Наконец, он нарушил молчание.
- Вы командированы обкомом?
- Да.
- В партии?
- Вступила полтора месяца назад.
- Вас здесь что-то не устраивает?
- Командиры употребляют в разговоре матерные слова. Этого делать не следует, на батарее служат молоденькие девочки. Война закончиться, они станут жёнами и матерями. Чему смогут научить своих детей? Ни при каких условиях женщина не должна позволять так с собой разговаривать, - Наташа продолжила настаивать на своём: если пропадать, так не унижаясь.
- Гм, возможно, вы правы, - услышала она от человека, который приехал распорядиться её судьбой.
Его звали Михаил, ещё недавно работал конструктором оружия. Во что выльется эта война, догадывался, а, чем может закончиться, не хотел думать. Служил офицером, донос попал к нему в горячке дней, когда Ленинград уже находился в блокаде.
Отец его, кадровый военный, погиб на войне четырнадцатого года. Мама устроилась работать в Мариинский театр костюмером, до революции её отец ходил туда навещать балерин.
Второй раз мать вышла замуж за красного командира, сказала сыну, что сделала это ради того, чтобы мальчик получил новое отчество и фамилию вместо своей, звучащей опасно в государстве рабочих и крестьян. Второго отца тоже убили.
Во время голода и нищего существования Миша слышал от мамы:
"Да, очень трудно, но из нас двоих ты мужчина и должен держаться соответствующе".
Он старался соответствовать.
Закончил технический ВУЗ со специальностью по разработке оружия. Женился на балерине из маминого театра.
"Твой дед обожал закулисные приключения, но ему не приходило в голову доводить дело до свадьбы", - прокомментировала мать.
Балерина изменила ему с кавказцем, привезшим в Ленинград народный ансамбль, Михаил отпустил её без разговоров, потому что ещё раньше понял, что она глупа и очень плохо воспитана.
Завёл несколько романов, жениться в его планы не входило. Начал выпивать от бесперспективности и пустоты жизни. Упрёки матери не действовали, потому что, так поступали многие настоящие мужчины.
Несколько глотков спирта из алюминиевой фляги и война, грохот, грязь, смерть бойцов отдалялись.
Теперь он смотрел на женщину из мирной жизни, к которой мерзость ещё не прилипла.
"Недавно на войне, поэтому не понимает во что вляпалась? - спросил себя, - нет, в Ленинграде уже голод, она худая и измождённая, но глаза горят, а "Ал-ллоу" в трубке звучит роскошно".
- У вас голос красивый.
- Я знаю, все это говорят.
Мужчина усмехнулся:
"Знает, что хороша, наверное, боится, но держится молодцом, не унижается, ни о чём не просит и ничего не предлагает в обмен на лояльность с моей стороны".
Начал расспрашивать о семье.
Наташа честно рассказала про мать и отца, квалифицированного рабочего, умершего перед войной, и про Сейфула, предполагала, что в "органах" досье на него имеется.
Выяснилось, что жили они с Михаилом на параллельных улицах, в школы ходили разные, в библиотеке, наверное, встречались, но друг друга не знали.
В начале лета оба катались на лодках в ЦПКО им. Кирова, прошло с тех пор менее четырёх месяцев.
Поговорили о Кировском театре, о спектаклях Пушкинского. Он вспомнил, что в известном клубе недалеко от их домов, когда был мальчишкой, видел Маяковского, игравшего на биллиарде, а она рассказала, как познакомилась с Утёсовым в саду Аничкова дворца. Потом поделилась с ним впечатлением от спектакля "Братья Карамазовы" в МХТ, идущего два вечера подряд. После первой части самым страшным ей казалось не дожить до следующего дня и не увидеть продолжения.
Посмеялись. Последние слова звучали наивно в деревенской избе, под прицелом врагов, когда даже в следующей минуте нельзя быть уверенным.
- Никогда не любил немецких композиторов, а из трёх иностранных языков, которым учила меня мама, немецкий нравился меньше других, - начал он говорить и осёкся, встретив удивлённый взгляд женщины.
Мать Наташи не умела читать, и в эту минуту, наверное, в далёком сибирском селе умоляла Бога, чтобы сберёг он её детей. Ни у кого из Наташиных друзей не было родителей, знающих иностранные языки, разве что преподаватели и коллеги Сейфула.
Михаил понял, что расслабился и позволил себе лишнее, беседу нужно завершать.
Спросил:
- Вас в город домой отпускают?
- Ещё не отпрашивалась.
- Если будут проблемы с этим, позвоните, меня зовут Павлов Михаил Иванович.
Встал, беседа окончена, Наташа поняла, что он - командир, которому её начальники подчиняются.
Помедлив, мужчина взял карандаш и написал на полях газеты, лежащей на столе: "Касьян. Будьте осторожны. Поняли меня?"
Наташа молча кивнула головой.
"Постараюсь перебросить вас отсюда", - продолжил наносить на полях газеты.
Наташа беззвучно губами показала: "Спасибо". Он скомкал лист и бросил в печь.
Вскоре её перевели служить в место, далёкое от этой батареи. Она размышляла, как найти и отблагодарить замечательного человека, с которым они, почти, породнились за два-три часа знакомства, но встретила случайно девушку с первого места службы, и та рассказала про ранение Павлова и отправку в госпиталь.
