Инна не поняла: шутит Лена или всерьез говорит, но согласилась:
— И я себя так позиционирую. В твоих книгах для детей запах, вкус и цвет жизни — согласны и едины.
— Согласованы. Мне важно и приятно менять восприятие читателя по множеству причин не готового к этому.
— Наверное, у некоторых читателей бывает пассивное восприятие чужих эмоций? — Своим вопросом Инна наталкивала Лену на ей интересную проблему.
— Да, уровень погруженности в произведение у всех разный, — ответила та, но не пожелала отвлекаться от выбранного направления разговора.
Но Инна остановила ее и упрямо повела свою линию.
— Не всем дано считывать замыслы, которые авторы закладывают в сюжеты. Каждый читатель снимает с полки ту книгу, до которой «дотягивается», — пошутила она. — Лично у меня при чтении включаются все чувства восприятия.
— Запахи ощущаешь? Это так редко бывает! Запахи оказывают сильнейшее влияние на пробуждение чувств и мыслей, если автору удается перевести их на вербальный язык, облечь в слова. Но несовершенство языка в основном позволяет их описывать только методом сравнения с общепринятыми эталонами.
— Эпитетов не хватает? Смеёшься? Во мне при чтении хорошей книги возникают не открытые эмоции, а что‑то типа внутреннего напряжения, когда работают самые низкие потаенные басы души, когда перестаешь ориентироваться в пространстве настоящего. Я вся там… Я — сама персонаж, образ! Я переживаю за героя и одновременно за что‑то своё. Я участвую в нем духовно, душевно и телесно и поучаю немыслимое наслаждение. Именно в таком состоянии я нахожу собственный путь, свое мнение, в котором и радость, и печаль. И тогда сопереживаю уже не только главным персонажам, но и второстепенным, и даже себе самой. И все это идет в одну общую копилку моих чувств.
— Все судьбы в один котел. И они уже едины и не мимолетны. Ты сама для себя раздвигаешь пространство произведения и становишься рядом с его героями.
— И тогда для меня важны не только слова, но и пунктуация. Иногда я реально ощущаю энергию, идущую от твоих книг. Это что‑то мистическое, выходящее за пределы нашего знания… Мне кажется, именно такое следование за мыслью автора, и есть главное его понимание. Предвосхищая твое возражение, объясню…
— Я тебя хорошо понимаю. Ты до сих пор так читаешь? Счастливая! Я рада за тебя. Вот у кого надо учиться быть настоящим читателем! Писатель не существует без читателя, но путь к нему так непрост.
Конкуренцию книгам сейчас успешно создают телевидение и интернет, и сам ритм жизни отодвигает чтение на второй план. С другой стороны, современные технологии позволяют выразить себя абсолютно любому желающему. Для этого достаточно регулярно публиковать в интернет свои мысли или снимать видео. Подобных желающих находится очень много. В таком многообразии читателю трудно ориентироваться. Ему очень сложно понять, на чтение именно какой книги стоит потратить свое порой бесценное свободное время, — пожаловалась Лена, похоже, собираясь окончить беседу.
Но Аня, оказывается, не спала и попыталась вклиниться в разговор подруг со своим непониманием:
— Материальное тело — тут всё ясно. Душа — это психика, она, по Гегелю, есть «солнечная пылинка». В ней и свет, и тьма, и истина. А как ты думаешь, что есть нерукотворный дух пронизывающий все сознательные существа?
Но Инна, к немалому Аниному огорчению, напористо продолжила свой монолог:
— Из меня, например, тоже часто выскакивают интересные фразы, но я боюсь, что написанное мной не окажется настоящим открытием и не останется в веках… или хотя бы в памяти близких. Критики не захотят из моих «шедевров» выщипывать беспримерные перлы и отправлять их «в народ». Они не станут наполнять ими духовную сокровищницу нашей литературы. Ну, если только отдадут на откуп СМИ. А каждому человеку хочется чем‑то проявить себя на земле, чтобы не исчезнуть бесследно.
— Тебе легче, — заметила Лена, отлично понимая иронию подруги и ее неуверенность в себе.
