- Владыка! Не расскажешь ли что-нибудь из своих подвигов в Титаномахии?
- Спросите у аэдов: разве у них есть песни об этих подвигах? Мои свершения были невелики – не то, что у братьев.
- Но ведь Крона же вы…
- Я только унес его Серп. Не сложнее, чем унести другое оружие.
Не сложнее, чем таскать за хвост разъяренное время. Геката, я тебя очень прошу, направь свои улыбочки на жаркое, или что у тебя там на блюде поблизости. Убийца, убери понимание из глаз.
Рассказать о своих свершениях?!
Мне совсем не хочется, чтобы великие герои заблевали мой стол. Мнемозина покидает свое место, гордо шествует к выходу. Наверное, памяти нужно отдышаться. Наверное, невовремя рассмотрела в черных омутах глаз Владыки – то самое, что только раз всколыхнуть – и потонешь в багряном пламени когда-то обжитых домов, в соленой алой жидкости, брызгающей на лицо, в запахе горячей бронзы и стонах людского ужаса: “Это Аид! Аид!”
- Да я и не мастер рассказывать. Пусть лучше аэды. Хэй! – щелчок пальцами – и вдоль стен выстраивается призрачная вереница с кифарами. Кто потешит моих гостей песнями о Титаномахии? О воинской славе Кронидов?
Вызывается какой-то безусый, с сильным высоким голосом. Песня долгая, я ее не слышал раньше: понаплодилось талантливой молодежи… О свершениях Кронидов в Титаномахию.
О грандиозных подвигах.
Сижу и припоминаю: а было ли там что такое грандиозное? «Аид, да сними этого проклятого дракона, он нам пятки скоро подпалит!» - «Зевса… попроси… занят!» Занят – это мы в очередной раз сцепились с Титием … или с Менетием? Невовремя Мнемозина вышла. Сейчас-то – наверное, подвиги. А тогда – проезжали мимо, напоролись на засаду, отбились, захватили в трофеи пару копий отменной ковки, Зевс дракона подстрелил. Подстрелил, потом устало пнул лежащую под ногами тварь, махнул рукой: «Вы как хотите – а я после такого к нимфам заверну».
Блюда усердно пустеют, кубки стараются от них не отставать. Стигийские собаки из свиты Гекаты крадутся к мормоликам, тычутся в локти (нельзя ли косточку со стола Владыки? А лучше – целую ножку? Да не гусиную, нам бы баранью, что ли…).
Крошево лепешек и сыра, потеки от медовых пирогов, чахлые листики зелени – трапеза терпит разгром в неравном бою. Стигийские перестали молчать, осмелились, загудели. Полезли к героям с вопросами: а как было с амазонками? А как с аргонавтами? А Геракл – он какой? А не споют ли герои что-нибудь застольное?
Беседа – рекой шире винных. О правителях, еще о подвигах, потом о том, как счастливо поживает ныне Адмет со своей женой Алкестой (кубок мнется в пальцах Таната, как тесто), о гонках на колесницах, о пышных свадьбах, о…
Конечно, о бабах.
Аэды свое отпели – пресытили пирующих рассказами о войнах и подвигах. Звуки лир, серебрясь, переплелись с трелями флейты, вдоль стен гибко задвигались плясуньи. Прячут печаль по утраченным жизням в глазах. Танцовщицам повезло – за красоту их ввели в прислугу Владыки. Не жизнь, но и не вечные стенания на полях асфоделя. Еще и перед героями можно станом покачать.
- …Елена, конечно, да… только неопытная очень. Ну, девочка! А вот у Ариадны…
Повеселевший Тесей показывает, как там и что там – у Ариадны. Получается очень даже внушительно. Понимаю Диониса, которому потом досталась такая жена.
- А Антиопа копье бросала – залюбуешься! И лучницей была отменной. А как колесницей правила – у-у-у!
Тесей возносит руки, качает кудрявой головой, попутно смахивает капли пота со лба. От свидания с женой, правда, отказывается. Живым – живое. Понимаю тебя, герой. Твоя покровительница, Афродита, тоже постоянством не отличается.
- Тогда может быть ты, о храбрый Пейрифой? Я знаю, что ты потерял жену – прекрасную Гипподамию…
Пейрифой страдальчески морщит лоб и косится на друга. Чтоб этого Владыку с его радушием. Еще, гляди, жену обратно отдаст – что с ней потом на поверхности делать?!
