Благодарно кивнув, Ольга побежала мыться.
Мы с Валей обменялись взглядами и одновременно подмигнули.
Кажется, что-то было впереди.
6
Вечером, после занятий, мы сели ужинать на кухне. Тоже грязной донельзя, но освещенной присутствием новых лиц.
Все семь женщин были на месте, за день я успел составить представление о каждой.
Всем, кроме одной, перевалило за тридцать.
И все были разные.
Ольгу я успел узнать, она раскрылась полностью.
Самой красивой была Алена.
На ее лицо вряд ли кто-то глядел, красота заключалась в теле.
Аленин бюст не был большим, но обладал такой соразмерностью, что упавший взгляд не перемещался ни на что другое. Вероятно, эту женщину мысленно раздевали так часто, как целой роте не выпадало по-настоящему за всю сознательную жизнь.
Впрочем, грудь бросалась в глаза первой, на самом деле у Алены идеальным было все.
И части ног и профиль фигуры и даже степень покатости плеч.
Эта женщина по всем параметрам была самим совершенством.
Но тем не менее не выходила из общего разряда.
Еще до армии, при всей послешкольной глупости, я уже понял, что счастливые женщины в студенчестве ведут себя иначе.
Приезжают на сессию ненадолго раза два, за нешуточные деньги шутя решают дела и возвращаются к своим мужчинам.
А несчастливые живут здесь по месяцу: пьют и погуливают, и – самое главное! – пытаются убедить окружающий мир, что они счастливы.
Алена при своем неземном совершенстве счастливой не казалась.
Коротко стриженная и старомодно завитая Татьяна была добропорядочна, как пластмассовая пробка.
Столов, которые на работе принято уставлять кактусами и прочей ерундой, тут не имелось. За неимением их она поставила на подоконник рамку с фотографией двух некрасивых детей.
Однако, дважды став матерью, она не испортила бюст. Татьянин торс украшала пара молочных желез, казавшихся небольшими мячами.
Глядя на нее, я раз думал о том, что судьба несправедлива, а к женщинам несправедлива вдвойне.
От Татьяны несло таким унылым целомудрием, что, выкормив отпрысков, она могла обходиться без украшений. А вот Вале, из которой струился огонь, хорошая грудь бы не помешала.
Вере едва исполнилось восемнадцать. Такие девицы – одновременно и отвязные и наивные – надоели мне еще в девятом классе, ее достоинства я не разглядывал.
Но все-таки отметил, что грудь у нее крепенькая, а ноги не длинны, но и не коротки.
В таких оценках не было ничего странного.
Если молодой мужчина, попавший в компанию женщин, с которым предстоит бок о бок провести месяц, не рассматривает прежде всего их тела, то он болен. А я был здоров.
Все шесть считали Веру дурой, с нею не церемонились, грузили мелкими поручениями, заставляли прислуживать на кухне.
Она изредка огрызалась, но в основном молчала, и я не мог понять, глупа Вера, или просто притворяется.
О возрасте Марии Геннадьевны не хотелось думать.
Ее сын был старше меня и учился в этой же академии, но по другой специальности.
Сама она отличалась от прочих – была не то чтобы объемистой, но солидной.
Про женщин такого типа ротный старшина – имев в виду продавщицу из Военторга – говорил, что она «титькой походя задавит и не обернется».
Самой располагающей из всех казалась Валя.
Небольшая и серенькая, она казалась замученной жизнью, но несла струю отчаянного веселья.
Она была начитана, как сто библиотекарей, сыпала цитатами и вворачивала остроты, не давала скучать ни секунды.
Я смотрел на нее часто и она мне нравилась.
Кроме Веры, все знали толк в жизни.
Несомненно, ни от одной не укрылась суть наших отношений со старостой. Мой опыт говорил, что близость мужчины и женщины накладывает отпечаток на мелочи поведения, которые легко распознаются со стороны.
Но это меня не волновало, и Ольгу тоже.
Дело, которым мы занимались, было именно житейским.
Жизнь под одной крышей с сокурсницами ему мешала, но не препятствовала.