— В противном случае честные критики быстро вскружили бы мне голову. Только ведь люди всегда субъективны, поэтому и в этом деле не избежать несправедливости. Но критики формируют общественное мнение. Они — рупор! А иногда и цепи на галерах романов. Их одобрение фиксирует произведения, которые остаются в истории! Мне кажется, что мужчины — критики произведений для детей — должны включать не только голову, но и чувства, иначе они сердцем не попадут в пространство чувств ребенка и женщины. Я не совсем доверяю конкурсным комиссиям, состоящим из одних мужчин. На мой взгляд, это некий перекос. Женщины там более уместны. Они обладают и рациональностью, и иррациональностью, и чуткостью ума. Ты замечала, что мужчины и женщины читают одно и то же произведение по‑разному? И выводы у них часто не совпадают. И к тому же мужчины лоббируют произведения мужчин. Я больше всего ценю свободное мнение специалистов, на которых никто не давит.
А вообще‑то мои слова часто опережают мои мысли, — строго осудила себя Инна и тут же рассмеялась, вспомнив что‑то веселое.
«То об одном, то о другом говорит. То творчество ее волнует, то премии. Ну и перепады. Борется со своим темпераментом или считает, что он добавляет ей шарма?» — подумала Жанна, выйдя из дремы и окунувшись в рассуждения Инны.
— Ты многое подмечаешь, у тебя свой особенный взгляд на вещи. Я ценю твои замечания. Они очень хорошо ложатся на органику и фактуру некоторых моих не очень удачных героев, дополняя, исправляя мои огрехи, — серьезно сказала Лена. Ей не хотелось касаться вопроса критики.
— У меня зрение, а у тебя видение, — весело отреагировала Инна. Она с удовольствием сделала подруге комплимент.
— Твои фразы стоит записывать, они бывают очень даже интересные.
— Что ни слово, то «брильянт», концентрация невиданной силы радостей, страданий и осмыслений! Сама себе завидую. Мой мозг на самом деле иногда неплохо срабатывает! Он способен на прекрасные неожиданные решения, — с легкой усмешкой сказала Инна, тем не менее, просияв от Лениной и собственной похвалы.
— А писатель-наставник у тебя был? Тот, который прямо или косвенно влиял на твое творчество? — продолжила «пытать» Лену теперь уже Аня.
— Хотелось бы сказать, что были учителя — подарки Бога. С детства я вынашивала мечту реально войти в круг прямого общения со знаменитыми писателями. Да и позже. Но не встретился «поэтический провокатор», способный раскрутить меня, ничего не умеющую, но сильно чувствующую, который научил бы вытаскивать меня «из себя же самой»; такой, чтобы подсказал, подправил, поддержал в моменты горькой безнадежности, чем облегчил бы мне задачу вхождения в литературу. Да еще если бы он сделал это в годы моей юности.
— Мне кажется, таланты появляются непредсказуемо, независимо от места рождения и условий жизни. Они результат случайного генного сочетания, — сказала Аня.
— Пушкиных рождают не только гены, но и окружение. Лена, тебя бы с детства отправить в «высококультурную питательную» среду, а не в наш колхозный хлев. Ты бы, наверное, еще поэтичнее повествовала о родном крае, о хороших людях. Мне кажется, настоящее искусство может быть создано только в окружении прекрасного, а вовне оно окажется и проявится или внутри человека — это кому как повезет. Хотелось бы и того и другого. Ты еще в детстве понимала, что рождена нести людям доброту и красоту? — спросила Инна подругу.
— Похоже, что так. А несу грусть, — усмехнулась Лена.
— Но не тоску.
— Меня жизнь «приговорила» к написанию таких книг.
— Певец Николай Носков тоже поет только грустные, надрывающие сердце песни. И что из того?
Не представляю себе Лермонтова, пишущего что‑то типа «Денискиных рассказов», — заметила Аня.
— В твоей жизни грустного материала было много больше, чем радостного. Чаще позволяй себе быть счастливой, тогда и появятся веселые произведения, — уверенно сказала Инна. — Акцентируй свое внимание на красоту. Ты же талантливая.
— В следующий раз, — с улыбкой ответила Лена.
— В следующей жизни? — усмехнулась Инна.
— Писателю дается чувство слова. Он пишет на языке подсознания, — сказала Инна.
— Герои диктуют язык произведения, — не согласилась Аня.