- Не гневайся, Владыка! Мы не хотим нарушать законы твоего царства, уводя из него твоих подданных…
То есть, умыкнуть мою собственную жену – менее кощунственно?!
- За чем же вы явились ко мне, герои? Не спорю, мой мир богат достойными невестами…
Геката аж раскраснелась, Алекто отмахнулась кокетливо: ой, Владыка, ну, ты скажешь! Засмущал.
Пейрифой сейчас не усидит, пихает Тесея локтем: излагай быстрее, а то он нам сейчас Ламию какую-нибудь…
Тесей излагает. Мягко, вкрадчиво, как полагается тому, чья покровительница – Любовь. За чем же им являться, как не за самым прекрасным, что есть в моем мире? Что еще могло пленить сердце великого героя, как не великая же красота, сопряженная с великой опасностью? А прелесть Персефоны не воспеть и аэдам, и разве можно заглядываться на смертных женщин, когда есть такое?
А Пейрифой ляпает:
- Да, я хочу жениться на прекрасной Персефоне! И женюсь!
И не замечает сомнений среди пирующих.
Наверное, потому, что захмелел. Ох, и радовалась Гипподамия, делая глоток из Леты, с таким-то муженьком!
Тесей – этот пытается расписать выгоды. Во-первых, отдаешь жену не навсегда – Пейрифой все-таки смертный, а что для тебя, Владыка, полвека? Плюнуть да растереть, зато какой отдых получится! И от жены, и от – это с многозначительным подмигиванием – Деметры Плодоносной…
Гипнос услышал, тоже шутливо замигал: эй, Владыка, может, подумаешь над предложением? Избавишься на несколько десятков лет от неудовольствия тещи. Да и той же теще подарок сделаешь – дочка у нее славно погостит…
- Вечное лето! Лоза! Хай!
- Слава! – честно орут подземные, изображая полное перепитие. Вон, Эмпуса к Ламии наклонилась, расписывает, у каких юношей кровь вкуснее (спартанская – невкусная, а вот афинские – ммм!), а Ламия не соглашается: юноши хороши на ложе, а вот младенцы…
Да, вечное лето, как в старые времена. Сколько благодарственных жертв мне люди принесут (в кои-то веки – не погребальных)! И, между прочим, Владыка, мы не только для себя стараемся. Потому что одно дело – когда жена хоть четыре месяца, а есть. А совсем другое дело…
Ого, ого, какие племянничек знает словеса. Посейдон мог бы гордиться. Ораторство вообще-то, не его конек. А тут вдруг – море разливанное, подземные и уши развесили. Они и не подозревали, какие наслаждения таит временная свобода от жены.
Ахерон морщит нос, круглыми глазами смотрит на прислуживающую за столом Горгиру, в очередной раз беременную моим будущим садовником. Думает: а что, не попробовать ли?!
- Зевс Громовержец…
Зевс бы оценил. Вам бы сходить к нему, герои, сразу после заговора**. Может, он бы вам Геру с порога в руки всучил. И сестре не пришлось бы изведать на себе бича из драконовой кожи.
Тесей поет гимн мстительности царицы. Обводя рукой стол для подтверждения. Одно за другим перебирает мытарства Зевса: вот (дымящиеся куски говядины) царю богов пришлось превращаться в быка, а вот (пирог с голубями) и птицей оборачиваться, и не одной птицей, а (фаршированные орехами и оливками лебеди, жареные перепела, соловьиные язычки в сметане) несколькими! И только последний баран (остатки жирного барашка) мог бы не понять… ой.
Пейрифой всё-таки выручил друга, застывшего в высший момент речи. Проревел славу Громовержцу (подземные подхватили с отвратными ухмылками). Дополнил, вознося заново налитый кубок.
- Да чего там, все о той истории с Минтой слышали. А так ты, Владыка, себе еще и получше заведешь. И побольше. Еще детишек вон нарожают, а то Персефона не сподобилась…
Всё, вымер зал. Будто Стиксом затопило. Музыканты-певцы надрываются, а свита будто взгляд Горгоны поймала. Только вот две из трех Горгон тут же и сидят – тоже окаменевшие. Мнут в лапищах сырые, проперченные куски мяса. Как и остальные, не сводят глаз с царя – да куда там с царя, с двузубца!
Интересно, с кем Персефона поделилась той случайно брошенной фразой «Не хочу от тебя детей»? Геката бы не выдала, значит, с кем-то другим.