После трех дней «отрыва» мы вышли на уровень стабильности. Продолжай жить вдвоем, через неделю мы бы наверняка надоели друг другу. Но сейчас, когда мне предстояло отселиться, отношения могли вернуть новую свежесть.
Спали бы мы врозь, но академия оставалась шарашкой и нам ничего не стоило каждый день опаздывать туда на час.
Быстрота сеанса пошла бы нам на пользу, вызвала неудовлетворенность и ожидание новой остроты.
Мы прожили бы эту сессию, как молодожены в доме у родителей.
Все бы так и случилось, не вмешайся еще один фактор.
7
Седьмой женщиной в компании была мать-одиночка по имени Ирина.
В каждой черточке ее лица звучала такая стервозность, что при иных обстоятельствах я бы не стал с ней общаться. Но сейчас я находился в вынужденных условиях, поэтому оценил ее, как и всех прочих.
Ирина имела красивые ноги и никакую грудь.
Вероятно, в чистом виде она представляла классические «уши спаниеля».
Говоря о «классических», я говорил теоретически, где-то прочитав выражение. Спаниелей я не видел, мода на них прошла.
Да и вообще в собаках я был слаб, безошибочно распознавал только шпицев.
С их остренькими ушками ассоциировались грудки Веры – небольшие и упрямые, не знающие ничего серьезного.
Но и это я бы сказал теоретически, с подробностями Вериного сложения было суждено ознакомиться кому-то но, не мне.
Рассматривая женщин, сидящих вокруг стола, я размышлял о том, что значимость бюста вычисляется по сложной формуле, где размер играет не самую главную роль.
Валю – как и Веру – я раздевать не собирался, но подозревал, что ее млечные бугры меньше моих и она обходится без лифчика. Но тем не менее Валины формы были соразмерны всему остальному. Она, кажется, ни капли не комплексовала.
А у Ирины спереди что-то выступало, но будь я женщиной и имей такую грудь, порвал бы всех в клочки.
Правда, сущность седьмой сокурсницы проявилась не сразу.
В компании четырех, приехавших следующим автобусом, она ничем особым не выделялась.
Честно говоря, весь день я периодически смотрел на Алену, пытался определить, что у нее красивей: грудь, ноги или зад.
В разговорах царила Валя, которая искрилась анекдотами, не слишком добро шутила над Верой, кидая вопросы и не давая времени на ответ.
На математике Ирина даже вышла к доске на задачу про квадратные матрицы – которую за нее решил сам доцент.
Вернувшись из академии, мы сели ужинать.
Каждая женщина привезла с собой кучу сухих припасов и пакет с домашней едой. Ее съедали в первый вечер, пока все свежее, а голова одурманена.
Дурман усилили алкоголем: сначала допили уфимский бальзам, потом принялись за еще боле мерзкий джин Белебеевского спирто-водочного завода. Полутора бутылок на семерых оказалось достаточно.
Я не пил, но думал, что если дело пойдет в том же духе, то стоит купить для себя хоть «Столичную», но не местного производства.
Вечер начался мирно.
На маленькой кухне кипела беседа, характерная для компании пьяненьких женщин, когда говорят все и не слушают никого.
8
– И вот, девчонки, представляете! – почти кричала Ольга. – Прихожу к Асылкужину, а у него уже сидит Юля-пиздуля!
– Что за пиздуля? – спросила Валя.
– И почему такое прозвище? – добавил я.
Асылкужин был начальником одного из цехов – видимо, того, где наша староста работала бригадиром.
– Да есть у нас одна, – Ольга махнула рукой. – А пиздуля – потому что такая и есть.
– Не выношу имя «Юлия», – заявила Татьяна. – Все, кого знаю, последние…
– Пиздули? – подсказала Валя.
– Ну да.
– Алеся – еще более противное, – вступила Алена. – Меня все время путают, терпеть не могу.
– А вот мой дядя Фарит говорил… – продолжила Валя.
– Подожди со своим дядей Фаридом, про него уже слышали, – оборвала Ирина. – Девчонки, у кого на мобильнике есть диктофон со всеми функциями?
– А зачем он тебе? – поинтересовалась Марина Геннадьевна.
– Надо.
Все замолчали.
