5
Я не терплю любви самообман,
Торопких троп, не требующих бога,
Не подведи, осенняя дорога,
Зовущая сквозь морок и туман.
Желанный путь от Жиздры до Невы
Широк и бел, шершав и многотруден,
Мы встретились среди сливовых буден
В сезон сиротства на земле живых.
Журчание небесной полыньи,
Речная вязь, закатный полушалок,
О, как любим и как при этом жарок
Цвет осени моей епитимьи!
Адам
Бескровен Бог,
бессилен человек.
Ты дал мне нож, но не сказал:
«Убей!»
Там, за межой, не поднимая век,
Метет дорогу ветер-суховей.
В подол земли ложится сухостой,
Ему во тьме придется почивать.
Болит ребро,
мужчина холостой,
Твоя ли боль, прокрустова кровать?
Ты разделен на вечер
и вино,
Но пригубить, не значит пить до дна.
Вот яблоко, как правило, оно
Несет раздор…
И ночь воплощена
В полет птенца над вотчиной и над
Судьбой моей, застенчивый Адам.
Бескровен Бог, но зреет виноград,
Скуп человек, но тянется к плодам!
Элиста
1
Подели меня на слоги,
На глаголы подели.
Стелет степь моя под ноги
Камни, кочки, ковыли.
На кустарнике вороньем
Дом-гнездо, а в нем поет
Птица-ветер, благовоние
Трав степных, как приворот.
Элиста!
Во славу будней
За твою любовь и прыть.
Я не стану безрассудней,
Не смогу перебродить.
Очерствеет хлеб, и солнце
Вразумит меня на сон.
Черногривый конь смеется,
Колокольный льется звон…
Но откуда?.. Все едино
На чужбине и в раю.
Спи, бескрайняя пустыня,
Баю-баюшки-баю.
2
Степной народ из рода в род
Несет свой крест, точнее, бремя.
Скуласт, разборчив, но не горд,
Он чувствует, как дышит время
В затылок выбритый. Ему
На кровеносную систему
Плевать, в рассветную суму
Жара не влезет, только демон,
И тот не выдержит… Едва
Я породнилась, будем живы
С тобой, Калмыкия, хвала
Недремлющим пустынным жилам!
Возьми мой судорожный путь,
Дождливый, обморочный, душный,
Где нет возможности всплакнуть
И вырасти из равнодушных.
Степной народ приветлив и
Из рода в род несет утраты.
В том виноваты ковыли,
Серебряные виноваты.
«Ни свет в горсти, ни горлинка, ни горе…»
С. Васильеву
Ни свет в горсти, ни горлинка, ни горе
Нас не спасут, лишь Господи прости.
Ни шапка та, что так горит на воре,
Ни маков цвет – бушующее море —
Не смогут нас посмертно заплести
В степной пейзаж, сохранный до истерик
Всех жен твоих красивых и живых.
И будет жизнь, мгновенная потеря,
Такая, что ни ангел, ни тетеря
Не возродят окоченевший стих.
Зима, зима, я столько раз любила,
Что больше нет ни жизни, ни любви.
Согрей меня, живительная сила
Христовых крыл, пока не потопила
Меня судьба, все раны обнови.
Нежнее смерти женщина, Сережа,
Ты знаешь сам, и мне не нужно знать.
Отрывок дня морозный и погожий,
Целующий твои глаза и кожу
Пожизненно, так может только мать
Любить дитя. Проснись, проснись, мы оба
Готовы дать животворящий рай
Стихов и слез, но смерть твоя не пломба,
Ей не заткнуть прозябший мир у гроба,
Не обуздать картавый птичий грай…
Елена Хрипунова
«Созвучия – они приходят даром…»
Созвучия – они приходят даром,
платить приходится за все другое.
Душа течет по телу легким паром,
текут по небу персеиды стройным роем.
Хоть раз попробуй загадать желанье
и пожелай хоть мне на день рожденья
чего-нибудь хорошего – случайно,
и подари мне том стихотворений
чужих или одно твое, о лете,
глотке озона, полотняном платье,
о том, как хорошо на этом свете
упасть друг другу в зыбкие объятья.
Как хорошо, о боже, жить на свете
на этом, помышляя о расплате —
на том, на берегу высоком Леты
сидеть босой и в полотняном платье.
Еще один сюжет
Какое странное время,
какие зыбкие лица.
На лица ложатся тени
и свет, все вокруг двоится,
и воздух слоистый, стеклянный,
нарезан крутыми ломтями,
и льдины в реке полупьяной
толкают друг друга локтями.
А лестницы здесь из камня,
а сердце твое – из глины,
а пряничный домик – с пряной
корицей и с ванилином.
Вот Гензель об руку с Гретель
стоят у его порога,
но снова закроют двери
на ключ и посмотрят строго.
И врезан пейзаж навечно
в гранитные эти ступени:
куда-то мы шли, был вечер
весенний и светлый, длинный.
Всплывет ненароком былое
и в Лету со всплеском канет,
но кто-то на нашей Трое
уже собирает камни:
пустые бутылки, пепел,
полночные мостовые,
и – это ты верно заметил —
мы – здесь и еще живые.
«Давно уже не было пасмурных дней, как этот…»
Давно уже не было пасмурных дней, как этот.
Дрожит и пригибается холодное небо,
как лист железа или беззвучной жести.
Из этого дня не вырваться, не убежать,
не хочется быть ни врозь, ни вместе.