— Писатель может услышать мелодию своей эпохи, предвидеть будущее и еще много-много чего хорошего, — после некоторой паузы, глядя в потолок, мечтательно произнесла Инна. — И все же он всегда продукт своего времени.
— Хорошие данные важны в любой профессии, — заметила Лена.
— Нет, писателю требуется особое покровительство небес! Кто‑то свыше должен быть к нему расположен. Писатель обязан так кодировать свои мысли, чтобы его понимали другие, но не все, а только те, которые совпадают с ним ритмом сердца, — заявила Инна. — Твое творчество чем‑то схоже с Ритиным?
— Где она и где я? У нее удивительная способность писать, не обнаруживая в произведении свое присутствие. Это говорит об ее уме и профессионализме. А я в книгах о подростках говорю от своего имени, от первого лица. Наверное, это была только первая ступень в моем творчестве. Но мне казалось, что так произведение будет выглядеть достовернее.
— Толстой тоже себя преподносил.
— Но не впрямую же, — отвергла мнение Инны Аня.
— Его романы сплошь автобиографические, они — самопиар в лучшем виде. Богатая собственная жизнь — золотоносная жила для писателя, — сказала Инна.
— Но у Толстого был огромный люфт между его собственной жизнью и провозглашаемыми идеями. А Чехов себя не выставлял, а если и говорил о себе, то как‑то иносказательно. И тогда значительность его героя возрастала. Он только выводы из своей жизни вносил в произведения. Они чувствуются и в подоплеках, и в подтексте, — опять вступила в разговор со своим мнением Аня. — То, как писатель трактует своего героя, о многом в нем самом говорит. Чехов-врач и в своих рассказах беспощадный диагност. Но он умел «закрываться», и мы не видим прямой связи с его биографией.
— В героях Чехова все равно многое от его психотипа. А как иначе? — заметила Жанна. — А еще он все письма сохранял для потомков и биографов. Вот они‑то его четко характеризуют.
— Не комкал, не выбрасывал как ты, Лена. — Инна рассмеялась. — Читая переписку, представляешь писателя совершенно другим человеком. Там он в чистом виде. В письмах об авторе можно такое накопать!
— Не в ущерб вышесказанному добавлю: чтобы глубоко заглянуть в Чехова, надо быть прекрасным психологом. Недаром о нем говорил Станиславский, его горячий поклонник: «Чехов неуловим для многих. Он неисчерпаем», — поделилась своей эрудицией Жанна.
— Не помню, кто так хорошо высказался о наших великих писателях: «Достоевский — Дон Кихот русской литературы, Чехов — ее Гамлет», — не уступила ей в познаниях Аня.
— Многие писатели были врачами. Они ставили диагнозы эпохе, обществу и отдельным людям. И среди инженеров случались талантливые провидцы, — напомнила Жанна.
Лена, поняв, что остановить беседу ей не удастся, вернулась к началу их с Инной разговора.
— Рита, по ее собственному признанию, напрямую не навязывает свое мнение, а транслирует его через своих героев, но не концентрированно, в пределах разумного, так как считает, что перебор во всем вреден. И наши с нею техники и стилистики не имеют ничего общего. Но то, что мы обе бывшие детдомовцы, дает о себе знать в наших книгах.
— Понятное дело: У вас боль проистекает из подобных источников и обостренное чувство лишенности заставляет фокусироваться на определенном типе героев, но каждая из вас по‑своему доносит до читателей память тех трудных лет и судьбы друзей. У каждой свой свободный полет души. Всегда найдутся писатели, делящиеся радостью бытия и достижениями. А некоторые, и ты в их числе, пишут о боли, потому что свои и чужие детдомовские психологические травмы держат вас в тисках всю жизнь. Потому‑то не все детские книжки — сладкие витамины. Мне вспомнилась шутка сценариста-юмориста Иннина: «Если бы Лев Толстой жил в коммунальной квартире, он стал бы Салтыковым-Щедриным». Бытие определяет сознание. Вот поэтому марксизм за сто лет изменил мир сильнее, чем христианство за две тысячи, — усмехнулась Инна.
— Вы с Ритой повествуете о том, что тревожит сердца женщин всего мира. И это далеко не мелкотемье! Орлы не ловят мух. О себе — не волнуйтесь — мужчины сами возвестят. И все же почему ты сначала взялась писать о детях? — спросила Аня.