Ирина сделала паузу, дожидаясь высшей точки внимания.
– Поставить на таймер, положить под кровать, все записать, потом дома дать послушать…
Взяв Верину недопитую стопку, она вылила в себя стерлитамакскую жижу и произнесла несколько фамилий, из которых мне была известна только «Завадский».
Главного технолога комбината не мог не знать даже водитель складского погрузчика.
– Что записать? – переспросила староста, не поняв сути.
– Твои оргастические вопли, – невозмутимо пояснила Ирина. – Говоря сермяжным языком, дать всем послушать, как ты кончаешь. Будет интересно.
Ольга вздрогнула, словно деревянная табуретка превратилась в алюминиевую на стальном полу и ударила током.
Никогда – даже в армии, где жизнь порой летела на грани смерти – я не видел, чтобы состояние человека менялось с такой быстротой.
Сначала староста побледнела.
Потом покраснела, по лбу потек пот, на меня пыхнуло жаром.
Затем краска схлынула, глаза провалились, Ольга повернулась к Вале и, не разжимая невидимых губ, выдохнула:
– Убью.
Я подумал о том, что в жизни этих женщин – развратных внутри, порядочных снаружи – все сложно.
Их мужья, любовники и партнеры не являлись дураками и прекрасно знали повадки своих подруг. В последних не содержалось ничего из ряда вон выходящего: если женщина не ограничивается одним мужчиной, то их круг неизбежно расширяется.
Но в игре изо всех сил поддерживается хорошая мина: все делают вид, что никто не знает о том, что все знают, что они делают вид, что не знают… И так до бесконечности, как в зеркальном лабиринте.
Зеркала все прятали, но легко бились.
Нескольких точных слов, брошенных где и кому надо, могли обвально разрушить все, что угодно.
– Не надо Вальку трогать, – на Иринином лице засветилась нехорошая ухмылка. – Убить тебе стоит себя. Она ничего лишнего не распиздела.
– А как…
– Ты не только блядь, но и дура. Думаешь, хоть кто-то, кроме Верки, поверил, что квартира была занята и вы с Юркой три дня кантовались на вокзале? Причем на разных: ты на авто, он на ЖД?
– Постой, Ира, – встряла в разговор Татьяна. – Разве…
– Не разве. А ты такая же дура, хоть и двух дочек родила…
–…Сыновей…
– Какая разница.
Ирина перевела дух, посмотрела на старосту и укоризненно покачала головой.
– Вы хотя бы перед нашим приездом распаковали Юркину раскладушку! А то как бросили в передней, так и проеблись тут три дня, о ней не вспомнили. И белье с кровати, которое можно сдать в донорский пункт, ты бы хоть в тазу замочила, а не оставляла на всеобщее оборзение!
– Я и не оставляла, – огрызнулась Ольга. – Это ты сучка недотраханная, обожаешь копаться в чужом белье, потому что своего нет.
– Я-то недотраханная, – с холодным ядом в голосе ответила Ирина. – А вот ты, перетраханная пизда, доживаешь последние дни своей жизни. Вернешься домой – все всё про тебя узнают. И муж и на комбинате. Прилетят пиздарики на воздушном шарике.
– Ты сука, – безнадежно повторила староста.
Мне стало ее жаль.
В личной жизни все ходили на лезвии ножа.
Понятие «женской солидарности» являлось мифом.
Впрочем, то же относилось к «мужской»: в армии я понял много и не узнал ничего хорошего.
– Конечно, а ты сомневалась? Причем такая, какой ты даже не представить не можешь. Но скоро представишь. Доживи до конца сессии, потом заказывай отходную.
– Девочки, вы уж слишком, – вступилась Марина Геннадьевна. – Все под богом ходим и никто не знает, как жизнь завтра повернется.
– Вот именно, – Ольга обрадовалась, ожила. – Весь гвоздь в том, что мы с Юркой приехали первыми.
– Бельгийскую женщину спросили, какую ночь она любит больше: новогоднюю или ночь с мужчиной, – задумчиво проговорила Валя. – Она ответила: «Конечно, новогоднюю, ведь она бывает чаще!»
– Ты это к чему? – меланхолично поинтересовалась Алена.