Снега за окном, и птичьи кресты, и ветки
спеленаты сном, прохожие редки
в моем захолустье на самом краю оврага,
где спит на дне до весны стеклянная грязная влага.
Да, день, как ты, холодный и беспощадный,
но, может быть, завтра все же наступит новый —
другой, не знаю, какой, веселый и теплый,
хотя у марта в подоле мало таких подарков.
«В поэзии – соперник, в прозе – раб…»
В поэзии – соперник, в прозе – раб.
Хрестоматийные не выцветают строки:
«В стихах он был силен, а в жизни слишком слаб»,
и осуждают тихим голосом пороки
людей умерших и давно минувших дней
дела, слова и искренние слезы
бессилия, и строфы про коней,
и в гроб сосновый кем-то брошенные розы.
А я когда-то знала наизусть,
да и сейчас, конечно, вспомню
про пыльные холмы, про Русь и грусть,
за шеломянем-рубежом другие хóлмы,
на них ночная мгла,
и в сердце входит тихая игла
и вышивает, песни распевая…
Ты знаешь – я пока еще живая!
Третий
1
Рваные раны, шрамы, на теле рвань,
В клочья дни и недели, наверно, дело – дрянь.
Губы в лохмотьях – весенний авитаминоз.
Я не хотела, но в этот раз все всерьез.
Нет, не прошу, не надо,
Просто лягу на дно
Тихой печальной рыбой —
Мне все равно!
Берег песчаный, ракушки,
Солнечный плеск в реке —
Зайчик полощет ушки…
Мы не знаем, что рядом,
кто это невдалеке.
2
Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?
Т. С. Элиот
Спички, специи, разноцветный картон —
буду суп варить, плиту разжигать
и бумажных зверей мастерить.
Буду читать в интернете статьи про морской
планктон…
Может быть, даже я научусь курить.
Но никогда – ты слышишь! – я говорю: никогда
Я к тебе первая не подойду, не жди!
Это гордыня, да,
горе, а не беда…
Я не знаю, кто там стоит,
Что меня ждет впереди.
Кто это, третий, идущий рядом со мной?
Не разглядеть его сквозь пелену дождя…
На голову мне падает ливень тяжелый и ледяной.
Я улыбаюсь, ладони от головы отводя.
Чем же мы жили? – только этим, мой друг,
Что после смерти нашей другим невозможно найти.
Хрупкие рукописи не запылают вдруг,
Но устилают листьями пройденные пути.
Кто это, третий? Дождь у него в волосах,
А в ладонях трава, а в кармане —
живая мышь.
Что он читает в книге, что лежит на его весах?..
Время уходит, а ты, мой друже, молчишь.
Время уходит,
но не уходит он.
Я не скажу тебе, что тебя люблю.
…Спички, специи, разноцветный картон —
я куплю все это, непременно куплю!..
3
Ты знаешь – в овраге трава,
А во дворе дрова,
А в ограде церковной стоит она,
У нее болит голова,
У нее добрый молодец на поводке,
Если случится паводок,
Она поплывет по реке
В лодке веселой резиновой и надувной
С тихими песнями, гребнем узорным,
Со старинной трубой подзорной…
Лодка плывет по реке стеклянной,
В шелухе ледяной.
Голубые дали,
заплаканные дома,
Жили-были, млели, дышали…
Так и прошла зима,
И в овраге вырастут травы
и спрячут тебя с головой.
Раз я тебя люблю – ты навсегда живой.
Проволока
1
Ржавая проволока твоих стихов
Ползет, цепляется за рукава.
Ежевичный кустарник вытаптывает жена —
Милая, ты навсегда права!
Мусор, истлевшая рухлядь… Стоп!
Кто там сказал, что они не горят?
Их потихоньку источит жучок
Или плесенью зарастут.
Где твой клинок? Где твоя свирель?
Где твой посох в белых цветах?
К белой руке прирастет кольцо,
К белой березе – листва. А тут?
К праху приложится прах?
2
В поезде ночью темно, как во рву с водой.
Пей не пей, конец один – Волгоград.
За окном пейзаж, объеденный тьмой,
Коридорные лампы дорожкой лунной горят.
Открывай тетрадь – мотыльки стремятся на свет,
Со страниц срываясь, – к Луне, к фонарю,
к Луне.
Кто твой друг? Кто твой враг?
Где любезный оскал?
Чей лукавый совет?
Что ты скажешь мне? Что тетрадь твоя скажет мне?
Ты стоял на Гунибе, в бездну боялся упасть,
И в Нарын-кале на ворота позора плевал.
Гауптвахта, Марлинский, из каменной пасти
вода лилась…
А меня ты любил? Скажи, ты меня любил?
Это маки в руках, это водкой напитанный мозг.
Воздух в старом Дербенте майский, страшный,
чумной.
Кресло залито коньяком, и со свечки капает воск.
Посмотри на меня, поговори со мной!
Открываю тетрадь – только проволока стихов —
Дольник, ямбы, анапест, коричневый горький дым.
Это горы аварских, кумыкских —
переводных штрихов:
Ах, элегия белая! Ах, глубокий зиндан!
Как упрямо волны Каспия лижут твердь!
Виноград рождает выцветшая земля…
А в тетради вяжет стихов узелки поэт:
Вот Багаутдин, вот Муса, а вот Магомед.
На твоей работе после твоих похорон
В белой папке найти твои – не твои стихи:
Дагестанской тетради чума – чужие страсти, грехи
В твоих рифмах, твоих словах…
Ты не умер, ты просто вышел покурить.