Убийца плавно шагнул из угла – этому-то кто насплетничал?!
Я сделал жест, и трясущийся виночерпий наполнил мой кубок вином, отважно пролив на стол только треть. Белоснежная ткань украсилась опасной багровой лужицей.
- Тоже правда, - согласился я между глотками. – Наследников. Славных героев. Как вы.
Таких наследничков дождешься – непонятно, что с ними делать. То ли глотать, как отец, то ли сразу в Тартар, как дедушка-Уран…
Правда, если хоть один в меня пойдет – то его и в Тартар бесполезно.
- Ты прав, герой. Вы оба правы. Спросите аэдов – вам скажут, что Аид не дорожит женой. Да что за жена, если видишь ее четыре месяца?! Спросите сказителей – они скажут, что это нелепая история. Похищение, гранат, женитьба…
Если бы вы знали, насколько по-настоящему это была нелепая история – тогда бы вы оценили, герои. А так можете только кивать осоловело. Глазами вопрошать: Владыка, ты что – вот так жену нам и отдашь?! Мы потребовали, а ты – отдашь?!
- Не зря же меня зовут Щедрым?!
О-о, волнуется свита. Не зря. Ты у нас, Владыка, такой щедрый – только успевай от своей щедрости спасаться. Казни полной горстью, удары двузубца – от всей широты скверного характера. Интриги – сундуками, коварства – на горбу не унесешь. Лучше б ты был скупым, Владыка, но это мы обсуждать не будем.
А то еще на себе твою щедрость изведаем.
- Берите! – жест широкий, царственный. Отдаю, не сожалея. Не кто-нибудь – герои пришли требовать. Керы затаили дыхание, перестали перепиливать зубами бараньи ребра, смотрят.
Гипнос забыл мешать вино с маковым настоем – уставился.
Геката облизнула алые губы, показав зубки – предвкушение зрелища…
- Только уведите её сами. Поднимитесь на женскую половину – и возьмите!
Чего уж проще – взять! – сияют герои. Чего легче – подняться!
Раз, два, из-за стола, с каменных тронов…
Да вот что-то не получается.
Глупости какие-то, наверное, еда была слишком тяжела. Но что один пир для героя? Напрячь могучие ноги, опереться на стол руками…
Сидят. Дергаются недоуменно.
Каменные троны гостеприимно удерживают героев за то место, которым они думали, когда спускались в мой мир. Два гиматия – бирюзовый и темно-синий, с серебром – плотно приросли к сидениям. Два хитона – белых, из дорогого плотного сукна – к гиматиям приклеились. И то, что под хитонами, присохло ко всему остальному – и не желает возвращать героев в стоячее положение.
- Что… за…
Пейрифой пыхтит – шея побагровела, глаза от натуги лезут на лоб. Нагнулся вперед в попытке вырваться из объятий трона, растрепавшиеся кудри прилипли к щекам. У Тесея вздулись на шее жилы, хмеля – ни в одном глазу, пытается достать меч.
Свита молчит, смотрит пристально и жадно.
- Уберите столы, - сказал я негромко, - наш пир закончился.
Музыка и пение смолкли без всяких приказов. Руки спорых теней расхватали недоеденные блюда, растащили скатерти и сидения, выкатили двух-трех упившихся гостей, бережно, не пролив ни капли, унесли кратеры и кубки.
Факелы убрали гостеприимные оранжевые отсветы, зазмеились зловещими бледно-розовыми язычками.
Свита молчала, как на судах, где я выношу приговоры, и молчание веяло холодом.
Пейрифой ругался. Корчился на сидении, молотил руками по подлокотникам, и золотые браслеты высекали искры о камень. Тесей понял, что не удастся вырваться, надменно распрямился. Посмотрел на меня – снизу вверх.
- Ты нарушил закон гостеприимства, подземный Владыка! Зевс Громовержец…
- Я знаю о гостеприимстве все, племянник. Не зря же меня назвали гостеприимным. Брат сказал бы, что я был щедр к моим гостям. Устроил им пир. Предоставил троны. Почему бы им и не задержаться в моей вотчине? За развлечениями дело не станет.
Свита испустила восторженный звук – свист, рев, смех, все одновременно. Многозначительно пропел бич какой-то из Эриний, с кожаным скрипом развернулись крылья Кер.