— Потому что самые крупные события в стране прошли до моего рождения: революция, гражданская и Великая Отечественная войны. День Победы я в младенчестве застала. И моя молодость пришлась на довольно спокойные годы. Нашему поколению достался не самый трудный период в жизни страны. Вот поэтому я сочла наиболее важным для себя — пытаться влиять на воспитание подрастающего поколения.
— Ты, как главный герой романа «Над пропастью во ржи» хочешь спасать детей, которые еще не испорчены этим миром, потому что в детстве тебе некому было помочь?
— Да.
— В книгах для подростков ты прекрасно и много описывала природу. Теперь, когда ты творишь для взрослых, она для тебя не актуальна? — спросила Инна.
— Сейчас я в большей мере направляю свой взгляд на человека, на его психологические проблемы.
— Язык автора, наверное, определяется природой его таланта и тем, к чему он призван свыше? — задала вопрос Жанна.
— Насчет «свыше» — не знаю. Но иногда краски сами ложатся не так, как ожидаю, более интересно. Я подхватываю эту новую манеру и использую дальше. Я будто работаю не одна, а по чьей‑то подсказке. Но такое случается только в периоды вдохновения. В творчестве есть много чего мистического.
Своих читателей я беру правдой, у меня всё от первой до последней строчки — из жизни. Мне важен замысел, но без эмоционального оформления он притухает или совсем гаснет, вот я и вкладываю в него свою душу.
— А я читаю душою, сердцем, кожей, позвоночником! Во время чтения я плачу, смеюсь и чувствую, что душа моя еще жива! — радостно высказалась Инна.
— Я пишу по причине глубокой подлинной внутренней потребности и так, как сердце того просит. Но вот откуда она?..
— Говорят, делай то, что нравится, и будешь счастлив, — сказала Жанна.
— А Рита помимо таланта владеет серьезными знаниями в области теории литературы. Она много работает со словом.
— Ну как же! За каждым словом — целый лингвистический мир, — понимающе кивнула Инна.
— Рита, пожалуй, несравнимо превосходит меня в построении фразы. Но не в донесении смысла. Она не любит писать истинно реалистично, в ее рассказах много фантасмагории. Я бы сказала так: ее проза реальна, но не совсем реалистична. И это при том, что сама она не витает в облаках, твердо стоит на ногах. Ее повествование управляется не фантасмагорией, а ролью героев. Рита говорит, что роман по природе своей — выдумка, и что сочиненные ею люди, всегда интересней тех, которых она видит вокруг себя. Она исходит из своих умозрительных представлений, на самом деле не побывав ни в одной из описанных ситуаций. Наверное, это тоже ее плюс, тем более, что этим методом, она, как бы попала в струю современных литературных течений.
— А твое изображение действительности гораздо реальнее самой действительности, — пошутила Инна. — Помнится, твое мышление даже в рисунках не могло посягать на абстрактное искусство, когда мы в шестидесятых по собственной инициативе расписывали строительными масляными красками стены и крыши домиков в спортивном студенческом лагере. Свой домик ты погрузила в пучину морскую, населила акулами, дельфинами и прочей живностью, а я изощрялась в изображении немыслимых абракадабр, предшественников граффити.
— Лена, вы приятельствуете с Ритой, хотя говорите на разных языках? Вы обе видите внутренний абсурд каждой ситуации, но Рита уходит в проблему «кто?», а тебе важнее «как?» и «почему»? В поддавки не играешь. Когда тебя что‑то мучает, ты просто здорово переносишь это на бумагу. В твоих книгах конкретное писательское «свидетельство жизни». Ты — камертон реальности. Правда жизни, концепция боли и переживаний, чтобы найти отзвук в сердцах читателей — это хорошо, потому что события они твоими глазами будут видеть. Я с детства замечала, что в книжках часто всё не так, как в жизни на самом деле, многое приукрашено, особенно, когда описывалась сельская жизнь. И это мне не нравилось. Даже у Гайдара. Он погружал нас в будто бы счастливое советское сталинское детство. А ведь правда дает человеку свободу. Наверное, многое у него было скрыто между строк? — спросила Аня.