– Ни к чему, Так, вспомнился анекдот из французского фильма.
– А если бы на моем месте оказалась ты – точно так же трахалась бы с ним, – никого не слушая, продолжала Ольга. – И что бы ты сказала, если бы я потом настучала твоему бесценному Анатолию?
– Но оказалась не я, а ты, – парировала Ирина. – И, в отличие от тебя, я бы не упала на этот ходячий член без копейки за душой!
– А твой Анатолий, хоть ходячий – но без члена, – в голосе старосты звучало глубоко прочувствованное торжество.
– А то ты знаешь?
– Знаю. Все знаю. Как и то, что ему твоя пизда велика.
Удары наносимые женщинами друг другу ниже пояса, показались бы убийственными для слушательниц уровня школьных училок.
В нашем кругу это не выходило из нормы. Город был небольшим, хлебокомбинат – еще меньше, и там шла циркуляция интимных связей с периодическими возвратами на точку старта.
Но все-таки внешне все пряталось под тиной целомудрия.
Публичное заявление о знании относительно чужого любовника не могло остаться без ответа.
– Ты… – Ольга открыла рот и набрала побольше воздуха.
На следующие несколько минут все оглохли.
Стены грязной кухни дрожали от залпов еще более грязной брани. Отдельные слова разбирались с трудом; ругань шла огненным шквалом, как удар батареи реактивных минометов.
Староста сквернословила хлеще любого грузчика, Ирина – ядовито спокойная –вклинивала отдельные реплики и огонь вздымался с новой силой.
– Все, брэк! – в конце концов крикнула Валя, поднявшись за столом. – Ничья.
Активный ход со стороны серенькой мышки ошеломил соперниц, обе замолкли.
– В самом деле, девочки, хватит, – Алена помахала перед собой ладонью. – Голова лопнет от ваших споров.
– Математик нас сегодня укатал, вы решили до смерти доконать? – добавила Татьяна.
– Идите вон на улицу разбирайтесь, – подытожила Марина Геннадьевна. – Мы устали слушать.
Вера молча хлопала очень большими и очень глупыми глазами.
Она не успевала следить за диалогом.
Впрочем, даже я понимал не все Ольгины обороты.
– А что мне с ней разбираться? – староста провела рукой по лицу, стирая эмоции. – Вон сейчас нож возьму…
Она кивнула туда, где над плитой на грязной магнитной вешалке блестел мясницкий тесак.
–…Сделаю ей сиккир-башка, и вся недолга. Нет человека – нет проблем.
– Все-таки ты редкостная дура, – ласково сказала Ирина. – Хоть Юрка тебя и трахал тут, как Робинзон Пятницу.
– Почему Пятницу? – спросила Алена. – Разве Робинзон был геем?
– Ты бы тоже стала геем, когда прожила двадцать лет на острове среди одних мужиков, – ответила Валя. – Вопрос в другом: почему Ольга – дура?
– Да, почему? – с вызовом спросила староста.
– А потому что дело не во мне, – Ирина повела головой. – Я вообще останусь ни при чем.
– Как это – «ни при чем»?! А кто начал разговор? Не ты, что ли? Все остальным было пофигу, что я тут делала, с кем трахалась, а с кем не трахалась! Кто тогда при чем?
– Да, – едко усмехнулась Ирина. – Начала я, потому что другим дела не было. Но процесс пошел. Интерес к твоей эротической жизни возник. Я вообще буду молчать в тряпочку, о тебе по всему городу распиздят другие!
– Другие?
– Да, другие.
Ирина обвела сидящих нежным взором.
– Валька ввернет куда-нибудь ради красного словца, ей такое сболтнуть легче, чем пописить под кустом. Танька расскажет мужу, какая ты блядь, он погонит дальше.
– Не расскажу и муж не погонит! – возмущенно вскинулась Татьяна.
– Расскажешь, и еще как. Когда он тебя спросит, как прошла сессия, ты ответишь, что Ольга трахалась на потолке, а ты себя блюла. А когда мужик узнаёт, что какую-то женщину трахал кто-то, но не он – от зависти разнесет всем.
Я молча восхитился.