- Кто из царей проявил бы больше гостеприимства к тем, кто явился требовать его жену? Я мог бы устроить тебе встречу с Прокрустом. Или с Синидом. Или с теми кентаврами, которых вы с дружком перерезали на свадьбе. Или приказать Харону вас потопить. Ты не находишь, что я великодушен, сын Посейдона?
Пейрифой поливал площадной бранью. Сразу всех – меня, мое царство, мою свиту, того, кто сделал эти троны. Сами троны – в особенности.
Тесей, сын брата, смотрел глазами Владыки Посейдона. Брезгливо кривил алые губы.
- Ты трус, Кронид. Боишься открытого боя? Боишься, что тебя могут как твоего гонца…
Подумать только – я мог бы заткнуть его одним ударом двузубца.
- Слава – опасное оружие, герой, - я говорил неторопливо, со скукой. – Она слепит. Глушит. У кого-то еще и отнимает последние мозги. Теперь у тебя будет время прозреть и поумнеть. Мой мир способствует размышлениям.
Мановением руки сдвинул свой трон в другой конец зала. Не обращая больше внимания на то, что мне кричат в ответ. «Мой отец этого так не оставит»? Посейдон не оставит, еще бы. Хотел бы я увидеть, как он явится ко мне требовать своего сынка обратно. Может, дорожку в подземный мир вспомнит – посидим по-братски.
Уселся, оставляя героев наедине с млеющей от нетерпения свитой. Первым порхнул Гипнос, осведомился: «Покропить? Нет еще? Ну, могу весточку молодой жене от кого-нибудь передать. Тесей, герой великий – это ж у тебя там молодая жена? Так могу передать, чтобы особенно не засиживалась. Свобода от мужа – тоже свобода, нет, что ли?»
Геката подошла, посмотрела, прошелестела: «Такие молоденькие, ай-яй…»
Керы-кровопийцы перепархивали, гнусно попискивали: «А их кормить будут? Тоже? Как Цербера? Или объедками?!»
Кто-то под шумок стянул у Тесея меч – странно, Гермес на пир приглашен не был. Морфей принял облик скорбящей Елены: «Дурак ты, муженек, с другом твоим…»
Под взглядами свиты герои шли пятнами, извивались угрями на сковородке. Тесей еще пытался сохранять царственность – какая тут царственность?! Тут Ламия лезет, воркует: «Красавчик… не удержусь ведь… ой, держите меня девочки!» И девочки послушно держат, приговаривая: «На глазах у Владыки! Ты что, с Лиссой пила?! Вот Владыка уйдет – а тогда уже можно будет…»
Убийца подошел последним. Постоял, скрестив руки, оглядывая героев, замученных насмешками свиты. На лица не смотрел – разглядывал волосы. Протянул руку – пропустил между пальцев светло-золотистый локон царя лапифов. Одобрительно цокнул языком.
- Запомню, - пообещал вполголоса и отбыл, не оборачиваясь.
Вперед протиснулся Эвклей. Одобрительно хрюкнул, глядя на героев на троне. Замер, ожидая приказаний.
- Телеги, - распорядился я. – Водворишь их у колонского входа. Там не хватает стражей и скульптур. Кормить пару раз в день. Думаю, то, что придется гадить под себя, герои как-нибудь стерпят. Геракл не побрезговал разгребать скотный двор Авгия.
Одобрительный шепоток прошел по свите – предвкушение того, что над героями можно будет издеваться не день и не два.
Меру моей щедрости эти двое изведали только к концу дня. Когда их водрузили на телеги, на которых обычно возили камни для постройки зданий. Когда запряженные в телеги волы медленно тронулись с места, увозя их к колонскому входу – а следом повалили визжащие, хохочущие стигийские.
Когда в мире не осталось жильцов, которые бы не сбежались посмотреть на торжественное шествие двух героев к своей казни.
Нет. Позже. Все-таки позже, когда троны уже установили у самого входа, и я похвалил Эвклея за хорошо проделанную работу.
Тогда из-за спины донеслись легкие шаги, повеяло нарциссом – и жена явилась в сопровождении свиты нимф, в расшитом золотыми лилиями пеплосе и с ласковой улыбкой.
И принялась любоваться затаившими дыханием героями. Любовалась долго, откинув голову. Потом удивленно обернулась ко мне.
- Царь мой, ты оставил им жизни?! Мог бы просто послать ко мне – из них бы получились такие красивые деревья…
Тесей только застонал сквозь сжатые зубы. Пейрифой зажмурился.
Бывают все-таки дни не для героев.