Многое пришлось пережить Наташе за годы войны: гибель друзей, кровь, гной, она уже допускала мат, не привыкла, а только допускала, но ни разу, даже при пикировании немецких бомбардировщиков, не ощутила такого страха, как в тот день, когда шла с трясущимися ногами на расстрел, но встретила его.
Часто думала, что, именно, с этим красивым умным человеком хотела бы прожить жизнь, если бы он стался жив, если бы они отыскали друг друга, и, если бы позвал её. Слишком много "если", но редкий день не вспоминала она своего спасителя.
Сейчас он стоял перед ней.
- Вы узнаёте меня? - спросила женщина.
- Я узнал вас ещё не видя, по голосу.
Мальчишка в мокрых сапогах пробегал мимо, радуясь наводнению, как незапланированному развлечению. Наташа остановила его:
- Напиши на двери, чтобы ребята не ходили через центр двора, там люки открыты, - передала кусочек мела, а мужчине приказала, - пойдёмте.
Привела в комнату, помогла снять плащ и повесила на распялки, шляпу положила на полку, усадила на стул, встала перед ним на колени, расшнуровала промокшие ботинки, сняла носки, повесила сушиться на батарее парового отопления, обувь поставила рядом, засунув внутрь скомканные куски газеты, впитывавшие влагу. На ноги его надела тёплые шерстяные носки и тапочки. Проделала всё так быстро и ловко, что он успел только сказать: "Мне неудобно, что вы так ухаживаете за мной".
"Милый, дорогой человек, я помню о вас каждую минуту, вы спасли меня", - воскликнула она, но не добавила: "От трибунала!"
Более двух лет прошло с того марта, когда "вождь народов" освободил от себя свои народы, расстрелян был его подручный, но до речи следующего руководителя страны на двадцатом съезде партии оставалось несколько месяцев, а, значит, "культа личности" в стране, пока, не было. Молчали люди про тюрьмы и лагеря от страха самим угодить за решётку. "Стены слышали" - истина того времени.
Он поднял её, посадил себе на колени, обнял, смотрел на чудо, явившееся ему в тревожном мокром городе.
- Слышала, что вас тяжело ранили и не знала, где искать, - произнесла она расстроенно.
Он поднял волосы у левого виска, и женщина увидела шрам над бровью, уходящий за ухо.
Рука её утонула в жёстких, посеребрённых волосах, губы дотронулись до шрама, до красивых бровей, до глаз. Исполнилось "последнее желание перед расстрелом", в её руках был бог, не египетский и не арабский, а греческий, главный на Олимпе, Зевс-громовержец.
Они наслаждались друг другом, как будто между двумя встречами не существовало четырнадцати лет, и не имело значения, в том времени они находились или в этом.
Не только ей, но и ему следовало её благодарить.
Вернувшись на командный пункт тогда, четырнадцать лет назад, Михаил достал алюминиевую флягу, отвинтил крышку, вдохнул запах спирта и закрыл ёмкость. Сегодня он спас женщину, возможно, с риском для собственной свободы, неизвестно на что ещё способен Касьян. Бытие показалось ему не таким уж бессмысленным. Истощённая телефонистка с горящими глазами поделилась с ним уверенностью в себе.
"Из нас двоих, мужчина - я", - упрекнул себя Михаил, с тем и продолжил войну.
Неизвестно сколько времени могли бы длиться объятья, и ничего, казалось, не может им помешать, но тишину просверлил звонок входной двери коммуналки. Звонили, не переставая, как будто кнопку залепили пластилином.
Мужчина спросил:
- Это к тебе?
- Нет, у мужа ключ.
Эта фраза вернула их в действительность.
- Конечно, у тебя муж, иначе и быть не могло, он может вернуться каждую минуту, а у меня жена.
Для второго брака он выбрал женщину из профессорской семьи, нежную, хорошо образованную, прекрасно воспитанную. Оба они имели склонность к сомнениям, переживаниям, депрессии, а Михаилу требовалось что-то жизнеутверждающее. Занимая высокую должность главного конструктора, он часто бывал в командировках и позволял себе отношения с одинокими или замужними дамами. Все они были чем-то недовольны, роптали на жизнь.
- Ты любишь мужа? - задал вопрос.
- Конечно, как можно не любить такого хорошего человека.
Иного ответа она не могла дать.
Остаться бы вдвоём на острове и забыть обо всём. Но каждый человек в то время был прописан в конкретной квартире и не мог иметь второго жилья. Чтобы получить развод, требовалось дать объявление в газету, тем самым уведомить всех знакомых, друзей и родственников о проблемах в семье. Расторгался брак, только, через суд, если найдёт судья для этого достаточно оснований. Инициатор развода мог лишиться должности и, даже, партийного билета.
Они сидели, взявшись за руки. У встречи не было продолжения.
Михаил встал, посмотрел в окно, вода спадала, показался автобус.
Он достал из портмоне маленькую фотографию, сделанную для документов, написал на обратной стороне номер рабочего телефона, попросил позвонить, она согласилась, но оба знали, что звонка не будет.
- Не провожай меня, - сказал он, когда увидел, что Наташа надевает пальто.
- Ну, уж это невозможно, - услышал ответ.