самого предателя, отрубившего руку нашему знаменосцу в решающий момент битвы при Монтаперти!
- Заткни поганый рот, паскуда! - Я был полон праведного гнева: - Знай: подлость твою теперь навеки закреплю.
- Ступай себе, но и не соври, - спокойно произошла тень предателя, - не забудь рассказать и про других, здесь заключенных в вечной стуже...
Бокка назвал мне имена других предавших Родину. Таких хватало в любые времена. Поговорил я и с тенью графа Уголино, которого противники заточили в башню вместе с двумя сыновьями и двумя внуками, и всех заморили голодом. Здесь он мерзнет вместе со своим главным врагом, архиепископом Руджери. Уголино поведал мне о том, насколько страшна была его смерть. Сердце мое разрывалось, но надо отдать должное: граф, несмотря на мученическую гибель, сюда влип за то, что не выполнил свой долг перед Отечеством. Казнь же Руджери вдвойне страшнее -- ведь он предал сообщника...
...Мы вступили в третий пояс девятого круга: там души грешников в лед вмерзли, лежа навзничь. Слезы их тут же твердеют от холода, не давая плакать, а боль уходит внутрь, так и не излившись. Дул ветер. Я удивился: движенье воздуха возможно лишь когда Солнце нагревает пар, здесь же нет ни влаги, ни Светила. Учитель обещал:
- Скоро мы придем в то место, где ответ увидишь воочию.
Тут застонала одна из теней, лежащая во льду:
- Кто бы вы ни были, и даже если души ваши столь злые, что их загнали в средоточие... снимите гнет с моих очей, чтоб я хотя бы каплю слез сумел излить...
- Сниму, - сказал я, - но назовись.
- Я Альбериго, инок, вырастивший плоды на злое дело.
Я знал его. Там, на Земле он коварно убил своего обидчика, да в придачу и его сына невинного, заманив обоих на примирительную трапезу. Убийцы свое дело черное свершили по знаковой фразе "Подайте фрукты!", и с тех пор у нас в ходу поговорка "фрукты брата Альбериго", обозначающая злобное коварство. Но я не знал, что этот подонок уже сдох. Я спросил:
- Ты разве умер?
- Мои земные дела теперь мне неведомы. В Толомее так все устроено, что души отправляются на дно не дожидаясь смерти. Но если и вправду снимешь с моих глаз ледяную корку, скажу: если человек свершает предательство, в его тело тут же бес вселяется, душа же немедля катится на дно преисподней.
Злой дух Альбериго упомянул известного мне аристократа, который точно жив и здравствует, но в нем давно уж бес сидит. Я не стал сдирать ледяную корку с глаз этого мерзавца...
- Близятся знамена владыки Ада, - произнес торжественно Вергилий, - его уже ты можешь разглядеть.
Не скрою: когда мы продвигались дальше, я прятался за спиной учителя -- и страх, и ветер понуждали к защите. Вкруг нас торчали вмерзшие в болото души проклятых. Вдруг учитель отступил и вымолвил:
- Мы пришли. Страх оставь, перед нами Дит.
Мне показалось, что я ни жив, ни мертв. Над нами нависал властитель Ада. Хотя по грудь его сковали льды, он поражал своею мощью. Три его лица я разглядел: центральное -- кроваво-красное, левое -- темно-коричневое, правое -- бледно-желтое. Под каждым выступала пара крыльев, без перьев, как у нетопыря. Чудовише ими шевелило, от этого и дули пронзительные ветры, заковывающие в лед Коцит. Из шести глаз катились слезы, из трех пастей текла противная слюна. В каждой пасти трепетали души грешников самого ужасного пошиба: предателей Божественного величия.